Сводные. Дилогия

Глава 23

Только чудом я не срываю с себя джинсы и не вхожу в нее на всю длину, разом, чтобы наконец-то унять этот голод, насытить потребность, которая лишает разума и возможности мыслить.

Нет.

Не сегодня.

Чудом смотрю на время и понимаю, что не успеем. Я знаю планы матери и Платона, в лучшем случае минут через десять они будут дома.

А после крика балеринки я знаю, что правильнее будет оставить все, как есть. Хотя бы сегодня. Спешить некуда. А еще — у нее будет последний шанс передумать.

Падаю рядом с ней на кровать, и она обвивает меня, как лиана, руками и ногами. Все еще мокрая, довольная, сбитая с толку новыми ощущениями. У нее глаза по пять копеек, а на губах улыбка сытого кота.

Почему именно мне досталась именно она? Такая доверчивая, чистая, открытая.

Говорить тяжело. Все мои силы уходят на то, чтобы сдержаться. Хочу дать себе пять минут, которые у меня есть в запасе, и уйти к себе. Спокойно принять душ. Мне хватит даже просто вспомнить ее вкус, лихорадочные движения бедер.

Обнимаю ее и даже не глажу, потому что знаю, что не смогу остановиться. Я никогда не отличался выдержкой, а запретам я до сих пор не умею говорить “Нет”. Но брать чужие машины — это одно, а вот связать себя с Юлей совсем другое. Почему я? Почему она выбрала меня?

Дышу неглубоко, закрыв глаза. Надеюсь, что буря в мыслях все-таки осядет, успокоится. Что я смогу не совершить эту ошибку сегодня, а завтра она одумается. Ей нужен другой парень. Который будет дарить цветы за свой счет, а не воровать деньги со счета богатого мажора.

Старательно гноблю себя, втаптывая в грязь, надеясь, что это отрезвит. Поможет встать и уйти из ее кровати, особенно до того, как явятся наши родители. Еще одна головная боль. Она достойна того, чтобы не скрывать отношения. Не прятаться по углам. Но я более чем уверен, ни Платон, ни тем более моя мама не поддержат нас.

Платон не станет спокойно смотреть на то, как я сплю с его дочерью в его же доме. В его глазах Юля еще в том возрасте, когда можно и с куклами поиграть, и пусть он неправ, и она давно выросла, от этого не легче.

Даю себе пять минут, чтобы потом поцеловать ее и уйти к себе. Но каменею, когда чувствую ее пальцы на своем животе.

Распахнув глаза, встречаюсь с ее любознательным взглядом. Юля, как чертов Марко Поло, размышляющий над Шелковым путем в Азию, в задумчивости водит пальцем по моему животу, будто бы случайно касаясь пряжки ремня, который и без того вот-вот лопнет.

— Что ты…

При виде того, как она облизывает губы, мой голос осекается.

Уйти, я должен уйти. Прямо сейчас. Но я не могу пошевелиться, как будто все тело налилось свинцом, когда она аккуратно вытягивает ремень из петель и после берется за пуговицы на джинсах.

Все-таки перехватываю ее руку.

— Я хочу, — говорит она тоном избалованной девчонки, которая все получала по первому же желанию.

Аккуратный вжик заставляет меня замереть на месте, потому что ни одного прикосновения я не хотел так сильно, как сейчас. Любому, кто помешал бы ей, я свернул бы шею, но не самому же себе.

Приподнимаю бедра, чтобы ей было легче снять с меня джинсы, пусть и не так изящно, как это только что делала она. Все еще голая, между моих ног. Я завидую самому себе и себя же и проклинаю. Делаю вид, будто бы не так уж сильно мне это все и надо, а с другой я адски сильно хочу накрутить ее волосы на кулак и войти в ее рот так глубоко, насколько это возможно. Безумие, которое сжигает меня с самого первого прикосновения к ней. Разве с хорошими девочками так поступают? Разве они могут хотеть того, о чем понятия не имеют?

— Как… — шепчет Юля, — как мне сделать это?

Приехали.

В сердцах хочется ударить себя по лбу, одеться и уйти, но вместо этого беру ее ладонь. Неловкое невесомое прикосновение пальчиков отзываются болью в челюсти — я стискиваю зубы так, что ломит в висках.

Перехватываю ее кисть, умоляя о том, чтобы она остановилась. Одно движение, и я опрокину ее на спину и возьму свое. Юля понимает это движение по-своему: смотрит испугано. Как будто боится, что сделала мне больно.

— Все нормально, — говорить удается с трудом. Я сейчас больше похож на пещерного человека, чем на разумного человека. — Ты не обязана.

— Но у тебя ведь… — она опускает взгляд и снова с жадностью первооткрывателя рассматривает бугор между моих ног.

Легкомысленно пожимаю плечами. Вслух врать о том, что это ерунда, которая не стоит ее внимания, я не могу.

— Сейчас придут. Лучше не надо.

Юлька бросает взгляд на часы на прикроватной тумбе. Кивает. Тянется к покрывалу на кровати и оборачивается в него.

Вот и все.

Кое-как поднимаюсь. Комната кружится перед глазами. Неудивительно, все мои органы сейчас испытывают кислородное голодание, кроме одного, в котором сейчас все четыре литра крови, что есть у меня в теле.

