Номер с золотой визитки

Глава одиннадцатая

Я снова и снова произношу про себя её фразу, каждый раз преобразовывая порядок прозвучавших слов в надежде, что смысл сказанного вдруг возьмёт и изменится, но от перемены мест слагаемых сумма, как известно, не изменяется. Неважно, как сильно я стараюсь увидеть иной итог, ситуация остаётся ровно той же самой. Всё сводится к тому, что меня взяли и полюбили. Это сделала Кимберли, и эти слова так легко срываются с её уст, будто ей уже доводилось признаваться в подобных вещах кому бы то ни было. Но я знаю, знаю и чувствую, что в этом отношении являюсь первым, и осознание всех этих вещей пронзает меня до самых костей, проникает в мои мышцы и начинает струиться в моих венах, одновременно со всем этим заставляя моё тело, словно переставшее мне принадлежать, будто одеревенеть. Перед глазами невольно возникают картинки нашего недолгого всего-то трёхнедельного знакомства. Они сменяют друг друга, словно в калейдоскопе, и чем дальше развивается этот процесс, тем всё больше мне становится дурно. Я вспоминаю, как Кимберли вступилась за меня, на тот момент ещё незнакомца. Как переживала обо мне, даже когда опасность грозила ей. Как неоднократно ставила во главу угла мои потребности, нужды и желания. Как заботилась обо мне, словно мама. Как отчаянно стремилась стать моим другом. Как постепенно разрушила все мои стены. Как мастерски сломила и без того давшую слабину оборону. Как сделала неправильные выводы, но, осознав свою ошибку, нашла меня и вернулась в мою жизнь так искренне, что у меня не возникло и мысли о том, чтобы этого не допустить и не простить. Как дарила мне всё утешение, на какое только была способна, когда я больше всего нуждался в её присутствии. Как видела мои слёзы, но не отворачивалась и наоборот становилась лишь ближе. И наконец то, как, поддерживая день за днём, заменила собой весь мир. В глубине души я понимаю, что мне нечему удивляться. Конечно, она полюбила, ведь в силу своего характера и своей чистой, открытой и доброй души никак иначе, пожалуй, бы не смогла. В противном случае это была бы уже не Кимберли, которая знает меня лучше, чем я сам себя знаю. Потому что, пока я только обдумываю соответствующую мысль, Кимберли оперативно срабатывает на опережение и, будто забравшись в мою голову, запрещает мне говорить то, что я действительно собирался сказать. Я, и правда, намеревался подставить под сомнение свершившийся факт, оспаривать который вообще-то совершенно не моя прерогатива, и найти тысячи причин, по которым меня невозможно любить ни ей, ни кому-либо ещё. Но она безукоризненно права. Мы живём в свободном мире, и, хотя он не всегда справедлив и честен, нигде не сказано, что один человек может указывать другому, как жить, чем заниматься и кого любить. Это исключительно её выбор и её решение, которое может разорвать её душу в клочья, разбить ей сердце и оставить на распутье. Но Кимберли вольна распоряжаться своей жизнью так, как ей только заблагорассудится. У меня нет единого права вставать у неё на пути и мешать ей в этом. По объективным причинам это причиняет боль, ведь я не могу не думать, что будет с ней в случае моего невозвращения, и, тем не менее, с правдой не поспоришь. А истина такова, что меня сочли достойным любви, я смог вызвать сильные чувства и эмоции, а значит, хоть кто-то пронесёт память обо мне через всю свою жизнь, если со мной вдруг что случится. Это ли не то, о чём мы все в глубине души мечтаем и чего желаем? Чтобы о нас помнили и не забывали? Я уже и не надеялся обрести кого-то, кто увидит во мне родственную душу и просто хорошего человека. Но, прижимая к себе Кимберли на протяжении всей ночи словно в последний раз, осознавая, что при неблагоприятном стечении обстоятельств он действительно может стать таковым, я чувствую, что нашёл то, что даже не искал. Уже завтра я снова могу лишиться свободы или даже жизни, но, обнимая тёплое женское тело, позволяю своему несколько запоздалому ответу сорваться с губ.

— Я тоже тебя люблю.

Словно со стороны слышу я собственный тихий голос, наполнивший пространство спальни в уютной квартире, ради возможности снова оказаться в которой я был несказанно счастлив покинуть свой унылый и стерильный дом. Но одновременно понимаю, что Кимберли этого не слышала. Не слышала моего эгоистичного признания, потому как, утомлённая, уснула, и, хотя в первую секунду по этому поводу меня охватывает сожаление, уже в следующее мгновение я осознаю, что это даже к лучшему. Сказать такое и уйти в неизвестном направлении, вновь ступив на путь бесчестья и позора, было бы если и не самой ужасной вещью, когда-либо совершённой мною в жизни, то определённо одной из таких, а мне совсем не хочется привязывать её к себе больше, чем она уже привязана. Она пообещала ждать, но, не зная некоторых вещей, в случае чего ей будет проще отказаться от своих заверений и продолжить жить своей жизнью так, будто ни меня, ни них в ней и вовсе не было. Будет легче отступиться и забыть всё былое ради светлого и позитивного завтра и налаженной благополучной жизни не с преступником. Поэтому, когда на следующее утро, провожая меня, Кимберли уже более твёрдым и убеждённым голосом повторяет свои слова, которые я, даже если очень сильно захочу, уже никогда не забуду, я проглатываю собственные ночные откровения, на этот раз оставляя их при себе и к настоящему моменту утратив всякое понимание того, как в тиши и спокойствии темноты вообще мог быть таким до нелепости неразумным. Узнай Кимберли главное, она бы заперла двери на все замки, но не пустила бы меня за порог. А там Трэвис, и я… я не могу его оставить.

