Лазарус

Глава 6

Бетани

Все было так плохо, как я и ожидала, как он и предупреждал. На самом деле, потому что я испытывала это на собственном опыте это было хуже.

Но, как он и обещал, к вечеру воскресенья симптомы начали уменьшаться. Меня перестало тошнить, и я уже начала задаваться вопросом, перестану ли я когда-нибудь это делать и как, черт возьми, кто-то мог страдать булимией.

Озноб немного уменьшился, хотя я была почти уверена, что моя внутренняя температура все еще была повышена, потому что я просто все время мерзла.

Это позволило мне, наконец, выспаться с воскресенья по понедельник, позволив мне проснуться и снова почувствовать себя в основном человеком.

Я вылезла из кровати и пошла в ванную, позволив себе принять душ, пытаясь взять себя в руки, стараясь не чувствовать себя такой жалкой.

Мои мышцы все еще болели — постоянная и тупая боль, к которой я была почти уверена, что привыкнуть не удастся; это всегда будет чем-то, что я осознавала, пока в конце концов (я надеялась) не пройдет.

Я вышла и переоделась в другой наряд, который мне оставил Лаз, впервые осознав, насколько это было с его стороны заботливо в первую очередь — леггинсы с принтом «сахарный череп» (прим.перев.: Мексиканский символ Дня мертвых. Это слово может означать целый ряд изделий, ассоциированных с праздником. Сахарные Калавера — кондитерское изделие, используемое для украшения алтарей и употребляется в пищу во время празднования) ярких цветов и темно-фиолетовая толстовка, за которую я была благодарна, учитывая, как мне все еще было холодно, когда я расчесала волосы, почистила зубы и внимательно посмотрела на себя.

Я не была уверена, когда я делала это в последний раз. Я думаю, это был побочный эффект отвращения к себе; я не хотела видеть, что я сделала с собой. Я не хотела видеть зрачки, которые были сужены, или то, как мои глаза выглядят так, будто они выпучены, или то, как я клюю носом, даже стоя.

Я выглядела так. Казалось, я должна была выглядеть по-другому, чтобы стать наркоманом. Но я все еще была собой, со своими веснушками, бледной кожей, карими глазами и ямочкой на подбородке. Может, я похудела на пару фунтов, но это было более вероятно из-за почти семидесятичасовой рвоты и отсутствия еды, чем из-за самих наркотиков. Под моими глазами были фиолетовые пятна от бессонницы.

Но в остальном — это была я.

Надеюсь, с этого момента я смогу быть просто собой. Я все еще смогу смотреть на себя в зеркало. Я прекратила саморазрушаться.

Благодаря Лазарусу.

С этими мыслями я вышла из ванной на звуки, которые он издавал на кухне. Где-то в гостиной док-станция играла что-то мягкое, рок-музыку. Лазарус стоял у плиты, размеренно нарезая что-то на кубики, так, как это делают повара, каждый раз не отрывая нож полностью. Это было то, что я находила странно горячим по причинам, которые я даже не пыталась понимать.

— Подумал, что ты, возможно, сегодня захочешь поесть, — сказал он, услышав, как я подошла, хотя я сделала это тихо.

— Я думаю, что справлюсь с этим, — согласилась я, положив руку на свой живот, который был болезненно пуст.

— Постараюсь сделать что-нибудь легкое, — сказал он, когда я подошла ближе, чтобы посмотреть, что он режет — картофель и лук. — Картофель на завтрак и простая яичница-болтунья. Если ты справишься с этим, мы, возможно, сможем подумать о равиоли на обед, — предложил он, заставляя мои губы приподняться. — Не-а, — сказал он, когда моя рука потянулась к кофейнику.

— Почему нет? О Боже, — простонала я, мое лицо, без сомнения, выглядело таким же болезненным, как и мое сердце, при одной мысли об этом. — Только не говори мне, что я больше не могу пить кофе!

