Пуанта

Глава 20. Пуанта vol2

Непобедимость заключена в себе самом, возможность победы заключена в противнике. «Искусство войны» — Сунь-цзы

Амелия; 23

Три угла — это треугольник. Вот мы тут стоим как раз. Один — Макс, второй — я, третий — Ксения и ее пистолет. Хотя. Стоп. Нет здесь никакого треугольника. Есть только я, мой мужчина против психопатки, которая испортила ему жизнь. И да, я так искренне считаю, особенно после всего того, что о ней узнала.

Ксения Малиновская — манипулятор до мозга костей. Она самая настоящая психопатка, и нет, увы, это не в пылу брошенное оскорбление, а задокументированный факт. Ну как? Нет никаких справок и пометок — богатые такое в своих личных делах не отмечают, но из Лондона ее убрали из-за того, что она убила свою подругу. Это выяснил Маркус, когда залез в компьютер к декану и нашел переписку столетней давности с ее проклятым папашей.

Короче говоря, если кто-то смотрел «Дитя тьмы», она — Эстер или Лина, как она там себя называла? Плевать. То фильм, а это жизнь. Психопатка собственной персоной прямо перед нами, разыгрывает очередную комедию, слезы льет. И черт, они ведь выглядят, как настоящие. У Макса не было ни единого шанса противостоять, особенно, если к тебе вот такая вот персона присосется в самом детстве.

— А ну-ка…опустила свой пистолет, — шепчет тихо Элай, который появляется из туалета прямо за ее спиной, — Медленно.

Слезы высыхают, как по щелчку пальцев. Нет, милая, тебе здесь никто не верит — Макс только. Он ведь видит в тебе своего друга, он действительно в это верит, потому что помнит тебя именно так. Как своего друга. Чертова ты сука.

— Это ты толкнула его… — тихо говорю, выступая вперед, — Ты сделала из него того, кем он стыдится быть.

— Он — идеальный… — также тихо, блаженно почти шепчет Ксения, глядя Максу в глаза, — Ты все еще этого не понял, Макс? Твои демоны прекрасны. Только я так буду считать всегда, она не поймет. И никто не поймет.

— Она по итогу понимает меня гораздо лучше тебя.

— Бреднями про семью? Брось, — фыркает Малиновская, — Семья, дом, твои спиногрызы…Сказать, как быстро тебе это наскучит?

— Никогда.

— Никогда не говори никогда. Эти рамки тебя задавят. Ты не сможешь дышать уже через полгода, а потом будешь сбегать к своим секретаршам или моделям…плевать. Ты не создан для отношений.

Макс молчит, но вступаюсь я.

— Ты его не знаешь.

— Ой ли? — усмехается в ответ она, — Я его как раз отлично знаю, милая. Ты — это Мария, Амелия. Такая же истеричная, взрывная, и ты также, как она не понимаешь: нет в моногамии ничего, кроме скуки. И в твоей обыденности, которую ты ему пытаешься навязать — ничего нет. Макса нужно кормить. Его всегда нужно будет кормить, а тебе просто нечем.

Я смотрю на Элая, который сразу понимает — надо уводить. Все, наговорились, смысла в этом во всем и нет как будто. Я просто хотела кое что проверить, а не наблюдать последние попытки кобры ужалить — хватит. Я поворачиваюсь к Максу, но сама смотрю в пол, и тихо ставлю точку. Ксению мы решили не убивать. Не знаю? Бред ли? Может и стоило? Но с другой стороны…мы — не она. Малиновская до конца своих дней будет жить в психбольнице под строжайшим наблюдением, а все, кто ей помогал, уже не угрожают. Помогали, кстати, все члены клуба. Снова. Как я и думала, она использовала старые тайны, чтобы управлять ими. И снова. Это логично, если вы такой же больной ублюдок, напрочь лишенный чувств.

— Ты не умрешь, а будешь жить в закрытой психиатрической лечебнице до конца своих дней, Ксения Антоновна.

— Он просто не сможет меня убить, — усмехается вдруг она, на что я глаза подкатываю.

— Не в этом дело, просто ты действительно больна и тебе нужна помощь.

— Помощь сейчас нужна будет тебе!

Одним, ловким и внезапным движением, чертова кобра выворачивается и несется на меня с ножом. Откуда взяла? Без понятия. Но этого не ожидал никто. Точнее как? Ожидали, конечно, просто смысла в этом жалком, глупом акте не было, поэтому на такой исход никто не ставил. Забыли просто, что самые опасные хищники — это загнанные в угол.

Я уже собираюсь отпрыгнуть в сторону, вижу скальпель, надо его схватить по-хорошему, чтобы защититься, но в этом нет нужды. Дальше звучат сразу пять выстрелов, которые сваливают ее с ног. Вот как должна была закончится эта история, я знаю, просто…не хотела этого. Я правда не хотела, Макс считал ее своей подругой, и заставлять его убивать женщину, с которой он прожил столько лет? Но, кажется, он вообще не жалеет. Смотрит холодно, бесстрастно, а потом переводит взгляд на меня, и я читаю в нем всего три слова:

— Я тебя люблю.

