Родовое влечение

Изворотливое ракообразное

Если в Австралии кто-то говорит, что «выходные мы проведем в нашем маленьком загородном домике», это значит, что они будут жить в жалкой лачуге без водопровода, с сортиром в дальнем углу двора и в обществе красноспинных пауков. В Англии же под «загородным домиком» подразумевается большой особняк со рвом, лабиринтами и прочими сооружениями.

Мэдди стояла на краю поздравительной открытки – зеленый холмистый луг, ярко-желтые, будто сделанные из пластмассы нарциссы и похожие на взбитые сливки облака – и разглядывала особняк шестнадцатого века. Это место было из тех, где на обеде нужно появляться в галстуке и диадеме. Она же была одета для австралийской лачуги.

Мэдди глубоко вздохнула. Англия, когда-то читала она, – это рай для незваных гостей. Англичане, видите ли, очень вежливы. Слишком вежливы, чтобы спросить, кто, черт побери, ты такая, когда видят, как ты с жадностью поглощаешь годовой запас вина и целый косяк копченой семги. В последний раз критически осмотрев свой наряд – мини-«шотландку» и коротенький топ на узеньких бретельках, – она прошла в дом.

Самое странное заключается в том, что перед внутренним взором человека действительно прокручивается вся его жизнь, когда он видит направленный на него пистолет. Мэдди огляделась в поисках пути к бегству. Стены щетинились рогами доисторических оленей, причем эти рога были размером с пропеллер вертолета. Вдоль коридора по стойке «смирно» стояли доспехи. Весь холл был заставлен препятствиями в виде антиквариата. Еще один раритет маячил на галерее для менестрелей и указывал на нее чем-то, очень напоминающим батон.

– Мэдлин! – Тон, каким Ведущий Феминистский Психолог произнесла имя Мэдди, не сильно отличался от ведра холодной блевотины. – Все в порядке, офицер. Это друг, а не враг.

Полицейский из Специальной службы[35] убрал пистолет и растворился в полумраке коридора.

– Ну-ну, – Гарриет улыбнулась, обнажив ярко-розовые, будто воспаленные, десны. Ее рот стал похожим на рану, а не на то, чем он являлся на самом деле – грозным оружием. – Все еще пытаетесь пройти на роль жены Александра?

Мэдди показалось, что глухой, скрежещущий голос Гарриет режет ее на мелкие кусочки.

– Зачем тут полицейские? Боже мой, я имею в виду, что вы обсуждаете на этом проклятом семинаре?

– Овуляр. Семинар – это когда люди энергично, по-мужски обмениваются идеями, не так ли? У нас же все тихо и спокойно, как в матке. Мы устроили себе приятные каникулы за городом за счет одной ручной Рок-Звезды. И, естественно, пригласили эксцентричного Особо Важного Гостя.

– Это их дом? – От того, что Гарриет стояла на галерее, Мэдди чувствовала себя еще более униженной.

– Мэдлин… Мэдлин, правильно? – Снисходительность из нее так и сочилась. В мире нет другой страны, подумала Мэдди, где знакомые могли бы одним словом вывалять тебя в грязи. – Вам известно, как определить, когда мужчина переживает менопаузу? Он бежит на длинные дистанции, покупает длинную узкую лодку или заводит шашни с юным созданием.

Мэдди нашла лестницу и поднялась наверх, перепрыгивая через ступеньку.

– Вы действительно считаете, что я отказалась бы от своего образа жизни, работы, друзей ради «шашней»? Не похоже, чтобы он имел привычку влюбляться!

Гарриет издала странный звук, который, по идее, должен был обозначать презрение.

– Послушайте, долгие годы мы сидели в соседних кабинетах на Би-Би-Си. Поверьте, он всегда приходил на работу с разных сторон.

– Вздор.

– Моя дорогая, вы могли бы сделать интереснейшую настольную игру из любовных похождений Александра Дрейка.

На свете нет ничего более жестокого, чем снисходительная вкрадчивость этой знаменитой Женократки, заключила Мэдди.

– Вас тоже можно включить в эту игру?

