Это пройдет?

15

Первое, что я чувствую, открыв глаза – боль в мышцах. Никакие силовые тренировки не сравняться с тасканием тяжелых подносов. Спасибо в баре только один этаж, лестницу я бы не пережила.

Гриша не стал списывать с меня деньги в счет оплаты ужина скандального посетителя. Я искренне ему за это благодарна. Счет был не маленький. Фея ни в чем себе не отказывала, а мужик налегал на виски. Когда мы вернулись в зал их уже не было, столик сиял чистотой.

Не знаю, что Гриша сказал Кире, но остаток вечера она меня игнорировала. Паша ушел раньше. Мы с Аней пересчитали выручку. Она показала мне все, что нужно сделать в конце смены: помыть кофемашину, поднять стулья, выключить кассовый аппарат.

Она оказалась очень приятной девчонкой. Аня – студентка второго курса факультета искусствоведения. В столицу она не смогла поступить, и теперь мечтает после учебы найти там работу по специальности. Пока мы прибирали, она с такой страстью рассказывала о своей учебе, что мне стало немного грустно.

Потягиваюсь и переворачиваюсь на бок. Настенные часы показывают девять утра. Тянусь за телефоном. Сообщение от Вики с просьбой перезвонить. Надеюсь, она не на экзамене. Слушаю гудки.

— Викусь, привет. Не разбудила? — мой голос хрипит со сна.

— Привет, Маслова. Нет, я зубрю сижу с шести утра. У меня сегодня в час экзамен у Эллы. Живот от страха болит, жесть.

— Ты же весь семестр впахивала. Ты все сдашь, не переживай. — сажусь на кровати и зеваю.

— Держи за меня кулаки. Я что хотела, вчера твой отец к нам приезжал. Я уже не стала тебя в твой первый рабочий день тревожить.

В груди оживает неприятный сгусток и начинает ворочаться. Прошел ровно месяц, как мы ничего неслышали друг о друге. После Нового года я его малодушно заблокировала. С мамой мы говорили обо всем кроме семейных дел. Она обозначила мне границы дозволенного, и я обязана их соблюдать. Видимо, пришло время, вернуться к этой ситуации и решить, что делать дальше. За мою учебу платит отец, таких денег мне не заработать и на десяти работах.

— Что он хотел? — замираю в ожидании ответа.

— Он думал, ты живешь у нас. Как я поняла, приехал к тебе. — Вика молчит, как будто собираясь с духом. — Я не сказала ему где ты. Раз он не знает, значит, ты не посчитала нужным ему об этом сообщить. Я не стала вмешиваться.

— Он не хамил тебе?

— Нет, мне показалось, что он немного растерялся. Суровый он, конечно, мужик. Мне пришлось собрать всю волю в кулак, чтобы отказать. Сыкотно было, ужас.

— Спасибо, что сообщила, Викусь. Ни пуха тебе сегодня.

— К черту. Целую.

Смотрю в окно. Ветер беспощадно треплет лысые деревья. Надеваю тапочки. Прислушиваюсь. В квартире тишина. Ни орущей оперы, ни грохота в ванной. Хожу по комнате туда-сюда, рискуя протереть дыру в ковре.

Делаю вдох и набираю номер отца. Абонент недоступен. Звоню в приемную.

— Здравствуйте, Елена Алексеевна. Это Вера, Андрей Юрьевич на месте? У него мобильный отключён.

— Добрый день! Он на совещании, я передам, что Вы звонили.

— Спасибо.

Я чувствую разочарование. Как будто собиралась прокатиться на самом страшном аттракционе, а мне сказали, что парк закрыт. Внутри ожила надежда.

Доры нет дома. На столе пепельница полная окурков. Наверное, на йогу ушла.

В полной тишине занимаюсь домашними делами. Размышляю, что приготовить в эту субботу. Дора смилостивилась и решила отпраздновать со «своими мальчиками» Старый Новый год. Я, как житель этой квартиры, тоже приглашена. Впереди еще достаточно времени, а я уже предвкушаю вечер в обществе Гриши.

Звонок от отца застает меня за глажкой Дориной блузы. Я так сконцентрирована на проглаживании широких рукавов со множеством складок, что вздрагиваю от звонка. Отключаю утюг и принимаю вызов.

— Алло. — на том конце повисает тишина. Я тоже молчу.

— Где ты сейчас живёшь? — первое, что спрашивает отец, нарушив тишину.

— Хорошо было бы начать с приветствия. Здравствуй, папа. — обращение звучит издевательски.

Обида – слишком сильное чувство. Стоило мне услышать его голос, как она ожила во мне, став еще сильнее. Я мысленно возвращаюсь в пустой дом, вспоминая, что отец предал нас.

— Здравствуй, Вера. — отец отзеркаливает мою интонацию. — Где ты сейчас живёшь? Я надеюсь, не у одного из своих прыщавых одногруппников.

Ну это уже вообще ни в какие ворота не лезет.

— Меня удивляет, как ты вообще умудряешься вести переговоры с людьми, если диалог с собственной дочерью ты начинаешь с хамства. А ты, папа, у своей пухлой цветочницы живёшь?

— Вера! — рявкает отец. — Не борзей.

— Я живу, где надо, и работаю. Не сдохла. Койка есть, жрать тоже не хочу. Сыта твоим враньем на годы вперёд. Благодарю.

— У тебя есть два часа, чтобы вернуться домой.

— А то что? Что ты мне сделаешь? Денег лишишь. В этом мире есть нечто более ценное, чем деньги. Любовь к своему ребёнку, например.

— Ты сама сначала хоть копейку заработай.