На это он усмехнулся, одарив меня широкой белозубой улыбкой, от которой по моему животу разлилось странное теплое чувство. — Давай не будем слишком сходить с ума. Нет, я просто думаю, что, поскольку кофе обезвоживает, может быть, тебе сначала захочется немного воды, чтобы ты не чувствовала себя выжатой.

Выжатой — хорошее описание того, как я себя чувствовала.

И, видя его логику, я выпила стакан воды, прежде чем выпить кофе, пока он готовил.

Долгое время царило дружеское молчание, прежде чем он нарушил его. — Расскажи мне о своей маме.

От этой просьбы у меня перехватило дыхание, я так не привыкла, чтобы люди спрашивали о ней. Конечно, я была той, кто знал, как его мать страдала и умерла от своей болезни. Я ничего не могла с собой поделать; я прекрасно понимала эту боль — тяжелое положение ребенка, оставшегося без матери. Для того, кто не прошел через это, не было никакого способа понять.

— Как долго? — спросил он, когда я сразу ничего не сказала.

— Два года, — ответила я, время делало это не менее болезненным.

— Тогда не это было спусковым крючком, — сказал он, бросая картофель в сковороду, и шипящий звук наполнил почти напряженно тихую комнату.

— Не совсем, нет.

— Расскажи мне о ней, — попросил он, полуобернувшись ко мне, все еще перемешивая картофель, чтобы он не пригорал.

Я почувствовала, что слегка пожимаю плечами. — Она была скалой. Мой отец был и всегда будет полным придурком. Я думаю, что она потратила большую часть своего времени, пытаясь компенсировать это. Будучи мамой-домоседкой, она на самом деле не могла убежать от него, поэтому она просто держалась и пыталась оградить нас от него.

— Он причинял тебе боль? — спросил он напряженным голосом.

— Нет, — сказала я, качая головой и слегка криво улыбаясь, — это означало бы, что ему действительно было достаточно не наплевать, чтобы даже заметить, что мы там были. Хотя он обращался с ней как с дерьмом. Все, что она когда-либо делала, было недостаточно хорошо. Он даже не сказал нам, что она была больна, даже после того, как она попала в больницу из-за проблем с дыханием, связанных с БАС (прим.перев.: Боково́й (латера́льный) амиотрофи́ческий склеро́з (БАС; также известен как боле́знь мото́рных нейро́нов, мотонейро́нная боле́знь, боле́знь Шарко́, в англоязычных странах — болезнь Лу Ге́рига (англ. Lou Gehrig’s disease) — прогрессирующее, неизлечимое дегенеративное заболевание центральной нервной системы, при котором происходит поражение как верхних (моторная кора головного мозга), так и нижних (передние рога спинного мозга и ядра черепных нервов)).

— Звучит так, как будто он был настоящим гребаным придурком, — согласился он, качая головой, когда потянулся, чтобы смазать сковороду и поставить ее на огонь. — Как ты узнала?

— Моя старшая сестра пришла навестить меня. Они с моей мамой планировали ее свадьбу. Когда она узнала, что происходит, она рассказала мне. Моя мама, — сказала я, качая головой и глядя на свой кофе, — не хотела «обременять» нас правдой.

Прошло всего около месяца с тех пор, как я видела ее в последний раз, в основном из-за двухнедельного отпуска, который я взяла, чтобы не потерять дни до конца этого года. Всего месяц, но, когда я вошла в ту больничную палату, она так похудела, что превратилась практически в скелет — просто кожа, обтягивающая кости.

Нормально, так сказали врачи.

Очевидно, так же, как и дрожь, и трудности с глотанием, и мышечные боли, усталость и проблемы с дыханием.

Они также говорили такие вещи, как: не так часто встречается у женщин, и она молода, и ей дают от двух до пяти лет.

От двух до пяти лет.

Вот сколько ей оставалось.

От двух до пяти лет, чтобы сказать то, что ей нужно было сказать.

От двух до пяти лет для нас, чтобы попытаться осознать реальность ее возможной смерти.

Но даже если бы у меня было десять лет, этого было бы недостаточно.