Гарриет побелела как полотно. Мэдди давно заметила, что англичане ненавидят, когда их спрашивают о чем-то личном. Всей стране следует повесить на дверь табличку «Не беспокоить».

– Существует, – нарушила гнетущее молчание Гарриет, промокнув губы салфеткой, которую все это время мяла в руке, – определенный этикет, затрагивающий внебрачные связи. Женщина вроде вас – это трофей. Нечто, чем можно похвастаться на закрытых званых обедах. Александр вращается в различных кругах. Наш круг в полной мере принимает его… – она надменно взглянула на Мэдди, – интрижки. В других кругах в нем видят мужа и…

– Отца? – с горечью подсказала Мэдди.

– Года. И вас никогда не пустят туда.

Гарриет отличала чудовищная ограниченность мышления. У нее никогда не было ни мужа, ни ребенка, которые могли бы подорвать ее самоуверенность, наградить мешками под глазами, пустой болтовней разрушить ее сосредоточенность.

– Его интересуют только те женщины, которые заинтересованы в нем. Поэтому он выбирает таких, с кем ему не грозит появление соперника. За много лет путешествий он привозил домой довольно забавные экземпляры, – усмехнулась Гарриет. – Аргентинскую акробатку. Она ходила по туго натянутому канату, представляете!.. Революционерку с острова Тимор. Красавицу, но уж очень серьезную. Мировую чемпионку по затяжным прыжкам с парашютом, одну осужденную за жестокое обращение с животными. Не помню, за что конкретно ее осудили, но она написала книгу об использованных ею методах пытки и была нарасхват у различных ток-шоу. И вот теперь высоченная инструкторша по подводному плаванию из Австралии, которая к тому же умеет водить какой-то грузовик.

Несмотря на мастерское умение владеть собой, Гарриет Филдинг не смогла полностью скрыть чувство, охватившее ее. Оно то и дело прорывалось на поверхность. И это чувство, догадалась Мэдди, очень напоминало отчаяние.

– Учитывая изобилие у него стимулов, предлагаю вам, товарищ, не тратить времени понапрасну и уехать.

Мэдди пробежала мимо нее и ворвалась в столовую. Это был похожий на пещеру зал. Его потолок из черных и белых балок походил на грудную клетку: казалось, будто сидишь в чреве маленького кита.

Как минимум с половиной из тех, кто сидел за столом красного дерева, Мэдди была знакома. Несмотря на гигантские размеры Лондона, подумала она, его обитатели ходят по одному и тому же порочному кругу. Она оглядела их так же, как рассматривают содержимое холодильника в поисках источника вони. Там был Хамфри, бледный и с прожилками, как стилтон;[36] Рок-Звезда, упакованный в безумно дорогой «Версаче». Он таращил свои напоминающие вареные яйца глаза на Модель и Мать Года, на Имоджин Блисс, которая сидела неподалеку и наматывала свои знаменитые локоны на наманикюренный пальчик. Когда Брайс подходил к их Авторскому ребенку, водруженному на афганский молельный коврик в углу, она тайком посылала ему воздушные поцелуи. И, наконец, там был Алекс. Сладкий, съедобный, но прогнивший до самой сердцевины, он расположился между яркой русской со жгуче-черными глазами и Салманом Рушди.[37]

Экзотичная русская рассказывала о трудностях работы в КГБ и выпавших на ее долю тяжелейших испытаниях. С невозмутимостью стриптизерки она, к полному восторгу Алекса, продемонстрировала бледные шрамы на белоснежных, как мрамор, плечах. Эта женщина была из тех, ради которых предают страну. Мэдди успела заметить, что на лондонские суаре стало модно приглашать русских. Эта мода началась после того, как все охладели к салату из аругулы.

Когда все заметили ее присутствие, Мэдди услышала громкий щелчок: это ее критики так резко задрали носы, что затрещали шейные позвонки.

– Мэдлин! – Соня, одетая в созданный коренным бразильцем наряд из сплетенных вручную кожаных ремней, отодвинула стул и пошла к Мэдди. – Я бы пригласила вас, но, – она равнодушно подставила ей щеку, – как вы видите, за моим столом больше нет места.