Нужно одеться, но я не могу справиться с пуговицами. Не знаю, как это смотрится со стороны, наверное, я похож на дибила, у которого вот-вот начнет течь слюна из уголка рта. Кое-как натягиваю батник, а джинсы на бедрах все равно не сходятся.

Берусь за ручку, но Юля вздрагивает, когда хлопает входная дверь в квартиру. Поздно.

Моя мама говорит без умолку и с каким-то восторгом, но тихо. Слов различить нельзя. На часах полночь. Они как минимум не станут стучаться к нам, хватит с них и того, что наши вещи и обувь есть в прихожей.

Касаюсь лбом двери и жду, пока они перестанут ходить и исчезнут в своей спальне. Платон практически не говорит. Отделывается односложными ответами. До угона я следил какое-то время за его перемещениями. Тусовщиком Платон Дмитриев никогда не был, а вечера всегда проводил дома.

— Чаю хочу, — произносит Платон где-то поблизости. — Будешь?

— Нет, я в душ, — моя мама бесшумно проходит по коридору во вторую ванную.

А Платон, похоже, остается на кухне.

И оттуда он прекрасно заметит, если я сейчас выйду из Юлиной спальни.

Юля подкрадывается ближе. Смотрит мне в глаза, а потом раньше, чем я понимаю, что происходит, берется за края моих расстегнутых джинс и спускает их до щиколоток.

— Что ты делаешь…

— Ты все равно здесь.

Кажется, я серьезно недооценивал эту девчонку.

— Не надо.

— Ты не хочешь?

Вопрос выдает ее неопытность. Я с трудом стою на ногах из-за потери равновесия и не могу нормально смотреть на ее голые плечи и плед, под которым ничего нет, а она думает, что я ее не хочу.

— Еще как хочу. Но лучше не сейчас.

— Почему? Ты тут надолго.

Разве? А как долго люди вообще пьют чай? Никогда не засекал.

— Папа пьет чай очень долго.

Не хочу говорить об ее отце, когда ее пальцы снова возвращаются на мои боксеры. Она проводит сверху вниз, это больше похоже на щекотку, чем на ласку.

— Сильнее, — произношу раньше, чем понимаю, что говорю.

Она послушно сжимает пальцами, и я наклоняюсь к ее губам. Чтобы хоть как-то заглушить все те звуки, что рвутся наружу. Никогда особо не стонал, а сейчас просто не могу сдержаться.

Целую Юлю, пока она водит рукой по ткани. Это сошло бы для прелюдии, но сейчас, когда от одного движения я могу взорваться, я больше не могу.

Сдираю с себя боксеры, одной рукой. Даже пальцы дрожат, выдавая мое нетерпение. Не говоря уже обо всем остальном.

— Сильнее. Быстрее. Не бойся.

Это похоже на команды, но на лучшее обучение я сейчас не способен. Чудо, что я вообще разговариваю.

Платон по-прежнему только гремит посудой на кухне, а Юля хихикает:

— Он опять забыл, где чайник. Я же говорила, это будет долго.

Юля проводит рукой сильнее, быстрее, старательно, как я и просил, но я только шиплю сквозь зубы. Боль немного отрезвляет.

Не сдерживаясь, плюю на собственную руку и на глазах у изумленной Юли провожу по члену. Она переступает с ноги на ногу и снова прикусывает чертову нижнюю губу. Потом вдруг плюет на свою ладонь, как исполнительная ученица, и возвращает руку.

Дай мне, боже, сил!

Теперь ее ладонь скользит нежнее и достаточно сильно, но постоянно сбивается с ритма, потому что Юля не перестает изучать мое тело подушечками пальцев. Впадины, вены, изгибы, она очерчивает горячую кожу с таким любопытством, как будто это какое-то восьмое чудо света.

Я с удовольствие побуду для нее анатомическим манекеном, но позже.

Перехватываю ее ладонь, показывая более жесткий обхват. Веду сильнее, резче, по-мужски, только ее рукой. Она быстро учится, и я набрасываюсь на ее губы, чтобы заглушить собственные стоны.

Мой живот дрожит, лава удовольствия концентрируется в паху, если она выдержит ритм хотя бы больше двух минут, то я…

Я остаются без ее губ, потому что в этот момент она падает на колени и смыкает губы. Мне, черт возьми, приходится прикусить собственную же ладонь, потому что это куда больше, чем я мог бы выдержать.

Ее язык порхает также неумело, она просто посасывает и облизывает меня, как леденец, но я уже в чертовом раю и долго там не продержусь. Кладу ладонь на ее затылок, исполняя одну из своих фантазий. Слегка надавливаю, чтобы она взяла глубже. В глазах мелькает испуг, но она быстро расслабляется, когда понимает, что она все еще управляет ситуацией. Я только направляю.

Юля прикрывает глаза, расслабляет горло, и у меня подгибаются колени.

Я ударяю бедрами, сильнее перехватывая ее волосы, снова и снова, и понимаю, что увлекся. И так слишком много для первого раза.

Отстраняюсь.

Тугая горячая струя выстреливает ей на грудь, пока я в очередной раз сдерживаю чертов пораженческий стон, глядя на ее покрасневшие губы. Румяные щеки. Лихорадочный блеск в глазах. На то как она снова проводит по члену липкими влажными пальцами.

Поднимаю с колен и целую опешившую, испуганную, а на кухне, которая кажется сейчас такой далекой, как другой материк, только сейчас свистит чайник.