Афера Сатаны

— Бейн! — кричу я. — Держи эту гребаную машину прямо!

— Я, блять, пытаюсь! — пот стекает по его лицу, белые костяшки пальцев крепко сжимают руль, пока они не становятся красными.

Полицейские машины приближаются. Я кручусь на сиденье, рыча, когда мой обзор закрывает барьер и толстая голова Кроноса.

— Кронос, пригни голову!

Машина дергается, и я вынуждена повернуться и смотреть, как машина едва не съезжает с обочины в кювет.

Бейн едва успевает выровнять машину.

— Сколько машин позади нас? — кричу я, не в силах оторвать взгляд от дороги.

Я сую лицо в зеркало заднего вида, считая машины, как раз когда Мортис объявляет:

— Шесть.

Шесть?!

— Черт, — бормочет Бейн, сосредоточенно склоняясь всем телом к рулю.

Проходит всего две минуты, и копы оказываются прямо у нас на хвосте. Они вынуждены держаться прямой линии, поскольку по другой стороне дороги проезжают другие машины.

Машина снова дергается, и я просто знаю это.

Мы разобьемся.

Из-за нервов Бейн теряет контроль над машиной.

Мы уходим влево. Бейн пересиливает себя и крутит руль вправо, пытаясь вернуть нас на дорогу. Но ему это не удается. Машина дергается слишком быстро, и ее заносит на противоположную часть дороги. Нас полностью заносит в сторону, машина теряет управление и дико трясется, пока Бейн пытается повернуть руль.

— Бейн! — кричу я, когда машина резко дергается. Через секунду раздается хруст металла.

Один из них врезался в нас!

Моя голова отлетает в сторону, сильно ударяясь об окно прямо перед тем, как машина поднимается. Все мое тело теряет вес, ударяясь о крышу машины за секунду до того, как мой мир начинает стремительно вращаться. Все происходит в замедленной съемке и слишком быстро одновременно.

Машина катится четыре или пять раз, мое тело небрежно кувыркается по машине, прежде чем мы наконец ударяемся о землю от сильного толчка. У меня звенит в ушах, громкий вой отдается в черепе. Проходит несколько мгновений, прежде чем я понимаю, что вопль исходит из моего собственного рта.

Машина приземлилась вертикально, но мое тело странно скручено на сиденье, голова лежит на полу со стороны пассажира. Конечности Бейна перекинуты через мои, наши тела спутаны в беспорядке ноющих конечностей. Стоны боли проникают в мои уши, исходящие от Бейна и с заднего сиденья.

Мои мужчины!

Я пытаюсь сесть, но пронзительная боль в ребрах заставляет меня снова опуститься.

Боже мой, мне больно. Я никогда не чувствовала такой боли за всю свою жизнь. Даже от папиных наказаний.

Моя голова раскалывается, кровь заливает глаза.

— Бейн? — задыхаюсь я, заставляя себя подняться. Моя голова кружится, а зрение темнеет. Боль буквально ослепляет. Я ничего не вижу и не слышу. Я сжимаю голову окровавленными руками, желая, чтобы боль утихла, и я смогла проверить своих мужчин.

Прежде чем я успеваю взять себя в руки, мое тело снова обмякает, и я заваливаюсь набок. Я успела опереться на дверцу машины, прежде чем ее рывком открыли. Меня схватили за руки, крепко, но не грубо. До меня доносятся крики и голоса, когда меня осторожно вытаскивают из машины.

Реальность бьет ключом, и я паникую от их прикосновений.

— Отпустите меня! — кричу я, извиваясь против их прикосновений. Слепящий свет окрашивает мир в красные и синие цвета, но я с трудом могу сосредоточить свое зрение.

— Мэм! Мэм, пожалуйста, успокойтесь! — кричит мне женский голос.

— Мои мужчины! Где мои мужчины? — причитаю я, продолжая извиваться. Я не вижу их, но мне кажется, что я слышу голос Мортиса и панический крик Тимоти.