Ее отпустили, когда ее респираторная инфекция прошла — под любящую заботу мужа. Зная, что это верный смертный приговор, я бросила свою офисную работу в кабинете дантиста и почти вернулась домой, чтобы заботиться о ней.

Это был унизительный опыт — делать что-то подобное, особенно когда она была так молода — чистить зубы и расчесывать волосы, купать ее, одевать и кормить, готовить и убирать за ней.

Мой отец самоустранился, и я была рада его отсутствию.

Хотя ее голос слегка дрожал, она потратила столько времени, сколько могла, прежде чем устала рассказывать мне свои истории, делиться своей мудростью, рассказывать мне о своих надеждах, мечтах и страхах за меня.

Перестань отталкивать хороших людей, Бети, сказала она мне, зная, что мой отец дал мне некоторые довольно впечатляющие проблемы с доверием к противоположному полу, из-за чего я не могла поверить мужчине, когда он был искренним и добрым ко мне. Я всегда заканчивала тем, что расставалась с ними до того, как они могли, как я думала, причинить мне боль.

Я знаю, что мое свадебное платье больше не в моде, сказала она мне в другой вечер, указывая на комод, где была фотография дня ее свадьбы с ней в прекрасном платье А-силуэта с кружевным лифом и кружевными рукавами. Я всегда думала, что это самое красивое платье, которое я когда-либо видела. Но я хочу, чтобы вы с сестрой одели его в дни вашей свадьбы. Ты можешь перешить его и где-нибудь пришить кружево.

Я хотела это платье. Все это. Мое сердце разрывалось при мысли о том, чтобы вырезать что-нибудь из этого.

Моя сестра Дороти в конце концов не захотела даже кусочка этого, даже когда ее свадьба состоялась всего через два месяца после смерти нашей матери. Это было то, чего я никогда не могла и никогда не хотела понять.

Не позволяй ему похоронить меня сказала она мне, как оказалось, в последнюю ночь своей жизни. Я не хочу быть в земле.

Она заснула после того, как я пообещала, что не позволю ему этого сделать, и я ускользнула, чтобы на часок постирать кое-что в подвал. К тому времени, как я вернулась наверх, чтобы принести ей ее любимый халат, только что вынутый из сушилки, она уже ушла.

Я так и не смогла понять, может быть, она знала, и именно поэтому она выбрала ту ночь, чтобы рассказать мне о своих желаниях относительно своего тела.

В любом случае, я сломалась.

Другого способа выразить это не было.

Моя сестра была в восьми штатах отсюда. Мой отец был черт знает где. Я была совершенно одна, когда звонила в полицию, рыдая так сильно, что даме на линии пришлось быть со мной такой строгой, что она почти кричала. Мне пришлось сидеть там, когда они вошли и официально объявили о ее смерти, пока мы ждали прихода коронера, а затем коронер ждал, пока я успокоюсь достаточно, чтобы сказать ему, в какое похоронное бюро он должен позвонить, чтобы ее перевезли.

Затем я должна была выбрать ей гроб, ее урну, ее наряд, организовать ее похороны, закрыть гроб, как она хотела, заказать цветы, позвонить поставщикам продуктов, позвонить семье и друзьям, чтобы пригласить их, разместить объявление в газете.

Всё.

Я должна была сделать каждую чертову мелочь.

И я рыдала на каждом шагу этого пути.

Было удивительно, что хоть что-то было сделано, что хоть кто-то мог меня понять. Но, как я догадалась, эти люди привыкли иметь дело со скорбящими близкими.

Мой отец действительно пришел на ее похороны.

С девушкой.

Гребаное свидание.

— Ты, должно быть, блядь издеваешься надо мной, — прервал мой рассказ Лазарус, шокированный и привлекая мое внимание к нему, обнаружив, что он остановился на полпути к сервировке нашего завтрака. Его темные глаза были непроницаемы, но на его челюсти подрагивал мускул, который наводил на мысль, что, хотя он не знал никого из вовлеченных в это людей, он все равно злился из-за моей матери.