Лазарус

Глава 5

Лазарус

Пять лет назад

— Торгуешь на моей гребаной территории, ублюдок? — потребовал Родриго, главарь банды Дискипулос дель Инфьерно (прим.перев: с испанского — ученики ада). Это был риторический вопрос, потому что, прежде чем я успел ответить, его кулак врезался в мою челюсть слева. Это было достаточно тяжело, чтобы мое тело отлетело на несколько футов, Родриго был добрых шести футов ростом с семьюдесятью пятью фунтами мышц под его жиром, но он держал мою рубашку спереди, так что мое тело просто дернулось назад, и звук рвущегося материала встретил звук моего стона, когда я наклонился вперед и выплюнул один из моих дальних зубов.

Попасть в поле зрения Дискипулос дель Инфьерно было, одним словом, смертельно опасно.

Никто не занимался этим в их районе с тех пор, как Родриго сменил своего более мягкого брата три года назад и начал раздавать пинки под зад и смертные приговоры в зависимости от его настроения тем, кто даже попытается ему перечить.

Я? Я торговал на его улицах прямо у него под носом почти шесть месяцев. Достаточно плохо, что я крал его бизнес, но Родриго никогда бы не потерпел, чтобы его выставляли дураком.

Именно это я и сделал с ним.

В свою защиту скажу, что у меня был приказ. Если бы у меня, возможно, был выбор, я был почти уверен, что обошел бы два района и избавил себя от лишних хлопот.

Но это было не мое решение.

Мой босс, какое-то скользкое дерьмо по имени Рэнсом, имел давнюю вражду с Родриго. А я был никем, ничтожеством, дилером-наркоманом, который обменивал свое время в обмен на мою собственную дозу. Я был не нужен.

И я понял, когда Родриго бросил меня на землю, полез за чем-то в ботинок и вернулся с карманным ножом, на лезвии которого отразился свет уличного фонаря, когда он открыл его, что я именно так должен был встретить свой конец.

Меня просто послали как сообщение о том, что, хотя Родриго претендовал на территорию и удерживал Рэнсома, этот Рэнсом не был запуган демонстрацией силы. Он хотел сделать Родриго параноиком после того, как тот узнал обо мне, о том, чем я занимался и как долго. Он хотел, чтобы Родриго дважды вглядывался в каждое лицо, которое он видел на своих улицах каждый день. Если он сделает его параноиком, он сделает его слабым. Если бы он сделал его слабым, он мог бы убить его.

Войны наркодилеров.

Они никогда, блядь, не закончатся.

— Видишь это, парень? — спросил Родриго, на секунду подняв лезвие, прежде чем прижать его плоской стороной к моей щеке.

Я должен был обосраться.

Должен был.

Но это было не так.

Потому что я принял четыре таблетки Перкоцет прямо перед тем, как выйти на улицу. Я был в каком-то уютном оцепенении. Я был чертовски непобедим.

И я знал, что как только все мои наркотики будут проданы, я смогу вернуться к Рэнсому и получить еще одну дозу — достаточно, чтобы продержаться до следующего утра. Я бы добавил пару бутылок Джонни (прим.перев.:«Джо́нни Уокер» — марка шотландского виски), чтобы продержаться до следующего раунда раздачи на следующий день.

Так что мой мозг не думал о ноже и связанной с ним опасности; он думал о следующей дозе — о той, которой будет достаточно, чтобы заставить меня повалиться на кровать, уставившись в потолок, когда приподнятое чувство пронесется по моему организму, забрав все проклятые воспоминания.

Это все, чего я хотел.

Я просто хотел быть чертовски пустым.

Потому что, если кайф пройдет, даже на минуту, все, что останется, это страдания и воспоминания, с которыми я боролся годами. Похороненные временем, когда они вернутся, они будут чертовски ранящими.

Так что моя миссия в жизни состояла в том, чтобы никогда не позволить им вернуться.

Я не почувствовал этого, когда он разрезал мою рубашку, порезав при этом грудь. Я даже не почувствовал этого, когда он взял и вырезал букву Д.

Я даже не почувствовал этого, когда он бросил меня обратно на землю, оставив меня смотреть в небо, на звезды, ничего, кроме желания более ясного неба, чтобы я мог на самом деле, блядь, видеть их, когда он подошел ко мне, взял нож, вонзил его и потянул вверх.

Крик был тем, что заставило меня почти мгновенно протрезветь. Моя голова повернулась, чтобы увидеть молодую девушку лет шестнадцати или семнадцати, стоящую там с огромными голубыми глазами, в ужасе при виде Родриго надо мной.

К счастью, она была не одна, и отец схватил ее и потащил за собой.

Но этого было достаточно, чтобы напугать Родриго, возможно, поняв, что ему не следует выносить свое грязное белье на публику, где мы и находились, в небольшом переулке между двумя жилыми домами, но достаточно близко к проходу, чтобы любой проходящий мог видеть.

Это было то, что спасло мне жизнь той ночью.

Родриго встал с угрозой моему боссу, и я выполз из этого переулка и сел в такси, желая поехать домой, но я потерял сознание от потери крови и проснулся позже в больничной палате, с зашитым боком и подключенный к капельницам.

Это был первый раз, когда мне предложили детоксикацию.

Это был также первый раз, когда я согласился, решив, что по мере того, как кайф спадал, если я был на столько под кайфом, что даже не думал, блядь, сопротивляться, что все должно измениться.

С этими словами меня отправили в местную клинику. Меня зарегистрировали, у меня забрали мобильный и бумажник. Затем меня затащили в комнату и обыскали с раздеванием, одна из самых унизительных вещей, которые я когда-либо испытывал. Затем я застрял в комнате с наркоманом, который дергался, как черт, двадцать четыре часа в сутки. Мне давали бесконечные заменители, больше, чем мне нужно, больше, чем кому-либо нужно. Я был под кайфом от гребаных заменителей наркотиков. Они дали мне определенное время для еды и сна, а также индивидуальную и групповую терапию.