Еще одна пара рук хватает меня, удерживая на месте, пока меня укладывают на носилки. Затем я понимаю, что эта женщина — парамедик.

— Нам придется дать ей успокоительное, — говорит женщина надо мной, ее голос теряется в суматохе в моей голове. На мою грудь и руки накладывают ремни, удерживая меня в неподвижном состоянии. На мою шею надевают скобу, не давая мне повернуть голову.

Они надевают на меня все эти приспособления в течение нескольких секунд. Прежде чем я успеваю оглянуться в поисках своих приспешников.

— Где они?! — кричу я, не обращая внимания на ослепляющую боль и продолжая биться изо всех сил, насколько позволяют путы.

— У нее шок, — слышу я другой голос. Происходит легкий укол иглой, прежде чем я успеваю понять, что это было.

Я продолжаю звать своих приспешников, но не могу пошевелиться. Мне нужно двигаться!

— Все будет хорошо, просто успокойтесь, — говорит женщина. Головокружение поглощает меня, а затем чернота застилает мое зрение. Я пытаюсь проморгать надвигающуюся темноту, но не могу бороться с ней.

Последнее, что я слышу, это как Мортис зовет меня по имени, прежде чем меня полностью поглощает тьма.

Эпилог

Я хлопнула подносом по столу, напугав несколько человек вокруг и забрызгав белые столы помоями с подноса.

К черту их. К черту эту еду. К черту все это место.

— Сибель! — кричит охранник с другого конца комнаты. Я даже не смотрю на него. У него на меня зуб, я знаю. С тех пор как я прибыла в это забытое богом место, он постоянно следит за мной. Демон находит любую причину, чтобы доставить мне неприятности и отправить меня обратно в мою комнату.

Я знаю, как он смотрит на меня. Он боится меня.

Он, блять, должен бояться.

— Что! — кричу я в ответ. Я сажусь, уже порядком разозлившись. Медсестра заходила ко мне в палату в шесть утра, чтобы дать мне еще лекарств. Сначала я принимала их, когда только попала сюда. Но неделю назад я перестала их принимать.

Я больше не хочу, чтобы меня пичкали лекарствами. Чем дольше я нахожусь в коматозном состоянии, тем сильнее начинаю забывать своих приспешников. Они не навещают меня здесь. Я не слышала, что с ними случилось после автокатастрофы. Как сильно они пострадали, и выжил ли кто-нибудь из них вообще. Возможность того, что кто-то из них мертв, почти сводит меня с ума.

Никто мне не расскажет. Может быть, их осудили за убийства, а может быть, их тоже отправили в психушку.

Как бы там ни было, я очень скучаю по ним и не хочу их забывать. Они были — и будут — всем для меня. Если я потеряю кого-нибудь из них, я потеряю весь свой рассудок и превращусь в то, в чем меня все всегда обвиняли.

Если они считали меня сумасшедшей раньше...

Тогда мне, блять, было бы самое место здесь. В обеденном зале с настоящими сумасшедшими. А они все пялятся на меня, как будто это я, блять, сломалась.

— Убери за собой, или ты вернешься в свою комнату, — угрожает он с суровым выражением на своем уродливом гребаном лице. Этот человек ни за что не получит киску. Он слишком уродлив, со своими сальными васильковыми светлыми волосами, прищуренными карими глазами и шрамами от прыщей на щеках. Он также слишком заносчив, вероятно, он всю жизнь подвергался травле, и теперь чувствует потребность выместить это на любом, кого считает неполноценным. Может быть, я отсосу ему позже, чтобы смягчить его, и он оставит меня в покое.

Я игнорирую его, со злостью набираю на ложку яблочное пюре и запихиваю в рот.

Этот день станет только хуже. Сегодня у меня еще один прием у доктора Рози. Она коварная сука, которая пытается убедить меня в ложных вещах. Последние три месяца она пытается убедить меня в том, что я сумасшедшая. Слова о тяжелом психозе и параноидальной шизофрении несколько раз срывались с ее уст и медсестер. Доктор Рози официально поставила мне диагноз «параноидальная шизофрения с психопатическими наклонностями» после недели пребывания здесь.

