Спасти огонь

Рокко отвел меня в сторону: «Марина, вашего знакомого, — он избегал слова «друг», — нет в списках погибших. Прошу вас, давайте уйдем». Делать там и вправду больше было нечего. Я могла бы проторчать под стенами тюрьмы еще неделю и, может, вызнала бы какие-то крупицы информации о Хосе Куаутемоке. Я нафантазировала себе, что кто-то вызовет его ко мне на разговор. Даже если этот кто-то найдется, нет никаких гарантий, что Хосе Куаутемок захочет со мной говорить.

Мы снова прошли сквозь толпу родственников, ряды спецназовцев и ударные группы. Далекая галактика отчуждения и насилия. Конные полицейские смотрели на нас свысока, как на отвратительных вонючих тварей. Мы представляли из себя аномалию, чистую эксцентрику.

Адриану не удалось припарковаться поблизости, и нам пришлось долго до него идти. Рокко не хотел опять появляться перед фасадом тюрьмы и повел нас переулками. По дороге мы набрели на кафешку с сэндвичами. Ели мы давным-давно, и я пригласила всех пообедать. За едой расспросила Рокко и Родриго: «Вы говорили, что в первый день людей, якобы протестующих, согнали специально? Кто мог это сделать?» Они переглянулись. Видимо, не хотели говорить в присутствии Хулиана. «Здесь все свои», — подбодрила я их. Мне хотелось узнать, разделяют ли они версию Хулиана относительно Моралеса или, вследствие долгого участия в борьбе против наркотрафика, подозревают кого-то еще. «Я думаю, — робко сказал Родриго, — что за всем этим стоят гринго». Такого я не ожидала. «Почему ты так думаешь?» Родриго посмотрел на Рокко, своего босса, ища одобрения. Рокко кивнул. «Гринго любят устраивать суматоху, когда на носу президентские выборы. Если страна впадает в беспорядки и анархию, им легче сказать, мол, Мексика — это крысят-ник, нужно их в чувство привести. Могу поспорить: они дали денег на покупку оружия для зэков, и пацаны эти, которые ниоткуда нарисовались, тоже проплачены американским посольством». Не такая уж безумная мысль. Рокко и Родриго обучались у военных, которые, в свою очередь, учились в Школе Америк[31] и многое знали про способы дестабилизации неугодных американцам правительств. Именно так, например, раскачали социалистическое правительство Сальвадора Альенде.

Мне было интересно, что ответит Хулиан. Его теория о мести Моралеса была совершенно противоположна версии Рокко и Родриго. Он не собирался сдаваться и задал Родриго вопрос: «А зачем провоцировать конфликт именно в тюрьмах, а не, к примеру, в профсоюзах или университетах?» Родриго улыбнулся: «Этой страной заправляют преступники. Если нажать на преступность, пошатнется власть. И гринго смогут удить рыбку в мутной водице».

Да уж, если версия Хулиана показалась мне невероятной, то версия Рокко и Родриго просто вынесла мозг. Они рассказали, что во многих военных операциях, в которых им довелось участвовать, действовали агенты американской разведки, причем с обеих сторон войны с наркотрафиком. И уже не впервые ЦРУ использовало в своих целях тюремные бунты.

Вот так Хулиан и двое бывших военных проводили мне ускоренный курс избавления от наивняка. Я раньше и представить себе не могла всех этих извращенных хитросплетений. От интриг жаждущих мести политиков до зловещих операций, подпольно проводимых американскими агентами. Мир разворачивался перед моими глазами как объект тихой и искусной борьбы в интересах темных сил.

Педро позвонил узнать, как дела. «Мои люди берегут тебя, а ты, пожалуйста, береги их, — попросил он. — Надеюсь, вы как можно скорее оттуда уедете». Глубоко во мне — на беду или на пользу — засело чувство вины. Участвовать в протестах меня толкала не только любовь, но и это чувство. Я ощущала вину за то, что бросила любимого мужчину, вину, что мне не хватило смелости встать у дверей тюрьмы и не двигаться оттуда, вину, что я заперта в буржуазной реальности, насквозь фальшивой, как декорации к сериалу. Вину, что предала себя. Сложносочиненная католическая вина изъедала меня, если я не уделяла достаточно внимания Хосе Куаутемоку, а потом хлестала по щекам за то, что я забывала про семью. Я была марионеткой вины. Виноватой бунтаркой.