Это было терпимо.

Заменители блокировали абстинентный синдром (при.перев.: Абстине́нтный синдро́м (от лат. abstinentia — воздержание), абстине́нтное состоя́ние; жарг. ло́мка, — группа симптомов различного сочетания и степени тяжести, возникающих при полном прекращении приёма психоактивного вещества либо снижении его дозы после неоднократного, обычно длительного и/или в высоких дозах, употребления).

Терапия заставила меня взглянуть в лицо некоторым вещам, которые я игнорировал.

Но потом прошло две недели; мне вернули все мое дерьмо; меня выписали; меня сочли «очищенным», а затем отправили домой.

И, что ж, заменители закончились через день, и я, блядь, снова скатился.

Я вернулся к Рэнсому, которого встретил с распростертыми объятиями, потому что его любимым гребаным делом было снова болтаться там, где он хотел.

Прошло еще девять месяцев, прежде чем я снова прошел детоксикацию.

В тот раз это было вынужденно, потому что меня посадили по обвинению в хранении. После шести месяцев ожидания суда в окружной тюрьме меня отпустили в срок из-за отсутствия судимости.

Я вернулся на улицы, на этот раз с послужным списком и из-за этого не смог получить никакой работы. И кто меня ждал? Хороший старый надежный гребаный Рэнсом.

Следующий год был в основном пустыми пятнами в моей памяти.

То тут, то там у меня возникали вспышки перехода от таблеток к тому, что я начинал нюхать.

Затем переходил к игле.

Я был наркоманом в течение нескольких долгих лет, прежде чем понял, что вращающиеся двери детоксикационных центров — это не выход.

Со мной не нужно было нянчиться.

Мне не нужно было давать наркотики, чтобы облегчить переход.

Мне нужно было, блядь, страдать.

Может быть, это было не для всех; может быть, это было уникально для моего случая.

Но мне нужно было накинуть одеяло на голову и пропотеть до чертиков. Мне нужно было, чтобы у меня зуд побежал по коже. Мне нужно было чувствовать боль в каждом дюйме своего тела. Мне нужно было разозлиться достаточно сильно, чтобы пробить дыры в своих стенах, а затем упасть в ямы отчаяния. Мне нужно было блевать, обезвоживаться и быть абсолютно чертовски несчастным.

Потому что для меня это был единственный способ убедиться, что я не вернусь. Когда ты проходишь через ад, ты никогда не захочешь записываться на еще один гребаный тур по нему.

Я все равно разорвал связи с Рэнсомом, которого застрелили три месяца спустя. Они так и не нашли стрелявшего, но любой идиот знал, что это был тот же самый человек, который сделал из меня выпотрошенную свинью. Родриго.

Как только я закончил блевать, беситься и мерить шагами свои этажи, стараясь не содрать кожу, я наконец покинул свою квартиру.

И пошел прямо на мою первую официальную встречу Анонимных Наркоманов.

Я нашел куратора.

Я слушал истории.

Я рассказывал свою собственную.

Я утверждал, что мне становится лучше, в то время как каждую ночь я приходил домой, вставлял пистолет в рот и пытался найти в себе силы нажать на спусковой крючок. Или не нажимать на спусковой крючок. Как бы ни было.

Тебе нужно смириться с тем, что в первую очередь отправило тебя в эту дыру, сказал мне мой куратор в закусочной, когда пил кофе без кофеина, потому что он был одним из тех типов выздоровевших наркоманов. Он даже не употреблял сахар, потому что это вызывало привыкание.

Но как можно примириться со смертью? Был ли вообще какой-то способ? Было ли какое-то волшебное лекарство, чтобы убрать реальность наблюдения за единственным человеком, на которого тебе было не наплевать, на которого было невозможно смотреть, как она лежит в постели и чахнет, вены полны лекарств, которые, как клялись врачи, вылечат ее. Были ли какие-то слова, которыми кто-то мог бы накормить меня с ложечки, чтобы понять, как женщина, которая была только доброй, щедрой и трудолюбивой, в конечном итоге умрет медленно и мучительно, когда насильники и убийцы уйдут и умрут в мирной старости?

С этим никак нельзя было смириться.

Она была всем, что у меня было в этом мире.

И она исчезла.

И не было ничего, что могло бы сделать это лучше.

Но, как бы то ни было, я поливал грязью ее память, оскорбляя все, к чему она меня воспитывала, бросая свои чувства в бутылки, порошок и иглы.

Поэтому я сделал то, над чем раньше посмеялся бы, я посетил пару встреч с психоаналитиками. После этого я, наконец, просмотрел вещи моей матери, которые я спрятал в хранилище. Я сохранил то, что хотел, остальное пожертвовал или выбросил. Я продолжал ходить на собрания. Я работал над долгосрочной завязкой. Самым заметным для меня была неспособность сидеть спокойно или спать. Поэтому я ходил пешком.

Легче не становилось.

Я стал лучше, сильнее.

Или, по крайней мере, я так думал, пока не нажал на курок той ночью.

Собирая вещи, я вспомнил, как сидел на собраниях клуба анонимных наркоманов и слушал, как люди говорят, что они были чисты два, пять, десять, пятнадцать лет, когда у них случился рецидив, и думали: «только не я».

Но в ту ночь я понял, что это вполне мог быть я, если я что-то не сделаю, если я что-то не изменю.

Мне нужно было убраться подальше от моих старых улиц, моих старых контактов, моих старых призраков.

Мне нужно было перестать думать и пытаться покончить с собой.