— Спасибо за совет. — смотрю на свою руку на фоне полосатого чехла гладильной доски. Она дрожит. — Я не вернусь, делай что хочешь. — «мне некуда», добавляю про себя.

Сбрасываю вызов. Ну почему каждый раз я на что-то надеюсь. По душе словно грязными сапогами протоптались, харкнув под ноги.

Опускаюсь на пол. Нет сил не то, что продолжать работу, даже стоять.

Ещё нет двенадцати, а день безвозвратно испорчен. Долго стою под душем, тупо разглядывая выкрашенный в золотой цвет кран. Загружаю новую порцию стирки, вещи из сушки аккуратно складываю. Дорины вещи стопками складываю в корзину и оставляю на комоде в зале. Отмываю кисти и палитру. На душе пусто. Когда режу салат, слегка задеваю палец, а потом долго рыдаю над крохотным порезом.

Когда возвращается Дора, я успеваю окончательно успокоиться и выпить чашку кофе.

Выглядываю из кухни:

— Здравствуйте, Доротея Аркадьевна.

На ней широкополая шляпа и красное пальто. Дора снимает перчатки и кивком приветствует меня. Она в благодушном настроении. Об этом говорят плавные движения и спокойствие во взгляде. Она кладет шляпу на маленький столик рядом с ключами и садится на пуф снять сапоги.

— Обедать будете?

— А что на обед? — она поднимает голову.

— Суп с чечевицей на курином бульоне, могу пасту с грибами сделать.

— Давай суп. В гостиной для нас накрой.

Я уже заметила ее любовь к первым блюдам. Беру красивую супницу, делаю тосты, нарезаю овощи и перекладываю сметану в маленькую пиалу. Сервирую стол в гостиной. Прибавляю отопление.

Дора садится за стол. Я наливаю суп.

— На йогу ходили или гулять?

— Маникюр освежить ходила, — она демонстрирует мне сухую ладонь с нежно-голубым маникюром. — Хорошо эта девочка ногти делает, но болтает без умолку, всю плешь мне тупыми вопросами проела.

Если старость – то только такую. Активную, в гармонии с собой и своими желаниями. Дора не жалуется на болезни, в квартире нет старческого запаха, она любит себя.

Когда я смотрю на некоторых пенсионеров, у меня сжимается сердце. Может быть, сын и внук лично так не часто присутствуют в ее жизни, но они берегут ее всеми силами.

— А потом мы с Надеждой Викторовной на аквааэробику ходили. — продолжает Дора. — Говорит, Максим ее про тебя расспрашивал. — делает большие глаза.

Молчу. Высказать ей за приглашение Лебедева на Новый год, мне не хватило совести. Это же ее дом. Имеет право приглашать кого хочет. Надеюсь, моё молчание затушит пожар ее энтузиазма, и Дора перестанет играть в Гузееву [2]. Но она и не думает останавливаться. Понятно, намёки мы не считываем.

— Он тебе нравится? — давлюсь супом.

— Доротея Аркадьевна, такие вопросы бестактны.

— Ой, нежная какая. Что такого? Втюрился парень – это невооруженным глазом было видно, сколько бы ты от него не шарахалась. Зря отмалчиваешься, — она задумчиво жует огурец, — хороший мальчишка. Есть в нем правильная, мужская ярость. Не даст по жизни на себе ездить. И ум с добротой есть. Далеко пойдет.

— Давайте не будем это обсуждать. Я не хочу. — тянусь за перечницей.

— А что ты хочешь обсудить? Гришку моего? Так он со своей стервой уже пять лет вместе. — она сводит брови. — Бесполезно на него глаза пялить. О себе думать нужно.

Господи, да они сговорились все сегодня что ли! Что за день. Давайте, Доротея Аркадьевна, бейте по больному. Да здравствует, Ваша наблюдательность.

Чувствую, как горят щеки. Перед глазами встаёт картина, которую я часто гоню от себя перед сном: Гриша сжимает Ксюшино бедро, комкая ткань серых брюк, и так страстно целует ее, будто хочет поглотить целиком. В моем воображении Ксюша стонет ему в губы, и он стягивает с нее свитер. Это зрелище ещё неприятнее, чем поцелуй отца с Ниной Шлюховной.

Почему я недостойна любви? Почему со мной все не так? Я тоже хочу знать, каково это – отпустить контроль и наслаждаться жадными прикосновениями, хватая ртом запах любимого парня.

В реальность меня возвращает стук ногтей по столу. Дора откинулась на спинку стула и изучает меня взглядом. Мне без разницы, что ее сподвигло на этот разговор. Фокусируюсь на ней взглядом.

— Доротея Аркадьевна, когда я въехала сюда, Вы попросили меня не входить в Вашу спальню, так как это – Ваше личное пространство. И я отнеслась к этому с уважением. У меня даже мысли не было, заглядывать туда. — мне не просто говорить взрослому человеку подобное, но учиться отстаивать себя придётся. — А это – мое личное.

Суп остыл. Аппетит пропал. По лицу вижу, что она не согласна. Ей хочется продолжить, но она сдерживает порыв.

Вечером я долго брожу по району. Не помогают ни музыка, ни подкасты. Когда начинается дождь, я возвращаюсь в квартиру. Заказываю продукты, оплачиваю несколько счетов, затем прибираю в ванной, чтобы занять себя. Дора рисует и отказывается от ужина.

Перед сном приходит сообщение от отца: «Оплату за следующий семестр я внёс. Надеюсь, у тебя хватит ума продолжить учёбу, чтобы через десять лет не драить полы за копейки.»

[2] Лариса Андреевна Гузеева – советская и российская актриса, телеведущая, заслуженная артистка РФ.