Отравленные клятвы

— Скажи мне еще раз, — терпеливо прошу я, доставая нож для разделки филе. — И, возможно, на этот раз я тебе поверю. Сколько, ты сказал, человек будут следить за завтрашней ночной отправкой? И во сколько и кому ты сказал, будет отправка?

Для человека, испытывающего такую сильную боль, слишком много вопросов, чтобы их запомнить, поэтому я повторяю их снова, в перерывах между сбриванием тонких полосок кожи. Я знаю, что он лжет, и на данный момент я не уверен, что потребуется, чтобы заставить его сказать правду. Но ложь тоже полезна. Если он так долго терпит, это значит, что его предательство глубже, чем мы думаем. Это значит, что он боится чего-то большего, чем мой отец и я, а таких мужчин может быть очень мало в этом городе.

Я жесток, но мой отец более ужасен. Безжалостен даже к тем, кого любит. Для меня это работа. От меня ожидают, что я буду выполнять заученный долг. Мой отец часто говорит мне, что он оставляет допросы мне, потому что, хотя мы оба одинаково квалифицированы, ему это слишком нравится. Он становится старше, его руки уже не такие уверенные, как раньше, но он никогда бы в этом не признался, и предположить это, означает оказаться там, где находится этот бедняга, связанным пластиковой пленкой и быть расчлененным дюйм за дюймом.

По крайней мере, его конец быстрый. Когда я уверен, что от него больше ничего не добьюсь, я перерезаю ему горло. Выстрел был бы еще быстрее, но я оставил свое оружие в другом конце комнаты, а он всего лишь солгал мне. Он не заслужил тех усилий, которые потребовались бы мне, чтобы идти за пистолетом.

Когда я мою руки в боковой комнате, смывая кровь с ногтей и слушая равномерный стук отцовских лакеев, убирающих тело и комнату, у меня в кармане жужжит телефон. Я вытираю руки и вижу сообщение от моего отца.

Встретимся в моем офисе, как только закончишь.

Кратко и по существу. Я посмеиваюсь про себя, потому что мой отец, ничто иное, как непоследовательность. Он мог захотеть поговорить со мной о чем угодно, и сообщение было бы одним и тем же, независимо от его настроения. Он мог быть доволен или разъярен, полон надежды или уныния, иметь для меня хорошие новости или плохие, и я получил бы одно и то же сообщение.

Эмоции, в его глазах, это то, что мужчина должен подавлять. Убивать, чтобы это не привело к его гибели. И я научился за эти годы скрывать любые эмоции, которые я чувствую, до вины. К счастью, это, казалось, не имеет большого значения. Моя жизнь приятна. У меня есть все, что я пожелаю. Я живу в чикагском пентхаусе, мне ничего не нужно, я пью и ем, что пожелаю, трахаюсь с кем захочу и хожу, куда захочу. Однажды империя моего отца станет моей. И все, что мне нужно делать взамен, это следовать его командам и, иногда, проливать немного крови.

Небольшая цена за ту жизнь, которую я веду.

Мой отец, Егор Васильев, находится в своем офисе, как и обещал. Он откинулся на спинку своего широкого кожаного кресла, просматривая бумаги, рядом с ним в пепельнице горит сигара, а в правой руке стакан водки. Мой отец, человек, который редко прекращает работу, и поэтому он наслаждается своими удовольствиями, когда хочет ими воспользоваться, а не откладывает их на конец дня. Если бы к нему пришел кто-то другой, а не один из его детей, у него, скорее всего, была бы женщина под столом. В любом случае, я почти удивлен, что ее там нет. В основном он заботится только о чувствах моей сестры Марики.

— Николай. — Он не поднимает взгляда, одной рукой машет на стул, а другой тянется за водкой. — Нам поступило предложение.

Выражение его лица не меняется, но в голосе появляется намек на веселье. Он откладывает бумаги, делает большой глоток своего напитка, а затем поднимает взгляд на меня, на мои забрызганные кровью рубашку и брюки.

— Не было времени переодеться?

— Ты просил меня встретиться с тобой как можно скорее, — спокойно говорю я. Нужно было сделать выбор между написанном в сообщении и приходом на встречу с моим отцом в его офис. Я мог бы переодеться и прийти к нему свежим и соответствующим образом одетым, или я мог бы следовать букве его инструкций и прийти, как только закончу. Зная своего отца, я выбрал последнее.

— Очень хорошо. Ты хороший сын, Николай.

В его устах это самая высокая похвала.

Он откидывается назад, переплетая пальцы домиком, и смотрит на меня.

— Человек, которого ты допрашивал, мертв?

Я киваю.

— Мертвее некуда.

— И он дал нам что-нибудь полезное?

— Не совсем так. Но он лгал, до самого конца. Ничто его не сломило. Такую боль можно терпеть только тогда, когда страх сказать правду сильнее. Что означает, что, кому бы он ни стучал, это могут быть только несколько человек в городе.

Мой отец кивает.

— Может быть Тео, или Харуки.

— Это возможно. Мы можем попытаться выяснить больше. Некоторые из его друзей могут оказаться более откровенными, как только узнают, что с ним случилось. Они будут стремиться избежать той же участи или прославятся, что помогли ему.

— Мы должны быть осторожны, отделяя ложь от правды. Чтобы убедиться, что они не предлагают ложную информацию, чтобы спасти свою шкуру.

— Кто-нибудь это сделает, — уверенно говорю я ему. — И наказания этого человека будет достаточно, чтобы отговорить остальных.

Мой отец одобрительно кивает.

— Говоришь как истинный Пахан. Ни один человек среди нас, нашего ранга, не должен бояться крови на своих руках. Ты купаешься в ней даже не дрогнув.