Я смеялась, когда она мне это сообщила.

Я не гребаная сумасшедшая, я просветленная! Я оказываю чертову услугу этому миру, избавляясь от зла. Кто еще собирается этим заниматься? Доктор Рози так и не смогла дать мне прямой ответ на этот вопрос. Она всегда говорит одно и то же. Это не тебе решать. Ты не судья и не палач.

Ага, как скажешь, сука.

Я судья и палач. Я делаю то, для чего все остальные слишком слабы. Вынюхиваю и уничтожаю зло. И меня за это наказывают.

Я занята тем, что разглядываю свое яблочное пюре, когда чувствую, что кто-то садится рядом со мной. Я не обращаю внимания, кто бы это ни был, слишком сосредоточившись на своих фантазиях о том, как изувечу всех сотрудников этого места и сбегу.

Каждый раз, когда я фантазирую, я всегда вижу себя в крови, держа в руке свой красивый нож, выбегая из здания прямо в объятия моих приспешников. Они все там ждут меня, на их загримированных лицах — широкие улыбки. Они подхватывают меня на руки и говорят, как они гордятся мной.

А потом они уносят меня прочь и показывают мне, как сильно они по мне скучали, своими языками и членами.

Нежеланный человек склоняется ко мне слишком близко. Я чувствую запах ядовитых ягод — таких, которые папа заставлял меня срывать с кустов и печь пироги, когда считал недостойным последователем.

Я вскидываю голову и смотрю на незваного гостя. Гленда. Она смотрит на мое яблочное пюре, на ее лице задумчивое выражение.

— Яблочное пюре тебя как-то обидело? — спрашивает она, морщинки на ее лице изгибаются, когда она говорит.

Она старая женщина. По всей видимости, она живет здесь с шестнадцати лет. Ходят слухи, что она зарубила свою семью топором, потому что считала, что все они были одержимы дьяволом. Отрубила им головы, а потом сожгла тела. Я никогда не слышала, чтобы Гленда признавала или отрицала это. Она вообще не говорит об этом.

По какой-то причине она довольна этим местом. Оно безопасно для нее, и это все, что она знала, по крайней мере, шестьдесят лет. Я думаю, они несколько раз пытались выпустить ее на свободу, заявляя, что она прошла реабилитацию и больше не представляет опасности для общества. Но каждый раз Гленда нападала на медсестер, кусая их до тех пор, пока не разрывала их плоть. Только для того, чтобы остаться в своем доме.

Я хмурю брови.

— Почему ты задаешь такие глупые вопросы? — я огрызаюсь, прежде чем зачерпнуть в рот еще одну порцию яблочного пюре.

Она этого не заслужила. Я успокаиваюсь.

— Извини, — бормочу я.

У Гленды странный запах. Я никогда раньше не чувствовала ни от кого запаха ядовитых ягод, но мне кажется, что она как Зейд, как я. Ещё одна из тех, у кого в душе живёт чернота, но не поглощена ею полностью.

Я бы хотела, чтобы кто-то еще мог чуять зло так, как я, просто чтобы они сказали мне, чем я пахну. Папа сказал бы, что я пахну как демон. Он любил так меня называть.

— От тебя воняет грехом и злом, Сибель. Я не знаю, как породил такую мерзость.

Гленда откинулась, на ее лице появилась улыбка.

— Все в порядке, дитя. У всех нас бывают плохие дни.

— Ты так говоришь, как будто хорошие дни существуют, — пробормотала я, мой гнев перешел в печаль.

Мне действительно грустно.

— Сейчас они кажутся далекими, но ты увидишь их снова.

Я не отвечаю. Я не верю ни единому слову из ее уст. Что она вообще знает? Она довольна тем, что проведет остаток жизни в этой дыре. Она довольна тем, что ее держат взаперти, вдали от общества, потому что так проще.