Это пройдет?

26

Поднимаюсь в квартиру. Открываю дверь своим ключом. В коридоре тут же появляется Дора в шерстяном платье. Волосы собраны в сложную укладку. Раскрас – боевой.

— Явилась! Предупредить нельзя было, что ночью где-то шарахаться будешь? Я все морги и больницы обзвонила! — она театрально размахивает руками, расхаживая туда-сюда.

Я снимаю пальто. Все еще болят запястья. Точно будут синяки. Мои мысли слишком громко звучат в голове, почти заглушая Дорин возмущенный голос.

«Господи, я просто сказочная идиотка. Выбрать мудака, который пытается усидеть на двух стульях, могла только я. Не нравилась тебе твоя жизнь? На тебе треша для сравнения.» Не знаю, чего мне хочется больше: расплакаться или выругаться отборным матом. Роняю маленький столик, на который мы складываем ключи и прочую мелочевку.

— Да что с тобой такое? — Дора подходит ближе и пытается заглянуть мне в лицо. — Ты чего красная такая?

— Доротея Аркадьевна. Извините, давайте потом поговорим. — поднимаю столик, скидываю обувь и иду к себе в комнату.

Мысли хаотично скачут в голове. Что мне теперь делать, на что жить? Если отец съехал, то я могу вернуться домой. Только я не знаю этого наверняка. Вернуться – значить признать, что я ни на что не способна. Так получается?

Подхожу к окну и смотрю на парк. Голые ветви деревьев выглядят печально. Все девственно-белое, как в тот вечер, когда я разговаривала с отцом на кухне. Что если мы никогда не сможем понять друг друга? Словно по волшебству, на телефон приходит сообщение: «Жду тебя сегодня в два в офисе. Нужно поговорить.»

Отбрасываю телефон в сторону. Что там говорят: наши мысли материальны? Значит, он тоже думает обо мне? Конечно, я же все-таки его дочь. Осадок после встречи с Гришей немного отпускает.

Спустя два часа выхожу в гостиную. Дора курит и остервенело брызгает краской на огромный холст: два на два, не меньше.

— Доротея Аркадьевна, что-то случилось? Вы на меня сердитесь? Вас же Надежда Викторовна должна была предупредить, что мы с Максимом и одногруппниками на вечеринке допоздна будем.

Она бросает кисть и поворачивается ко мне. Кусает губы.

— Я злюсь на тебя, но чисто для профилактики. Мне Надя вчера около одиннадцати позвонила, хотя ты и сама могла бы потрудиться.

А зачем тогда про морги и больницы нагнетать было?

— А что тогда?

— А то ты не знаешь? Поэтому небось и пошла вчера куролесить. Я ж не дура. Все понимаю. — она по-старчески вздыхает. — Гришка мой на своей стерве жениться собрался. Позвонил мне сейчас, про тебя спрашивал. Балбес. Что сын, что внук. — на мгновенье мне кажется, что она сейчас заплачет. Ее выцветшие глаза кажутся совсем прозрачными. Мне бы очень не хотелось видеть ее слезы. Я ощущаю бессилие, когда стойкие духом люди плачут.

— Да, я знаю. — внутри пусто. Сдохла надежда, и куколки вымерли, не успев превратиться в бабочек.

Я, правда, перестала надеяться. Гриша сегодня мне в этом помог. Я знаю, что люди не всегда поступают красиво. Это нормально. На то мы и люди. Но Гриша перешел черту. Мешать себя с грязью я не позволю, чтобы я к нему не испытывала. Бабушка Тая говорила: «Я землю жрать буду, но против себя не пойду». Хорошо бы, если бы мне передалась ее сила духа, потому что, когда Гриша прижимал меня к стенке, я на секунду почувствовала желание. И мне казалось, что он – тоже. Вот такая я противоречивая натура.

Дора снова берется за кисть и начинает фигачить ей по холсту, рискуя проделать в нем дыру.

Когда я еду к отцу в офис, мне приходит сообщение Лебедева с местом празднования. Он выбрал «Мяту» – мажорское место. Я там не была, но видела в интернете фотографии. У них потрясающая площадка на крыше со стеклянным куполом. Оттуда явно открывается потрясающий вид на город. Следом мне приходит сообщение от Киры: «Чтобы две недели отработала. Ты договор подписала. А потом вали на все четыре стороны.» Вот сучка. Значит Гриша и с ней уже связался. Что-то он для новоиспеченного жениха проявляет слишком много активности в мою сторону.

Офис родителей находится в центре. Здесь собрались современные офисные здания и дорогие бутики. Здороваюсь с охранником на входе. Он пропускает меня через турникет. Поднимаюсь на десятый этаж. В лифте ужасно нервничаю. Я не могу предугадать, в каком направлении пойдет наш разговор. Получится ли он вообще. Мы могли нормально общаться, когда я подчинялась и соглашалась. Бунт вызвал у отца бурю эмоций.

Вспоминаю его фотографию из семейного альбома. На полароидном снимке отцу примерно столько же, сколько мне сейчас. На рубашку одета олимпийка, которая была, наверное, у большинства пацанов. У него красивая густая, челка и синие глаза. Он улыбается, за ухом сигарета. На заднем фоне цветет вишня. От фотографии веет молодостью и надеждой, что мир подарит ему все, что он только пожелает.

