Номер с золотой визитки

Глава девятая

— Твой отец был тем, кто надел на меня наручники и зачитал мне все мои права прежде, чем посадил на заднее сидение полицейской машины и отвёз в участок для первого, но далеко не последнего допроса, — после недолгой заминки отвечает Джейден.

Именно на этой тоскливой и удручающей ноте прежде, чем я успеваю хотя бы немного усвоить эту прозвучавшую, как гром, новость, за ним слишком быстро захлопывается входная дверь, оставляя меня наедине с родителями. Оставляя меня наедине с отцом, в своё время арестовавшим Мура за некоторое правонарушение, закончившееся для него судом и тюремным сроком, и мамой, которая, в отличие от меня, неплохо помнит чуть ли не каждое задержание, в котором принимал участие мой второй родитель. Отец периодически рассказывает о них и мне. Но меня никогда не интересовало это настолько, чтобы держать в голове имена всех преступников, пойманных им. Я всегда предпочитала оставаться от всего этого как можно дальше. Быть может, мы и живём в ужасном мире, где люди совершают друг с другом зверские вещи, порой не ограничивающиеся исключительно относительно невинными кражами и грабежами, а приводящие к жестоким изнасилованиям и убийствам, но я хочу знать и слышать об этом как можно меньше. Более того, я не хочу допроса. Не хочу, чтобы папа начал рубить правду-матку, расписывая, какой же Джейден негодяй, подонок и мерзавец, ведь все однажды провинившиеся и оступившиеся автоматически заносятся им в плохой список и не заслуживают снисхождения и прощения даже после отсидки, независимо от ими совершенного. И уж точно я не хочу продолжения вечера. Да, сегодня День благодарения, а праздники принято проводить и отмечать с семьёй, но, ощущая возникшее чувство, что самый близкий мне на данный момент человек находится далеко не в этой квартире, и не имея сил игнорировать данную эмоцию, я желаю лишь последовать за ним куда угодно. Откровенно говоря, мне плевать, как это будет расценено, что подумают родители, и как мой побег скажется на наших дальнейших отношениях, и не сведёт ли он их банально на «нет». Меня едва ли когда-либо понимали, как должно, а Джейден… Он понимает, и я не солгала, когда сказала ему, что хочу провести этот вечер с ним, но теперь осознаю, что мне следовало быть до конца откровенной или хотя бы прислушаться к нему, протестующему против моей идеи и никак не желающему претворять её в жизнь. Он будто бы догадывался, кто мой отец, и что будет. Но я знаю, это не так. Просто знаю, а всё, что мне пока недоступно, предпочитаю узнать от Джейдена, а не от отца, и поэтому мгновенно свирепею изнутри, как только он произносит первые слова.

— Что это только что было? Откуда… откуда этот… этот человек вообще здесь взялся? — периодически запинаясь, вопрошает мой отец, словно бы через силу называя Джейдена человеком, а в действительности вовсе не считая его истинным членом общества и полноправной личностью. От этого мне мгновенно становится противно, как будто это лично я оскорбила Мура за его спиной. Как правило, дети стремятся быть похожими на своих родителей и делают всё возможное, чтобы они ими гордились, но сейчас мне фактически стыдно за папу. Эта ситуация просто апогей всего. — Будь добра, объяснись, Кимберли.

— Вот уж нет. Я не обязана этого делать и, что даже важнее, не хочу. Я больше не ребёнок, чтобы отчитываться перед кем бы то ни было.

— Мы никто бы то ни было. Мы твои родители, и ты не смеешь так с нами разговаривать.

— Может быть, но и ты не можешь требовать от меня слепого подчинения. Джейден ушёл, и мне лучше сделать то же самое.

— Но, Ким… Сегодня же праздник.

Мама вмешивается в наш ожесточённый и идущий на почти повышенных тонах спор. Я просто качаю головой. Возможно, позже я и пожалею о собственной непреклонности в данный момент времени, но прямо сейчас мне совершенно нечего им сказать, абсолютно не за что их поблагодарить и ничего хорошего с ними не разделить. Это плохо, печально и в некоторой степени мучительно, но единственное, что я делаю, это разворачиваюсь и ухожу, куда глаза глядят. Конечно, пунктом моего назначения не является совсем уж неизвестное место. Путь до лифта и в нём до паркинга проходит словно в полутьме и в полусне. Возвращает меня в сознание лишь картина того, как Джейден пинает левое переднее колесо моего любимого пикапа, явно вспомнив про отсутствие ключей, которые, как у владельца транспортного средства, есть только у меня, и пребывая в досаде от невозможности немедленно уехать прочь. Его эмоции причиняют мне наравне с душевной и поистине физическую боль. Но я нахожу в себе силы и импульс заявить о своём присутствии, чтобы оно не застало его врасплох.

— Не мог бы ты, пожалуйста, перестать бить мою машину? Она-то точно ни в чём не виновата.