И не давала мне уйти от тюрьмы тоже вина. В своих романтических фантазиях я была убеждена, что Хосе Куаутемок каким-то образом догадается, что я приходила, была близко к нему. Может, кто-то из заключенных узнал меня, передал другому, тот — третьему, и так сообщение дошло до нужных ушей. Мне было важно, чтобы он это знал. Из-за любви, из-за вины, из-за чего угодно. «Я их не держу при себе, — ответила я Педро. — Я и сама справлюсь». Если восьмидесятилетние старухи не боятся, что их растопчут гигантские кони или изобьют дубинками полицейские, то как я могу бояться? Единственное отличие между нами: их пригнало к тюрьме не чувство вины, а моральный долг перед близкими.

Желая преподать мне урок, а может, надавить, Педро велел Рокко оставить меня: «Хочет рисковать своей шкурой — пожалуйста, пусть рискует. Но только не вы с Хулианом. Вы немедленно возвращайтесь». Я расслышала каждое слово, хотя Рокко очень старался прикрыть рукой трубку. «Простите, сеньора, нам нужно ехать, — извинился он. — Хорошо бы, конечно, и вы поехали с нами». Я повернулась к Хулиану. «Я с ними. Не вижу никакого смысла оставаться», — сказал он. У меня задрожали ноги. Настало время показать, из какого теста я сделана.

Они уехали, и я осталась одна. Снова пошла к воротам тюрьмы. С крыш поднималось все больше и больше дымных столбов. Вокруг было очень людно, но царила странная тишина, нарушаемая лишь редким ржанием полицейских лошадей.

Я пересекла оцепление спецназа. На этот раз почувствовала на себе похотливые взгляды. Без защиты дюжих телохранителей мне было неуютно. Но я не струсила, хотя, когда проходила между двумя спецназовцами, один ущипнул меня за задницу.

Я просто, не оборачиваясь, пошла дальше. Отчитывать его бесполезно — я только окажусь в еще более уязвимом положении.

И вдруг вдалеке я различила знакомую фигуру. Росалинда дель Росаль, знаменитая отрубательница пальцев, супруга Хряка, решительно рассекала ряды полицейских. Одета она была в традиционный костюм женщин масауа — розовую юбку и вышитую блузу. Видимо, ее слава опережала ее, поскольку полицейские при виде нее расступались. Я догнала ее: «Донья Росалинда, помните меня? Мы познакомились в зоне посещений». Она просто смела меня взглядом: «Да, ты подстилка того сивого бугая. Чего надо?» Нельзя отступать, тем более в таких обстоятельствах. «Вас очень уважают. Если вас пустят внутрь, можно мне пройти с вами?» Она несколько секунд изучала меня, с головы до ног: «Ладно, пошли. Посмотрим, что получится». Она двинулась с места и бесцеремонно ввинтилась в толпу.

Хлорид ртути смешался с водопроводной водой. Жидкая смерть потекла в краны, шланги, сифоны. Жидкая смерть забралась в стаканы, бутылки, сосуды, готовая разрушить органы пьющего. Н2О + HgCl2, идеальная комбинация, чтобы проникнуть в самое нутро врага и умертвить его. Наслаждение при мысли, как он будет корчиться и блевать, пересилило моральные колебания из-за возможной смерти других. Если Пабло Эскобар не моргнув глазом взорвал самолет с двумястами с чем-то пассажирами на борту исключительно ради того, чтобы стереть с лица земли кандидата в президенты, чего Машине переживать из-за кучки отбросов, которые и арахисовой скорлупки не стоят?

Машина перемещался из укрытия в укрытие. В каждом слушал радио и смотрел телевизор, чтобы не пропустить новости. Даже сидра прикупил в ожидании момента, когда бывшая вице-мисс Тласкала расскажет про массовые смерти в Восточной тюрьме и упомянет Хосе Куаутемока в списке погибших. Вот тогда можно будет поднять тост.

