Дура...

Мэри не нужно было даже смотреть на неё, чтобы вспомнить, кто и где тогда стоял, улыбался, хохотал или хмурился, ерошил ли волосы приятелю, обнимал ли за талию девушку, стеснялся, дурачился…

Центром композиции ожидаемо оказались четверо ребят из Гриффиндора, называвшие себя «мародёрами». Двое из них, Поттер и Блэк, были настоящими звёздами школы: неразлучные друзья, они блестяще учились и столь же блестяще наживали недоброжелателей.

Сириус Блэк полулежал в первом ряду, опершись на локоть. Он вальяжно поднял правую руку, сложив указательный и средний пальцы в виде буквы «v». Над ним возвышался бледный, осунувшийся, но улыбающийся Римус Люпин, мантия на котором болталась так, словно была с чужого плеча. Рядом расположился вечно взлохмаченный и близоруко щурящийся Джеймс Поттер, который одной рукой поправлял съезжающие на нос круглые очки, а другой похлопывал по плечу ещё одного «мародёра» — неприметного, странно напряжённого Питера Петтигрю.

На Джеймса зелёными озёрами огромных глаз смотрела Лили Эванс. Та, что в апреле 1978-го стала его невестой, когда чистокровные родители Поттера без споров приняли магглорожденную ведьмочку как родную, объявив о помолвке сына...

Школа и не заметила, как «этот хулиган и нахал Поттер» превратился для неё в самого лучшего парня на свете. Лили на фото придерживала ладонью распущенные рыжие волосы, и поднявшийся ветер всё норовил бросить ей их в лицо. Она улыбалась так искренне, что вокруг неё словно образовалось пятно солнечного света.

Тонкую фигуру девушки пожирал тоскливым взглядом высокий худощавый паренёк, Северус Снейп, только что назначенный старостой Слизерина. К нему самому в тот же самый миг было приковано внимание ещё одной пятнадцатилетней девочки.

* * *

09.10 1974. Хогвартс

…Осень. Третий курс. Вчера начались соревнования по квиддичу. Сезон открылся матчем между сборными Гриффиндора и Слизерина. Со счетом 240 против 110 победили алые мантии…

Она стоит перед четвёркой «мародёров». На веснушчатой коже её полноватых щёк расцветают красные пятна.

— Джеймс, то, что ты сделал, подло!

— Что именно?

Поттер поправляет очки и прищуривается.

— Сегодня во время матча ты грубо нарушил правила и сбил бладжером Снейпа, хотя наша команда владела мячом и атаковала. Из-за тебя он попал в больничное крыло.

— Ах, вот оно что! И ты пришла рассказать нам о нелёгкой судьбе Сопливуса?

— Если ты гриффиндорец, ты должен извиниться перед ним!

Девчоночий голос звенит, отражаясь эхом от стен коридора, и ошарашенные лица «мародёров» вытягиваются от прозвучавшего заявления.

— С чего бы вдруг? — с нарочитой ленцой цедит сквозь зубы Сириус Блэк. — Сохатый, ты слышал? Ты должен извиться перед Снивеллусом за то, что немножко попортил его нежную шкурку.

— Во-первых, это не твоё дело, Макдональд, — Джеймс сжимает кулаки и поднимает на Мэри недовольный взгляд, в котором всего на мгновение проскальзывает смущение, подтверждающее её догадку о преднамеренности совершённого им грязного приёма, — во-вторых, ты ничего не знаешь и не понимаешь, а в-третьих, иди, куда шла.

— И, в-четвёртых, — снова вклинивается Блэк, — скажи спасибо, что слизеринскому гадёнышу ещё мало прилетело. Если бы это я в него пульнул бладжером, он бы одной сломанной ногой не отделался. Будешь за него заступаться и позорить этим наш факультет, мы ему ещё навешаем.

— У нас с тобой разные понятия о том, что позорит факультет, Блэк.

— Если тебе так надо, вот сама и извиняйся, — подаёт голос Петтигрю, и на его остроносом лице появляется глумливое выражение.

