Сводные. Дилогия

Глава 24

К тому, что у Юли с Платоном есть собственный повар, моя мать привыкла быстро. Она без труда продиктовала ему список продуктов, которые она любит, и блюд, которых стоит придерживаться. А я вторую неделю только и делаю, что избегаю этого парня в колпаке.

Сегодня воскресенье, выходной даже у повара, поэтому с легким сердцем прихожу на кухню раньше всех. Продуктов в двустворчатом холодильнике даже больше, чем нужно на четверых человек. Не знаю, почему Платон так долго искал вчера чайник. Василий содержит кухню в идеальном порядке и все необходимое можно найти чисто интуитивно.

Нарезаю помидоры и мою листья шпината. Ставлю вариться яйца и заправляю молоком кофемашину. Ничего сложного, на самом деле. Но я и не виню Платона в том, что он нанял повара. Он может его себе позволить, а еще у него, как и у Юли из-за тренировок, нет лишнего времени, чтобы тратить на готовку. Это не прихоть, а необходимость.

В моем случае такой необходимости нет. Может, поэтому я не могу пересилить себя и выдать повару желательное шестидневное меню, которого буду придерживаться. Так и готовлю себе сам, исходя из тех продуктов, которые мог бы купить. Хотя их все равно приходиться брать в общем холодильнике и, в общем-то, мой бунт нелогичен. Незачем идти против системы, когда тебя старательно делают ее частью.

Юля выходит на кухню первой в свободной шелковой пижаме цвета карамели и обвивает меня за талию, пока я, закончив сооружать тосты на противне, прячу их в духовку.

Обнимаю ее и целую в лоб. Потом в щеки. Прислушиваюсь к тишине в квартире и только тогда целую по-настоящему в губы.

Юля отвечает мгновенно, и мое тело тут же отзывается ее порыву. Хочется уложить ее на кухонный стол и сначала заняться ею, а не овсянкой, которой завтракает мама.

Но в родительской спальне уже звучат голоса, и мы отстраняемся.

— А не надо было выходить без футболки, — шепчет Юля, ведя ногтем по моему животу, и спотыкается на резинке спортивных штанов.

Слишком свободных, и сейчас они топорщатся палаткой. Проклятье.

— Проследи за таймером, — быстро целую ее опять и ухожу в спальню.

Копаясь в шкафу, слышу:

— Юля, как здорово, что ты решила приготовить нам завтрак!

— Это не я…

— А кто? — удивляется мама. — У Василия ведь выходной.

Я рассчитывал, что длинная безрукавка скроет низ живота, но в этом и нет необходимости. Мое настроение мигом опускается ниже нуля.

Удивительно, но маме и в голову не пришло, что это мог быть я. К моей готовке она всегда относилась как к чему-то само собой разумеющемуся. «Я не должна тебе готовить, когда мне было шестнадцать, как тебе, я уже воспитывала ребенка!», говорила она раньше. Или «Нет ничего сложного в том, чтобы приготовить тарелку макарон на ужин».

Звенит таймер, и я беру себя в руки. Молча возвращаюсь на кухню. Юля растерянно оглядывается и радуется, когда видит меня. В отличие от меня, она с кухней на «вы». Оно и понятно, ведь у нее с детства был личный повар.

Открываю ящик и достаю прихватку.

— Так вот, где у нас лежат прихватки, — удивляется вошедший на кухню Платон. — Я вчера так долго искал. Василий постоянно все переставляет!

Слышу, как Юля тихо прыскает, стоя к отцу спиной, пока делает кофе. Василий мало того, что добился от каждого члена семьи точного граммажа всех продуктов, он еще и кухню оставляет после готовки в таком виде, что ее хоть сразу фоткай для семейного мебельного каталога. Каждая утварь всегда лежит на одном и том же месте.

— Спасибо, Кость. Неужели ты сам все сделал? Выглядит невероятно.

Платон садится во главе стола, пока мы с Юлей накрываем завтрак.

Смущение — не самое привычное для меня чувство, так что я просто киваю, глядя под ноги.