Нехватка приглашений на обед, сделала вывод Мэдди, объясняется тем, что ее загар сошел и всем стало ясно, что она не какая-то там пинджаджарская принцесса.

– О, мне не надо много места, – решительно заявила она и подтащила стул к столу.

Гости с явной неохотой подвинулись.

– Ну, – промямлила сбитая с толку хозяйка, – тогда останьтесь на бокал вина.

Мэдди казалось, что даже шампанское пенится возмущенно. Она выпила его залпом и стала ждать, когда ей наполнят бокал.

Однако Соня имела в виду именно «бокал» – один. Видя, что никто не намерен подливать ей шампанского, Мэдди схватила бутылку и налила сама. Очевидно, благотворительность начинается не в загородных дворцах. Лишь когда Мэдди начала ощипывать подставку для бокала, ей предложили жаркого, которое уже успело покрыться пленкой застывшего жира.

На лондонскую социальную лестницу взбираться труднее, чем на Анды. Хитрость заключается в том, что нужно успеть осадить кого-нибудь, прежде чем осадят тебя. А английские приемы – это соревнования по осаживанию. Хорошие игроки могут выдать в среднем десять-пятнадцать пренебрежительных взглядов за разговор.

Игнорируя своих соседей, Мэдди через Хамфри потянулась за мятным соусом.

– Боже, – надменно ухмыльнулся Хамфри, обдав ее своим дыханием, в котором остро ощущался запах карболки, – вы опустились до культурного стереотипа, не так ли?

Мэдди обмакнула вилку с наколотым на нее куском мяса в соус.

– Нет. Вот если бы я занялась скотоложством с барашком, прежде чем съесть его, тогда бы это означало опускаться до культурного стереотипа.

– Она австралийка, – пояснил Хамфри столу.

– Что? – с наигранным испугом воскликнула Мэдди. – Мой хвостик показался из-под юбки? – У нее возникло непреодолимое желание узнать, получится ли полноценный «фризби»[38] из ее бесценной антикварной тарелки.

– На днях я размышлял над акронимом для Австралии. Абсурдная, Вандальская Страна, Третирующая Родовую Аристократию Лютее Исторических Язычников.

– Не цепляйся к ее национальности. – Алекс умело изобразил приветливость. Черные бархатные лацканы поблескивали на фоне матовой ткани смокинга. – Как-никак, жемчужина начинает свою жизнь устричной слизью. – Он взглянул на Мэдди.

– На днях я съел несвежую устрицу, – многозначительно произнес Хамфри. – До сих пор мучают газы.

– А я вот что скажу: их финансовые жемчужины оказались фальшивыми. Посмотрите на Бонда, – заявил Брайс. – Отныне мир – не его устрица.

– Знаете, как вы называете австралийца в судебном процессе? – осведомился Хамфри, имитируя протяжный австралийский акцент. – Подсудимым.

Для англичан, поняла Мэдди, австралийцы – это тихоокеанские ирландцы.

– Во чо я скажу. Терпеть ненавижу ездить туда, – заговорил на языке Ист-Энда хозяин дома. – Жрачка какая-то дурная. Фрикасе из муравьеда, суп из хвостов кенгуру, нарезанная ломтиками задница какого-то урода, не помню, как его…

– Вот как? Я встречалась с задницами, – Мэдди ответила на взгляд Алекса таким же убийственным взглядом, – но никогда их не ела.

Возлюбленный научил ее, какой вилкой есть рыбу, а вот как пользоваться другими столовыми приборами – не научил. За пятнадцать минут, что Мэдди находилась за столом, ей пришлось управляться с целым арсеналом ножей, воткнутых ей в спину. Дабы она чувствовала себя еще более неловко, Соня то и дело подсовывала под ее бокал картонки, изображавшие обезглавленных монархов. Мэдди нужна была подставка в натуральную величину, чтобы она не запятнала их драгоценное общество. Тем, что она ела суп гофрированной десертной ложкой, а салат положила на хлебную тарелку, она навечно заклеймила себя бесталанной выскочкой.