— И извинюсь! — в запальчивости рявкает она. Кажется, что даже воздух рядом с ней начинает искрить от ярости. — Извинюсь, если у вас самих кишка тонка!

— Мэри! — молчавший до сей поры Римус Люпин отделяется от стены и подходит к ней, примирительно поднимая ладони. — Не надо, пожалуйста! Ты же ничего не знаешь. Оставь, это действительно не твоё дело.

— Мне стыдно за вас!

Мэри резко разворачивается и идёт в сторону больничного крыла, провожаемая изумлёнными взглядами четырёх пар глаз, раздражёнными возгласами и негромкой, но забористой руганью Блэка…

…Растрёпанная темноволосая голова неподвижно лежит на подушке. В покрытом испариной лице ни кровинки, и от этого подёрнутые болью глаза с расширившимися зрачками кажутся двумя чёрными провалами. У крыльев длинного хрящеватого носа залегли тени, узкие губы бледны и искажены страдальческой гримасой. Из-под одеяла выглядывают острые ключицы и край белой повязки на щуплой груди: мадам Помфри сказала, что у мальчика сломаны ещё и два ребра, одно из которых повредило лёгкое. Снейпу очень худо, ведь обезболивающее зелье ему не дали, потому что оно сводит на нет действие костероста.

Увидев открывшуюся картину, Мэри почувствовала, что ей хочется взвыть от свершившейся несправедливости и необъяснимого поведения однокурсников. Как Джеймс мог так поступить со Снейпом?! Ведь ему же больно! По-настоящему больно, и это не игра, это — живой человек. Что нелюдимый слизеринец сделал столь ужасного, если Поттер так жестоко с ним обошёлся, а остальные «мародёры» не только не осудили низкий поступок товарища, но даже, как будто, горячо одобрили его?

— Северус! — тихо произносит Мэри, подходя к кровати больного. Она впервые называет его вслух по имени, потому что ей кажется, что обращаться по фамилии в такой ситуации неправильно.

Мальчишка медленно поворачивает к ней голову. Решимость Мэри почти улетучивается, но она быстро берёт себя в руки.

— Я… — она набирает в лёгкие побольше воздуха и выпаливает: — Я видела, что сегодня случилось во время матча. Поттер специально нарушил правила и сбил тебя бладжером, а многие наши его поддержали. Не имею понятия, что между вами произошло, но если ты в чём-то и виноват перед Джеймсом и его друзьями, он всё равно не имел права так поступать с тобой. Я считаю, что это гадко, и поэтому хочу извиниться за поведение недоумков с нашего факультета.

Снейп моргает, словно не верит своим ушам, однако его секундное замешательство быстро сменяется раздражением и непонятной злобой.

— Поди прочь!

Силясь приподняться, он резко дёргается вперёд, но тут же с коротким стоном снова откидывается на подушку. Белое пламя боли вспыхивает в глазах.

— Прости, пожалуйста! Мне жаль, что всё так случилось…

— Можешь засунуть в задницу свою чёртову жалость! — Снейп, будь у него силы, наверное, накричал бы на неё…

Вместо этого он тяжело дышит, кусая губы, и каждое произнесённое слово заставляет его морщиться.

— Иди и жалей своего ненаглядного мерзавца Поттера! За то, что ему не достало мозгов и смелости, если присылает сюда таких тупиц, как ты!

— Не надо, не говори так! Я же извинилась!

— Да кто ты вообще такая, чтобы меня жалеть?! Ты… ты…

— Северус…

— Дура гриффиндорская! Поди прочь отсюда!!! — шипит он с такой ненавистью, что Мэри, размазывая по лицу брызнувшие слёзы, бросается вон из-за ширмы. Ничего не видя перед собой, она едва не врезается в мадам Помфри, которая, услышав шум, идёт узнать, что происходит...