Я не сделал ничего особенного. Всего лишь разложил купленные маслины и сырную нарезку из холодильника по тарелкам, сделал горячие тосты, сварил овсянку и яйца. Но Платон так приятно удивлен, что я невольно распрямляю плечи.

— Ну, чем сегодня займемся? — спрашивает моя мама, насыпая свежих ягод в тарелку с овсянкой. — Юль, не хочешь сходить по магазинам?

Юля почему-то прожигает взглядом отца, но тот сосредоточенно мешает кофе.

— Купим новых платьев. Скоро новый год, у вас наверняка будут вечеринки. А мне нужны новые сапоги и перчатки. Что скажешь?

Юля все еще смотрит на отца, а потом медленно переводит взгляд на тарелку.

— Спасибо, конечно… Но мне вещи и так некуда складывать.

— Тебе нужно почаще куда-нибудь выбираться, солнышко. С твоей фигурой сам Бог велел носить платья, юбки, а не эти бесформенные батники и джинсы. Ты сейчас с кем-нибудь встречаешься?

Мы с Платоном одновременно давимся едой. Он, впрочем, кашляет громче, и это хоть как-то спасает ситуацию.

— Конечно, она ни с кем не встречается! — возмущается Юлин отец. — Успеет еще. Ей надо Академию закончить, последний год на носу!

— Ну да, — улыбается мама и подмигивает Юле. — Всем мы в восемнадцать только и делали, что учились, по мнению родителей.

Платон переводит тяжелый взгляд с мамы на Юлю и обратно. А я от яркого воспоминания, как Юля стояла на коленях, снова кашляю. В тот же миг под столом мне тут же прилетает от Юли — она лягает меня, хотя у самой щеки так и горят.

Мама продолжает говорить о новых поступлениях в магазины и что надо успеть, пока они еще открыты и о высокой моде, которая переживает кризис из-за пандемии. Платон возвращается к еде.

А Юля в этот момент поднимается из-за стола, кидает возле нетронутой тарелки салфетку и говорит:

— Спасибо, я наелась.

Я хочу кинуться следом, не дать ей запереться в своей спальне, но я не могу сделать ничего из этого. Не сейчас. С другой стороны, может, стоит перестать ее уговаривать и соблазнять. Она достойна того, чтобы не молчать о своем парне. Достойна того, чтобы он у нее вообще был, нормальный, а не сводный брат. Ведь это важно для девушек.

Это мне не привыкать молчать обо всем, что происходит в моей жизни. Но не Юле. У нее с отцом раньше были невероятно доверительные отношения, но я теперь стою между ними.

Вижу, как Платон откладывает вилку в сторону. Как хмурится, когда Юля громко хлопает дверью спальни. Ему невдомек, что происходит. И это только начало. Если мы зайдем дальше, если я стану ее первым, пропасть между отцом и дочерью только увеличится.

Но разве это мои проблемы? Разве не закономерно то, что происходит между взрослеющей дочерью и отцом? Просто я предпочел бы не видеть этого. И я бы не увидел, если бы мы жили отдельно, а не как сейчас, одной семьей, в которой мы с Юлей должны скрываться, как преступники.

— Я поговорю с ней, — произносит мама, но Платон кладет ладонь ей на руку.

— Нет.

Несказанное «Она — моя дочь» повисает в воздухе. Прямо слышу, как мамина хрупкая иллюзия о счастливой семье разбивается на тысячу осколков. Платон все еще не принадлежит ей целиком и полностью, как бы она ни старалась. У него есть дочь. Только его. Радует, что хоть иногда он все еще помнит об этом.

Когда мы остаемся одни, мама наконец-то позволяет себе закатить глаза и тяжело вздохнуть.

— Я так надеялась, что с девочкой будет проще. Ну вот что ей надо, Кость? Деньги есть, фигура есть, отец только рад дать ей все, что нужно. Так ей же ничего не интересно, кроме балета. Хоть бы уже театры эти быстрее закрыли… Этот балет же скука смертная, а у нее под новый год по выступлению в неделю… Налей мне еще кофе, Кость.

— Кофемашина там, мама.

Со скрипом отодвигаю стул и иду в свою спальню.