На один раз

Глава 31

На небольшой прогалине чирикали беззаботные воробьи, собирая хлебные крошки и ловко уворачиваясь от злой наглой сороки.

Давид сгрёб со скамьи «у дуба» подтаявший снег, слепил снежок. Тот таял в руках, приятно холодя руки, а Давид боролся с искушением приложить его ко лбу.

«Я стану отцом?» — эта мысль парализовала сознание, подчинив себе все остальные.

Сын? Посмотрел он на шумно осваивающих трактор пацанов.

Дочь? Повернулся к чинно сидящим в карете Золушки девочкам.

Представил своих детей пухлыми младенцами, потом мальчишку в строгом костюмчике, девочку в нарядном платьице — и не смог выбрать.

Обогнув Давида, в магазин вошли две женщины.

Решив, что стоит на улице слишком долго, Давид кинул в сороку снежок, чем поднял в воздух всю птичью стайку, и вошёл вслед за женщинами.

— Люсенька, у тебя есть ещё та колбаска, сухенькая, в красной сетке? — обратилась одна из женщин к продавцу.

У прилавка стояла незнакомая Давиду Люсенька, опрятная, приветливая, лет сорока. Выставлял на полки товар всё тот же мальчишка. Едва Давид вошёл, в погружённом во тьму магазине вспыхнул свет, и все с облегчением вздохнули. Но Алекс не было.

Давид встал у окна, чтобы не мешать. Дождался, когда все уйдут. И наткнулся на вопрошающий взгляд хозяйки магазина:

— Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Ма, он ждёт Сашу, — не глядя на Давида, ответил пацан.

— Сашу? — удивилась женщина. — Так она сказала, что ей надо домой, и убежала.

— Чёрт! — выругался Давид. И выскочил на улицу.

«Глупая, глупая… — не находил он нужных слов, пока заводил машину. — Она что серьёзно думает, что может от меня сбежать?»

Давид Гросс подъехал к коттеджу Сашиной прабабушки ровно в тот момент, когда, сверкая пятками, она поднималась на крыльцо. Потом возилась с замком. Давид подождал, пока она скроется внутри и не спеша вышел из машины. Толкнул дверь, удивился, что она открыта.

— Алекс! — окликнул он, проходя прихожую.

И вошёл в гостиную, когда перед включённым телевизором Алекс осела на пол. В прямом смысле этого слова, как стояла, в верхней одежде и обуви, так и осела, мешком, словно разом лишилась всех костей. Не отрываясь, она смотрела на экран, где шла пресс-конференция.

— После слухов и недомолвок, что несколько недель порождала ситуация с «КВ-банком», — сообщила диктор за кадром, пока камера показывала большой конференц-зал и собравшихся репортёров, — его владелец и основатель Эдуард Квятковский, наконец, выступил с официальным заявлением.

— Да, мы подтверждаем, что инцидент, связанный с технической частью работы банка, действительно имел место, — бесстрастно глядя в камеру, сообщал папаша Алекс. — К сожалению, нам не сразу удалось разобраться, почему с некоторые счетов наших клиентов были ошибочно списаны некоторые суммы. Сейчас программный сбой устранён. Все лица, допустившие возникновение ошибок, наказаны.

— Вы подтверждаете, что ваша дочь, Александра Квятковская, что не так давно была назначена исполняющим обязанности вице-президента, имеет отношение к произошедшему? — из первого ряда, протягивая диктофон, спросила бойкая худая журналистка с кроваво-красными прядями среди чёрных волос и хищным клювом, что ещё больше придавало ей сходство с райской птицей.

В углу экрана возникло всплывающее окно с фотографией Алекс.

— Как я уже сказал: все виновные лица наказаны и больше не занимают должности в нашем банке, вне зависимости от того, в какой степени родства мы состоим. Александра больше не работает в «КВ-банке». Я ответил на ваш вопрос? — улыбнулся Квятковский как жирный довольный кот.

— Спасибо, вполне, — улыбнулась птица.

Картинка уже сменилась, на экране уже давно перешли к другим новостям, но Алекс всё так и сидела на полу, качая головой.

— Не могу поверить, — сказала она.

— Ты что, не знала? — удивился Давид. Он присел на стул, что был отодвинут от большого стола, украшенного шикарным осенним букетом. — Это же вчерашняя запись.

— Он, — сказала она бесцветным голосом, ни к кому не обращаясь. Ткнула в экран пультом, выключив телевизор. — Он всё свалил на меня.