* * *

02.05.1998. Портри

Мэри зябко поёжилась, поджала под себя ноги и плотнее закуталась в плед. Она невидящим взглядом смотрела на противную морось за окном. Со стороны порта донёсся долгий гудок, на который через несколько мгновений откликнулся ещё один, словно соревнуясь, кто из них больше похож на протяжный собачий вой, тоскливый и обречённый.

Она отпила из кружки остывший чай, чтобы проглотить предательский комок, застрявший в горле.

Наверное, Распределяющая шляпа ошиблась, отправив её в Гриффиндор. Только полным отсутствием присущей «львам Хогвартса» гордости можно было объяснить то обстоятельство, что даже после открытого хамства Снейпа Мэри не встала на сторону своих друзей. Она была обижена его словами, раздосадована и уязвлена в лучших чувствах, но это почему-то оказалось недостаточным основанием для того, чтобы объявить его своим врагом.

Более того, именно после провального разговора в больничном крыле она начала обращать на Северуса больше внимания.

На совместных лекциях Мэри осторожно, чтобы никто не заметил, поглядывала на него. На занятиях, где требовалось давать развёрнутые ответы перед всем классом, Снейп не блистал. Зато в зельеварении, самом трудном школьном предмете, ему не было равных. Мэри нравилось наблюдать за тем, как он работает: быстро, точно, не делая лишних движений.

Когда он нёс на проверку Слагхорну колбу с очередным идеально приготовленным зельем, скупые похвалы преподавателя он воспринимал как должное и выслушивал их с удивительным достоинством, в котором не было рисовки или естественного желания произвести впечатление на сокурсников. Снейп был в своей стихии, и ему действительно очень нравилось то, чем он занимался.

Слагхорн рвения своего ученика не замечал. В его «Клубе Слизней» среди признанных отличников и детей знаменитых отцов царила и властвовала зеленоглазая Лили Эванс — звёздочка, любимица, единственная магглорождённая. Первая гриффиндорка в плеяде слизеринских талантов... А Снейпа туда даже приглашали исключительно тогда, когда она напомнит.

Мэри заметила, что Снейп был резок и непримирим только в общении с гриффиндорцами, а со студентами других факультетов вёл себя достаточно ровно. Впрочем, даже с ними он предпочитал держаться на расстоянии и делал исключение только для Лили Эванс. Его угрюмое лицо светлело, стоило ему её увидеть. Мэри ни разу не слышала, чтобы он сказал Лили грубое слово. Он регулярно носил за ней её школьную сумку, но никогда не пытался взять подругу за руку или приобнять, как делали ухаживавшие за девочками другие ребята. Это бросалось в глаза, было странным, а потому врезалось в память.

Мэри наблюдала за ним издалека, не предпринимая никаких попыток к сближению и считая, что она для него всего лишь «Макдональд с Гриффиндора». Серая, ничем не примечательная… мышь!

Она даже не была уверена, что Северус помнит её имя. А ей так хотелось, чтобы помнил! Она и сама не знала, откуда взялось это необъяснимо глупое желание, как и привычка вздрагивать всем телом при появлении черноглазого угловатого мальчишки…

После окончания третьего курса Мэри приехала домой с ощущением произошедшей в её жизни перемены — слишком резкой и пугающей для четырнадцатилетней девочки. Обычно весёлая и жизнерадостная, она стала задумчивой и молчаливой. У неё почти полностью пропал аппетит, ухудшился сон. По ночам она долго ворочалась в постели или, наоборот, лежала пластом, без единого движения. Она не была больна, но и здоровой себя тоже не чувствовала. Что-то происходило с её телом, мыслями и сердцем, то готовым вырваться из груди, то сжимавшимся от неясного страха.

Это не могло ускользнуть от внимания её матери. Все каникулы миссис Макдональд пристально следила за состоянием дочери, и как-то вечером, за несколько дней перед отъездом Мэри в школу, пришла к ней в комнату. Она села на кровать, ласково погладила дочь по голове, а потом тихо, со странной интонацией, в которой можно было различить одновременно грусть и удивление, сказала: «Моя девочка влюбилась».