Ничегошеньки. Ни одной заметки про отравление — ни в тюрьме, ни в окрестностях. Все новости состояли из репортажей о манифестациях учителей и росте преступности на северо-востоке страны по вине «Самых-Самых Других». Передавали снимки Маседонио. Полиция сулила пятьсот штук зеленых тому, кто сообщит о его местонахождении. Маседонио, демонический властитель, упрямо опустошающий города, села, деревни. Иконоборец, вездесущий вандал. Машина начинал подумывать, что именно ему и предстоит стать естествен — ным преемником Маседонио, бравого Джеронимо от наркотрафика. Как только Маседонио уберут, он подхватит его дело.

В новостях этого не освещали, поэтому дон Отелло ничего не узнал, но в тюрьме внезапно заболели десятки заключенных. Начальство ничего не могло понять. Анализ пищи не выявил никаких микробов, которые могли бы вызвать подобные симптомы: вонючий пот, колики, желтая, как при малярии, кожа, пораженные в хлам почки, моча цвета кока-колы, нейропатия а-ля Тутанхамон, мозговые отклонения, кома и летальный исход. Ситуация усугубилась, когда целые семьи из соседних кварталов заболели тем же самым. Загадочный случай.

Массовое отравление быстренько спихнули на выбросы тяжелых металлов и промышленных отходов с ближайшей лакокрасочной фабрики. Из-за проржавевших труб вредные вещества просочились в водопроводную сеть. Чиновники поспешили наставить укоряющий перст на хозяев фабрики: «По вашей вине множество людей мучаются тяжелыми необратимыми последствиями и даже рискуют расстаться с жизнью». И так далее и тому подобное. Фабриканты не остались в долгу. И в помине не было: они никаких веществ в канализацию не спускают. Пакуют в бочки и свозят прямо на свалки опасных отходов. Власти «провели расследование» и выяснили, что это не фабрика. И все равно ее закрыли. Главное — найти не ответственных, а виноватых.

Замминистра наказал подчиненным языком не болтать: «Абсолютная конфиденциальность, господа». Нечего поднимать скандал в СМИ из-за пары дохлых зэков. Полный запрет на распространение информации. Родственникам жертв, по приказу замминистра, рассказали сказочку про фабрику-убийцу. «Ни один из этих хищников от бизнеса не уйдет от руки закона», — объявил замминистра. Фабрику остановили, — и «померла псина — конец бешенству», изящно выразился он.

Зэки тоже не рыпались. Прошел слух, что это была эпидемия эболы, начавшаяся с одного иммигранта из Нигерии. Все присели на очко. Никто и не вякнул. Заныкались по камерам и вздохнули с облегчением, когда всплыла «правда»: какие-то говнюки-лакокрасочники спустили в водопровод токсичные отходы.

Выжившие после хлорида ртути полностью, однако, не выздоровели. Наоборот, многие из них предпочли бы смерть. Здоровье их накрылось. Разного рода недомогания, потеря памяти, сокрушительные мигрени, колики, подобные ножевым ударам, парестезия. Смерть в замедленной съемке. Про это дон Отелло тоже не узнал. Ни единого словечка не просочилось в прессу, в интернет, на радио или телевидение. Вот так правительство в этой гребаной стране контролирует информацию. Машина, разочарованный отсутствием новостей, начал разрабатывать новый план мести, не ведая, что уже убил пятнадцать человек и пожизненно искалечил еще девяносто девять, и среди этих несчастных — эх, судьба, сука, судьбина — Хосе Куаутемока не было.

Он не попал в списки жертв по одной простой причине: пока остальные зэки глотали тамариндовую воду с ртутью, он сидел в темном ящике и бормотал бесконечные тексты. Вслух зачитывал сочиненные строки, чтобы не спрыгнуть с ума. Он так долго этим занимался, что начал считать, будто все это написал другой чувак. И начал с этим другим разговаривать. Спрашивал, кто он такой и что ему нужно. Через несколько минут догадывался, что потихоньку отъезжает крышей. «Никто со мной не говорит, никого здесь нет. Это я сам говорю вслух». Мало-помалу возвращался к реальности и снова начинал сочинять истории.