Не отпускай

Глава 10

В ту ночь я, возможно, впервые узнаю смысл фразы faire l’amour — заниматься любовью. Не сексом, нет, вернее и им тоже, но в первую очередь — любовью. Мы открываемся друг другу настолько, насколько вообще возможно открыться. Все маски сорваны, все роли — забыты. В перерывах между сексом мы много говорим — вот он момент, когда хочется наверстать упущенное за восемь лет. Фрэн рассказывает мне о своей первой любви, о первом разочаровании, о мечтах, которые так и не сбылись. О планах, которые он намерен воплотить в жизнь уже в ближайшее время: он хочет снимать независимое кино. Оказывается Фрэнсис давно пишет сценарии — у него уже готово несколько задумок, он мечтает попробовать себя в качестве режиссера и продюсера. Я верю — знаю, — у него все получится. Не может не получится — кино его стихия, его призвание. Он должен преуспеть.

Под утро я все еще не сплю, исполненная каким-то невероятным, незнакомым мне ранее умиротворением. Пережитое наслаждение отдается щекотной дрожью в каждом уголке тела. Смотрю на Фрэна задремавшего рядом, вспоминаю слова Маги и завидую самой себе. Любая женщина могла бы влюбиться в него.

Прохожусь взглядом по контурам великолепного лица, созданного блистать перед камерами: лоб с едва наметившейся морщинкой между бровей, резкие скулы, длинный подбородок с ямочкой, плавный, чувственный изгиб губ. Не могу — да и не хочу — не рассматривать его мускулистое, словно вылитое из бронзы, тело. Темно-розовые соски, островок волос между грудными мышцами, рельефный живот, жилистые бедра и длинные, крепкие ноги.

В такие моменты я представляю себя скульптором или художником, а может и поэтом: хочу запечатлеть Фрэна в камне, в глине, на идеально белом холсте, в сплетении красивых слов — в своих ладонях, на кончиках пальцев.

Вновь и вновь мысленно переживая сладость прошедшей ночи, чувствую себя хоть и слегка растрепанной, но абсолютно счастливой. Осторожно потягиваюсь в объятиях Фрэнсиса, отмечая приятную тяжесть его расслабленного тела. Изнеможение от любви — что может быть лучше?

Его руки покоятся вдоль моих бедер: крупные ладони, длинные пальцы, — о, эти пальцы! — узкие запястья, укрытые четким рисунком вен. Ничьи другие руки так не завораживают меня. Наверное я могла бы вечно смотреть как он, одеваясь с утра, ловко затягивает кожаную пряжку наручных часов на своем жилистом запястье, как курит, зажав сигарету между большим и указательным пальцами. Какую волнующую власть над моим телом обретают эти чудесные руки, когда мы оказываемся наедине.

Я люблю его руки. Люблю его. Я люблю Фрэнсиса Эрно. И этой ночью я впервые призналась ему в этом, но главное — себе.

Всегда боялась этих трёх сакральных слов, ведь за ними часто следует чересчур спокойная уверенность, убивающая всякую искру. Люди склонны бросаться признаниями, не слишком заботясь о последствиях. Даже Джейку, с которым мы прожили столько лет не доводилось слышать подобное от меня. Впрочем, он и сам не часто говорил о любви.

Но сегодня я не могла больше молчать, чувства переполняли меня. На самом деле, я хотела сказать Фрэну еще тогда, в аэропорту, когда он встретил меня перед Рождеством. Уже в тот день я все знала. Но, следуя какому-то бессознательному актерскому инстинкту, я продолжала играть приевшуюся роль неуловимой соблазнительницы.

— Скажи честно, почему ты все же бросила Джейка и приехала в Нью- Йорк? — Фрэн перебирает мои локоны, пока я дремаю, удобно устроившись на его груди.

— Свалилась тебе как снег на голову, — отзываюсь я, не поднимая головы, — причем почти буквально.

Мы оба смеемся, вспоминая тот дикий снегопад, начавшийся аккурат с моим приездом и сковавший Нью-Йорк до самого Рождества.

— И все же, почему? — настаивает он. Я приподнимаюсь и нахожу его взгляд.

— Потому что я люблю тебя, Фрэнсис.

Ну вот и все, я призналась…

— Скажи это еще раз, — просит Фрэн, обхватив мое лицо руками, — повтори!

Он говорит с требовательной — даже властной — интонацией и я, стиснув его запястья, повторяю без всяких сомнений:

— Я люблю тебя. Люблю…

Наши губы снова находят друг друга и все вокруг замирает, теряет очертания и форму.

Есть только я и он, наши нагие тела и уязвимые души. Мы любим друг друга без всяких гарантий, без обещаний — ведь эта ночь настолько хороша, что для прошлого или будущего просто не остается места.

Утром меня будит приглушенный лай Симона. Открываю глаза и вижу на прикроватном столике поднос с завтраком — румяные круассаны, чашка ароматного кофе, нарезанные фрукты и записка. С сонной улыбкой читаю Фрэновские каракули:

Ты так сладко спала, не хотел будить. А Симон уж очень просился на волю.

P.S. Люблю тебя. Je T'aime.

Я снова улыбаюсь. Ночью я сказала, что люблю его — по-английски, а потом уже раз десять повторила на родном языке Фрэна. Обратного пути нет. Я вручила ему ключи от своего сердца — надеюсь, он знает, как ими распорядиться.

Интересно, который сейчас час? Наверняка Мага и Винс уже заждались внизу. Я поднимаюсь с кровати и, кое-как обернувшись в теплое одеяло, подхожу к окну. Со второго этажа, где располагается наша спальня, открывается удивительный вид на замерзшую реку вдалеке. Незнакомый, зимний пейзаж вселяет в сердце ликующую радость — впереди новый год, и я встречу его с человеком, которого по-настоящему люблю. Кажется в моей жизни начинается новая глава.

Декабрьское солнце слепит глаза и я щурюсь прежде чем нахожу взглядом Симона, весело скачущего по глубокому снегу. Фрэнсис, немного поодаль лепит снежки и бросает их на потеху псу. Никто так не радуется снегу как собаки и дети. А Фрэн умеет дурачиться не хуже ребенка. На какой-то короткий миг я представляю, что там внизу, рядом с ним резвится малыш. Наш общий с Фрэнсисом ребенок. Под сердцем разливается странное, непривычное тепло — я никогда раньше не мечтала о детях, а теперь вдруг понимаю, что хотела бы стать матерью, если отцом будет Фрэнсис. Я сошла с ума? Или просто тороплю события?

Внезапно он поднимает голову и находит меня взглядом — машу ему одной рукой, другой неловко придерживая предательски соскальзывающее одеяло — он улыбается. Меня вдруг захлестывает ощущение такой полноты жизни, что по телу непроизвольно бегут мурашки. Вот что должно быть называют счастьем. Как же хорошо жить — быть красивой, довольно-таки успешной, и почти до неприличия влюбленной!