Джейден тут же оборачивается ко мне с ясно различимым в тишине стоянки стоном вероятного негодования, по всей видимости, вызванного моим появлением, но чего он ожидал? Что я останусь наверху со своими родителями и, как ни в чём не бывало, сяду с ними за один стол, чтобы вкусить приготовленную пищу и насладиться сопровождающей ужин беседой? Что мы забудем о том, с чего всё началось, как о мелком и незначительном недоразумении? Что я вычеркну из своей памяти и его, и то, что он для меня сделал и продолжает делать и по сей день? Вычеркну проведённое вместе время и разделённые чувства? Что предам всё это, как будто этого и вовсе никогда не существовало, и не происходило? Я бы никогда так не поступила. Но, судя по ответу, которым меня удостоили, в его голове всё именно так и обстоит.

— Ты зачем здесь? Возвращайся-ка лучше наверх, — резко говорит мне Джейден. Его довольно громкий голос эхом разносится по всей парковке. Он лихорадочно обводит её глазами, словно ища замену моему автомобилю, на которой можно также отыграться и выместить свою ярость, но уже без моего возражения.

Но я вряд ли позволю ему это сделать, и не потому, что я вся такая правильная и положительная, а просто потому, что это я затащила его туда, куда он вообще не хотел ехать и где совсем не желал находиться. С другой же стороны… Что, если я всё-таки дура, принимающая желаемое за действительное? Что, если была только рада обманываться и позволила себе купиться на ложь? Что, если всё это время Мур как минимум подозревал, а как максимум даже был уверен, кто мой отец, и именно по этой причине так настойчиво и пытался войти ко мне в доверие? Это, конечно, необязательно отменяет то, что мне угрожала истинная опасность. Но мог ли он, увидев мои семейные фотографии и сопоставив все факты, решить воспользоваться представившейся возможностью, открывшимся ему родством и мною, чтобы при случае как-нибудь отплатить моему отцу через меня? Что, если во мне видели лишь разменную монету, орудие мести и, если на то пошло, сексуальную игрушку, которая, откровенно говоря, и сама была не прочь вступить в отношения интимного характера? Что, если всё это происходило ровно в то же время, когда я искренне проникалась человеком, открывала ему душу, делилась сокровенными вещами и неоднократно отдавала собственное тело не только по причинам, обусловленным внезапно возникшей страстью?

Насколько всё это ужасно звучит, настолько же я оказываюсь не в состоянии заткнуть себя и в переносном смысле зашить свой рот. И его покидает, пожалуй, самое отвратительное предположение, какое я только делала в своей жизни.

— Ты знал? Ты знал, кто мой отец?

— Что?

Я слышу и вижу искреннее непонимание в его глазах, отрицание в быстро потухающем эмоционально взгляде, который ещё минуту назад не ярко, но искрился, и мольбу подумать дважды, прежде чем рубить сгоряча и сжигать только наполовину возведённые мосты, но внутри я будто заледенела. Ничто из этого не останавливает меня от усиления общей агонии момента.

— Всё это время… ты знал? Поэтому так упорно настаивал на том, что мне угрожает опасность? Хотел гарантированно проникнуть в мою жизнь?

— Так вот какого ты на самом деле мнения обо мне. Считаешь, что я использовал тебя… ради мести? — вопрошает он, сокращая расстояние между нами до критического минимума. Вдыхая его запах, собственный, не содержащий в себе никаких особых примесей в виде парфюма, полной грудью, я уже чувствую, как он путает все мои мысли, сбивает с толку и возбуждает. Но каким-то образом умудряюсь сконцентрироваться и продолжить.

— Так ты знал или нет?

— Что бы я ни сказал, ты мне вряд ли поверишь и независимо от того, каким будет ответ, посчитаешь, что я лгу. И знаешь, почему, Кимберли?

— Почему?

— Да потому, что в твоей голове уже проросло зерно сомнения, и сейчас ты думаешь только о том, что, возможно, твой отец прав. Что люди не меняются, и всё такое прочее. А знаешь, я даже рад, что всё так получилось. Лучше уж горькая правда, чем сладкая ложь, и чем раньше открываются такие вещи, тем проще прощаться. Ты только извини, что я испортил тебе и твоей семье День благодарения.

«Да кого сейчас интересует праздник, который будет отмечаться и тогда, когда мы уже отойдём в вечность и перестанем существовать?» — хочется в крике спросить мне.

Но для этого оказывается уже слишком поздно. Больше ничего не говоря и даже не оборачиваясь напоследок, за мгновение сгорбившийся Джейден удаляется всё дальше и дальше от меня, чтобы покинуть паркинг и, я чувствую, никогда больше, даже ради своих вещей не возникнуть на пороге моего дома. Понимая, что идея звать его по имени и умолять не уходить всё равно ни к чему не приведёт, я делаю то, от чего несколькими минутами ранее сама же и попросила Мура воздержаться. Я со всей силы ударяю по колесу правой ногой. Хотя её тут же охватывает горящая боль в пальцах, стремительно распространяющаяся всё выше и выше по ступне и голени, эти мучительные ощущения, по крайней мере, более-менее благополучно отвлекают меня от острой вспышки в сердце. И это, пожалуй, единственное, за что я сегодня благодарна.