Мать Гриши говорила, что они стали встречаться в старших классах. Почему расстались. Родители поженились довольно поздно по тем временам. Через несколько лет после университета.

Двери лифта разъезжаются. Я делаю глубокий вдох и иду прямиком к кабинету отца. В приемной меня приветствует Елена Алексеевна.

— Добрый день, Верочка! Хотите чай или кофе?

— Здравствуйте! — с моего последнего визита в приемной обновили мебель. — Нет, спасибо. Отец у себя?

— Да, Андрей Юрьевич ждет Вас. Проходите.

Отец сидит за большим столом, обложенный бумагами. Позади него шкаф, набитый делами. На нем серая водолазка и очки без оправы. Пиджак, темнее на несколько тонов, он повесил на спинку стула. В этом году у него юбилей – сорок пять лет. Вспоминаю Нину и снова не понимаю, как он мог променять маму на нее.

— Привет. — прочищаю горло и здороваюсь повторно. — Привет, пап! — обращение дается мне с трудом. Мы не виделись примерно полтора месяца, а кажется – целую вечность.

— Привет. — он отрывается от бумаг, задерживает взгляд на челке, но никак ее не комментирует. — Ты опоздала.

— Да, а ты заранее не договорился со мной о встрече.

Занимаю кресло напротив него. С отцом договариваюсь о встрече, как будто мы деловые партнеры. Мне трудно смотреть ему в глаза. Сама не понимаю почему. Взгляд блуждает по кабинету. Отец молчит.

— О чем ты хотел поговорить?

— Мы со Светой разводимся. — он складывает руки перед собой. — Я не живу дома. Заканчивай валять дурака и возвращайся. Я знаю, где ты живешь и чем занимаешься. Это полный бред. Тебе нужно учиться, чтобы закончить университет. Красного диплома я уже не жду от тебя.

Мозг хаотично обрабатывает сказанное. Он сошелся с Ниной, потому что развод был ее условием. Ему все также плевать чего хочу я. И он совсем в меня не верит. Неважно, что сейчас он говорит со мной спокойно, даже уважительно. Исходные данные остаются прежними. Меня оглушает, волнение уходит.

— Я знаю, мне мама сказала. Пап, а ты не хочешь извиниться?

— За что? За то, что ты полезла в мои дела? — он встает и отходит к окну.

Я складываю руки на коленях.

— Пап, ты меня совсем не любишь? — во мне что-то кричит и бьется в агонии.

— Вера, ну что ты глупости спрашиваешь. — он снова садится за стол и берет телефон в руки.

— Ты никогда не думал, что твой контроль сломал меня? Теперь я не способна быть счастливой. Я так привыкла к давлению и обесцениванию, что даже не знаю, как это.

— Ну давай, вали все на меня. — он начинает злиться. — Радовалась бы. Кто в твоем возрасте понимает, что ему надо? Я заботился о тебе. — он что-то печатает в телефоне.

— Ты опекал. — делаю новую попытку достучаться до него. — Забота – это когда ты делаешь, как тебя просят. Помогаешь, когда просят. А опека – это когда ты делаешь, как считаешь нужным. Заметь, ты, а не я.

— Вера, давай короче. — небрежно отмахивается. — Будут свои дети, тогда поймешь, как это. На словах вы все зумеры умные. У меня встреча через час. Не глупи и возвращайся домой. — он кладет передо мной карту.

— Это все?

— Ну ты не видишь, что ли. — он обводит рукой стол, заваленный бумагами.

Я забираю карту. Смысл показывать характер? Я поняла, что он просто никогда меня не поймет, как не понимают друг друга иностранцы, говорящие на разных языках. Он любит меня по-своему, но этот формат любви мне не очень подходит. Смотрю на папу, он снова погрузился в бумаги. Рассматриваю его руки, нос, щеки, глаза, скользящие по строчкам. Сказать, что мне сейчас больно – ничего не сказать. Прозрение редко бывает приятным.

— Пока, папа. — наверное, нам лучше пока не общаться.

Куплю Максу нормальный подарок в благодарность за его рыцарский поступок. Бреду по коридору. Мимо мелькают лица, где-то работает принтер, пахнет кофе. Ноги сами несут меня к маминому кабинету. Дергаю дверь с табличкой «Маслова Светлана Ивановна». Закрыто.

— А Светланы Ивановны вот уже неделю нет в офисе. — окликает меня совсем юная девочка в белой рубашке, наверное, стажерка.

— Она что-то говорила? Может командировка? — обращаюсь к ней.

— Вряд-ли. — она понижает голос. — Поговаривают, она свою часть фирмы Андрею Юрьевичу продает.

Сплетница. Она даже не знает меня, а выкладывает все как на ладони.

— Спасибо.

Спускаюсь вниз. На душе стало легче. Мне еще понадобится время, чтобы принять данность, что отец никогда не будет любить меня так, как я этого хочу. Нужно время, чтобы переболеть. Но потом должно стать легче, как после любого заболевания.