Гордость в его голосе очевидна. От него это редкость, и только наедине. Не секрет, что мой отец ценит меня, как своего единственного сына и наследника, это… само собой разумеется, но все остальное остается между нами и в этой комнате. В нашем мире нет места для заботы. Нет места для любви к тому, что может быть потеряно.

— Ты сказал, поступило предложение. — Я прочищаю горло, прогоняя любые мысли сожаления о том, что я, возможно, хотел бы быть ближе к своему отцу. Чувствовать больше привязанности с его стороны. Такого рода идеи, бессмысленная слабость.

— От кого? И о чем?

— Да… об этом. — Он делает еще один глоток водки, кивая на графин на позолоченной стойке справа от него. Для меня это явное предложение налить себе бокал, и я принимаю его предложение. В такой день, как у меня, мужчине хочется выпить.

Я наливаю на два пальца в хрустальный бокал и снова сажусь.

— У одного из наших сотрудников более низкого уровня есть для нас предложение. Некий Иван Нароков.

Имя ни о чем не говорит.

— Я о нем не слышал.

Мой отец пожимает плечами.

— Я тоже, черт возьми, не знаю, кто он такой. Но он явно слышал, что кто-то из нашего ближайшего окружения предал нас. Мне любопытно знать, как он добыл эту информацию. Обычно я мог бы попросить тебя просто выудить ее из него пытками. Но его предложение было… интригующим.

Теперь я весь внимание. Любопытство моего отца редко возбуждается, и у него есть склонность к насилию. Если он решил выслушать этого Нарокова, а не просто отрывать от него кусочки, пока он не расскажет, как он узнал об этом, мне интересно знать, почему.

— По-видимому, у него есть дочь. Очень красивая.

— О? — Я делаю еще глоток, теперь мне еще более любопытно. — Я уверен, что у многих мужчин, которые работают на нас, есть дочери. Какое это имеет отношение к чему-либо?

Мой отец усмехается.

— Она девственница. Ей двадцать лет. И он предложил нам ее невинность в обмен на место, которое предатель, которого ты сегодня пытал, так недавно освободил. — Он делает паузу, допивая свой напиток. — Он предложил мне ее девственность, в частности. Предположил, что я могу использовать ее любым способом, который мне нравится, так долго, как мне заблагорассудится. Без ограничений, никаких заявлений о том, что я не причиняю ей вред. Честно говоря, я думаю, я мог бы сказать, что планировал задушить ее после того, как трахну, и он бы согласился.

— Хм. — Я делаю еще глоток, скрывая дрожь, которая проходит через меня. Единственный вид насилия, который я ненавижу, это насилие, направленное против женщин. Мысль об убийстве этой девушки, кем бы она ни была, особенно таким способом, заставляет мою кожу покрываться мурашками. Но я не показываю этого.

— И ты не хочешь ее?

Он пожал плечами.

— Я обдумывал это. Красивая, невинная молодая женщина полностью в моей власти? Это приятная мысль. Но ты молодец. Ты образцовый сын, достойный наследник. И я думаю, ты заслуживаешь награды. На самом деле, это удачное время. Я думал о том, как отблагодарю сына, у которого есть все? Что ж, теперь я знаю. — Необычная удовлетворенная улыбка расплывается по лицу моего отца. — Девственница, которую ты можешь использовать как тебе заблагорассудится. Это неплохая награда, не так ли? И если ее отец окажется бесполезным, как я предполагаю, мы просто убьем его после того, как у тебя будет возможность насладиться ею.

Я не уверен, что это та награда, которую я хочу. У меня нет привычки принуждать женщин, и я сомневаюсь, что эта девушка добровольно согласится на эту схему. Но я также знаю, что лучше не отказывать моему отцу, особенно когда он явно так доволен тем, как все складывается.

Я осушаю остаток своего стакана.

— И когда я встречусь с этой девушкой?

— Сегодня вечером. Ее отец привезет ее сюда. Я знал, что тебе понравится это предложение, поэтому я уже принял его. — На лице моего отца появляется довольное выражение, которое я видел раньше всего один или два раза.

В прошлый раз вокруг нас было больше тел, чем я мог сосчитать.

— Ну что ж. — Я встаю, отставляя стакан в сторону. — Полагаю, мне лучше переодеться.

ЛИЛЛИАНА

Я смотрю на платье на кровати, гадая, не стошнит ли меня. Теперь, когда момент настал, я не уверена, как я собираюсь этим управлять. Я предоставлена сама себе, когда дело доходит до подготовки, но у меня трясутся руки, и меня так подташнивает, что я думаю, что мне, возможно, придется прилечь. Мои зубы стиснуты так сильно, что это причиняет боль.

Я слышала разговор моего отца ранее. Подслушивание, это то, из-за чего я могла бы провести несколько дней без еды и воды, но у меня было ощущение, что я буду представлена сегодня вечером, или, по крайней мере, очень скоро. Появление в моем шкафу нового платья, более дорогого, чем все остальное, что у меня есть, и элегантно соблазнительного, кажется слишком большим совпадением в сочетании с частным телефонным звонком. Поэтому я рискнула. И то, что я услышала, заставило меня захотеть сбежать. Не то чтобы я выходила из дома. Все двери заперты снаружи отдельной железной решеткой, отпереть их можно только ключом, который мой отец постоянно держит при себе. Единственное окно, через которое я могла сбежать, через пожарную лестницу, находится в гостиной, и оно тоже зарешечено и заперто. Если бы я была одна дома, и случился пожар, я бы, блядь, сгорела заживо или мне пришлось бы выпрыгнуть из окна двенадцатого этажа.

Я часто хотела спросить своего отца, что бы он чувствовал, если бы его талон на питание сгорел при пожаре, и все потому, что он так хотел держать меня в тюрьме, но у меня никогда не хватало смелости.