— Я тебя люблю. Слышишь, Джейден? Люблю…

Меня немыслимо тянет ей открыться и сбросить груз молчания со своей души, но это только усложнит и без того тяжёлое прощание, а может, и всю её дальнейшую жизнь, в которой она непременно должна быть счастлива и весела. Прижав Кимберли к себе прикосновением к задней части её шеи, я просто целую её в висок, шепча совершенно мало значащие по сравнению с истинно весомыми слова.

— Береги себя.

— Это ты береги себя.

Умоляющий шёпот предательски выдаёт тревожные почти слёзы в заметно увлажнившихся глазах, а ещё я вижу в них ожидание большего. Но язык банально отказывается мне служить, и единственное, что я делаю, это киваю в ответ, хотя и знаю, что о себе буду беспокоиться в самую последнюю очередь. Ведь, кроме меня, никому даже в голову не придёт действительно позаботиться о посторонних людях, оказавшихся не в том месте и не в то время, и которых дома также ждут. Только во мне и заключается их единственная надежда, в то время как они пока ещё даже не подозревают об этом. Поэтому, когда, еле найдя в себе силы покинуть Кимберли, спустя час я извлекаю патроны из винтовки, мой ответ на вопрос Трэвиса неприлично чёток и прост.

— Что, по-твоему, ты делаешь?

— А разве это не очевидно? Разряжаю её.

— Ты с ума сошёл?

— Нет, нисколько.

— Что у вас здесь происходит?

Тем временем к нам подходит Джеймс со своим братом на хвосте. Эти двое нанесли увечья Кимберли, и Трэвис им на самом деле не такой уж и большой указ, но меня наполняет неожиданная смелость, и я решительно всё им разъясняю.

— Ничего такого. Просто осуществляем последние приготовления.

— А что с патронами?

— Они ведь нам не нужны, не так ли?

— Кто это сказал?

— Мы же все так решили. Это наш план. Никаких выстрелов, никакого кровопролития и уж тем более никаких жертв. Просто припугнуть, потребовать открыть хранилище или в случае отказа получить к нему доступ самостоятельно и выйти. При необходимости я отвечаю за второй пункт, а всё остальное на вас, но действующее оружие нам в любом случае не нужно. Мы же не хотим, чтобы оно случайно сработало? Что скажешь, Джеймс?

— Но…

— Никто, кроме нас, не будет знать, что ствол пуст. Все остальные будут уверены в обратном и сделают всё, что мы скажем. Ну, так что?

— Нам потребуется обороняться, — отвечает он так, будто твёрдо уверен в появлении полиции и в неизбежности грядущей перестрелки. Но согласно в большей степени их, нежели моему замыслу всё пройдёт тихо, а если вдруг он даст трещину и разойдётся по швам, то никаких патронов не будет достаточно, чтобы целыми и невредимыми покинуть место преступления. Всё пребывающие отряды просто не дадут нам это сделать, и численное превосходство в любом случае окажется не нашей стороне, так зачем лишь откладывать неизбежное? Итог всё равно останется прежним. Либо арест и тюрьма, либо смерть. Другого просто не надо.

— В случае чего их всё равно будет больше. Нас окружат, и этот момент станет началом конца. Зачем тебе оружие, если всё и так предрешено и ясно?

— Так ты считаешь, что по жизни нужно просто опускать руки и сдаваться даже без боя? Быть грушей для битья что ли? Как та девушка? Кимберли, кажется? Поначалу вся такая храбрая и боевая, она сдулась быстрее, чем я ожидал. Словно шарик. Бух, и нет.

— Не смей даже произносить её имя.

Я делаю шаг в сторону Джеймса, хотя и не знаю, для чего конкретно, ведь применение физической силы по моему опыту никогда не оборачивается ничем полезным, но понимая, что не могу просто проигнорировать сказанное. Мне он волен говорить, что душе угодно, и высказывать несогласие с вроде бы уже обдуманными пунктами тоже, но её я даже мысленно впутывать сюда ни за что не позволю.

— А то что? Врежешь мне?

— Могу и врезать.

— И что же, по-твоему, в таком случае будет дальше? Ты же вроде неглупый. Откровенно глупые не становятся отличниками и не поступают в высшие учебные заведения. В лучшем случае они довольствуются колледжами, да и то не всегда и не все.

— Я ничего не закончил.

— Да какая разница? Ты же сам говорил, что никакого кровопролития. Думаю, это относится и к нам. Не стоит выделяться из толпы. Нужно с ней сливаться. Если мы сейчас все друг друга поколотим, это уже вряд ли получится, а дело ведь не ждёт? Поэтому… Райли?

— Да, брат?

— Разряди свою винтовку.

— Ты же это не всерьёз. Кого ты вообще слушаешь? Он нам даже не нужен. Разве ты не видишь, что ему здесь не место?

— Может, и вижу, но он говорит рациональные вещи, и его умения нам могут пригодиться.

— Какие ещё к чёрту умения? Ковыряться в замках и я могу.

— Да неужели? А чего я ещё о тебе не знаю?

— Я просто хочу сказать, что у нас всегда был другой подход. Кто вообще придумал эту чушь про тишину и осторожность?

— Считай, что мы все. Так что просто делай, как я говорю, и выдвигаемся.