— Разве не в этом был план? — усмехнулся Давид. — Ты берёшь на себя вину и прячешься в деревне, Ярослав опять выходит сухим из воды, отцовский банк обделывается лёгким испугом. А ты… молодец. Послушная дочь. Образцовая сестра. Ну, в общем, помнишь, мы это уже проходили.

— Но это же неправда, — Алекс подняла на Давида огромные, полные слёз глаза. Медовые искры в них всё ещё сверкали, но блёкло, словно вот-вот потухнут. — Это же я показала отцу, как Ярос воровал деньги у клиентов. Я предложила ему покаяться, сказать про сбой в программе. А он…

— А он всё свалил на тебя. Браво, детка! — аплодировал ей Давид. Тяжёлые редкие хлопки в тишине комнаты прозвучали жутко. — Правда, на раскаяние это не сильно похоже, да и свою вину он не признал, но можешь гордиться собой — ты опять спасла его дряблую задницу. И ты, конечно, можешь сколько угодно строить из себя невинную овечку, я ни за что не поверю, будто ты не знала, что именно так и было задумано.

Она гневно смахнула две большие слезы, что всё же выкатились из глаз. Поднялась.

— Ты можешь верить или не верить, мне всё равно. И да, — достала она из кармана и положила на стол пластиковый футляр. — Ты только это хотел знать?

Тест на беременность показывал две красных полоски.

Давид сглотнул резко пересохшим горлом.

Это был момент, когда всё остальное должно подождать.

И оно ждало, пока Давид, как большая железная машина проворачивал заржавевшие шестерёнки, что должны поставить всё на место: мысли — в нужные пазы, решения — в правильное русло, жизнь — в новую реальность. Пока он осознавал, насколько всё только что изменилось.

«Всё же на это надо время», — решил он, преодолев первый страх и приступ паники.

Ужас, что он не справится, не сможет, его буквально парализовал. У него подкашивались ноги от осознания, какая это ответственность, и какие его ждут перемены. Что Давид больше никогда не сможет принадлежать лишь самому себе, отныне и навсегда ему придётся думать о человечке, что уже есть, уже растёт, уже существует, ему уже несколько недель… и он здесь, совсем рядом.

Но он взял себя в руки. Осторожно выдохнул. Почувствовав, как пульс, рванувший вскачь, успокаивается, и сердце больше не выпрыгивает наружу из груди, Давид повернулся.

— Я всё пытался понять, — с привычным невозмутимым выражением лица, не выражающим ничего, смотрел он на Алекс, — почему та, что всю жизнь выполняла прихоти лицемера отца и засранца брата, вдруг бросила престижную работу и уехала в глушь. Но теперь всё понятно, — поднял он тест. — И после громкого заявления твоего папаши, обвинившего тебя в кражах и показательно уволившего, встало на свои места.

— Что именно тебе понятно, Давид? — устало, измученно спросила Алекс.

— Что ты снова позволила им сделать себя разменной картой в игре, — ответил он.

Она тяжело вздохнула.

— Мне кажется, что даже попытайся я тебе объяснить, что уволилась сама, приехала в прабабушкин дом сама, что до сегодняшнего дня даже не знала о своей беременности, и тем более о ней не знают ни мой отец, ни мой брат, ты меня не услышишь. Как не услышал, что в винный погреб меня никто не посылал. Что я никогда, ни разу тебе не врала. Но какой смысл, если у тебя своя правда, и только два мнения — твоё и неправильное.

Давид услышал каждое слово и, осмысливая её слова, поразился, насколько всё логично выглядит в её поведении, если допустить, что это правда. Настолько, что он ей почти поверил.

— Ты несправедлива, — покачал Давид головой.

— Я? К тебе? Несправедлива?! Да к чёрту тебя, Давид Гросс! Я устала. Я беременна. Я хочу есть. Мой отец только что прилюдно назвал меня воровкой, поставив крест на моей карьере и, наверное, на будущем, а ты стоишь и обвиняешь меня в том, о чём понятия не имеешь. Убирайся к чёрту! Я не позволю больше меня оскорблять. Уходи, Давид! — повторила она.

— Ну, нет, детка. Это больше не прокатит, — уверенно покачал он головой. — Ты не просто беременна, ты беременна от меня. Это мой ребёнок. Понимаешь, что это значит?

— Что мне чудовищно не повезло? — устало опустилась она на стул, с которого Давид только что встал.

— Ну, не без этого, — улыбнулся он, снял, бросил на спинку другого стула пальто. — А ещё, что как минимум я не позволю вам обоим голодать.