Элай тяжело дышит, уставился на тело когда-то, да ладно и сейчас тоже, красивой женщины, потом в палату врываются люди. Их много — у нас же большие семьи, и каждый был здесь. Сидел. Ждал.

Но мне плевать. Я смотрю только на него, потом подхожу и сжимаю его руку.

— Все кончено, — тихо говорит Макс, глядя мне в глаза, — Ты теперь в безопасности. И мой сын тоже.

— И ты.

— Да…и я. Спасибо, что давала знать.

Каждый раз, сжимая его руку, я говорила: все нормально, я тебя люблю. Так мы договорились. И сейчас я сжимаю ее еще сильнее, не смотря на то, что все уже кончено.

— Будешь здесь, когда я проснусь? — тихо спрашивает Макс, и я киваю.

— Ничто меня не сдвинет с места. Возвращайся ко мне скорее, любовь моя…

Я больше не слышу в его голосе страха или неуверенности и, подозреваю, дело в Элайе. Он с ним о чем-то говорил, а зная своего брата также абсолютно, могу догадываться: разговор был жесткий. Но это вставило мозг моему мужу, и мне этого достаточно.

Амелия; два года спустя

— …Знаешь, это странно… — тихо усмехаюсь, слегка касаясь серого, холодного камня, — Все вдруг стало нормально. Нет, не отлично, конечно, но нормально.

Я смотрю на могилу, а потом прикрываю глаза и шепотом продолжаю.

— Я снова беременна. Не думала, что решусь на это опять, после того, что было, но…Так получилось. Я пока ему не сказала ничего…Я ведь действительно не думала, что решусь когда-то на все это. На семью, имею ввиду…Сложно, конечно, было в самом начале, понять — жизнь продолжается, — а теперь…Я счастлива, — смотрю на фотографию и роняю слезы, — Иногда мне за это стыдно, потому что ты никогда не будешь. Прости меня, ладно? Потому что я так себя и не простила до конца…

Я приезжаю сюда стабильно раз в месяц, даже когда льют знаменитые, питерские дожди — мне плевать. Я езжу, потому что мне это важно, ведь наконец-то у меня есть место, куда я могу поехать, чтобы поговорить…

«Роза Львова» — выбито большими буквами, а сверху ее фотография, которую мы сделали одним зимним вечером, где она была по-настоящему очень счастлива.

Такой странный, на первый взгляд, подарок сделал мне муж. Однажды он приехал, забрал меня с работы и повез, как бы смешно не звучало, на кладбище, а когда я обошла и увидела могилу, была так благодарна…Мой прекрасный, нежный и ласковый муж всегда знал, как это для меня важно.

Вон он стоит.

Я улыбаюсь, когда сижу в машине перед нашим домом, и так до конца не верю, что мы по-настоящему справились. Макс. Он все такой же красивый, как когда-то давно, когда я его только увидела. Когда узнала о нем правду. Когда любила его даже в самые темные наши времена. Сейчас я люблю его еще больше, хотя думала, что это вообще невозможно.

Он гуляет с нашими детьми. Августом, который достаточно вырос, чтобы пойти в этом году в школу, и нашим маленьким Дамиром. Мы назвали его так, потому что он подарил нам весь мир — как только Макс услышал о том, что я снова беременна, его было уже не остановить. Он прошел полный курс реабилитации и встал на ноги, не смотря на то, что это было сложно…

Два года назад

— …Макс, я знаю, что новости неутешительные…

Кирилл стоит перед нами и мнется. Операция прошла успешно, если можно так сказать. Осколок вытащили, но он успел повредить ткани, так что теперь прогнозы были совсем отстой — возможно Макс никогда не сможет ходить. Я стараюсь не смотреть на него, чтобы не смутить, но крепко сжимаю его руку, чтобы знал — я никогда его не брошу.

— Оставишь нас? — тихо просит, я бросаю взгляд на Кирилл и киваю.

Чувствую, что сейчас начнется очередной идиотизм под названием «я-возомнил-себя- страдальцем-и-мучеником». Взбесит меня, а я не очень хочу, чтобы кто-то видел наш очередной скандал: слишком это забавно. Все вечно ржут и отвлекают…

Дверь тем временем закрывается с другой стороны, оставляя нас вдвоем. Макс молчит, я тоже, но когда он только открывает рот, я сразу же перебиваю.

— Даже не вздумай.

— Амелия…

— Я сказала — закрой рот, — перевожу на него внимание, двигаюсь ближе, чтобы оставить поцелуй на губах, — Вместе до конца.

Он рад это слышать, но я вижу — не принимает до конца, поэтому когда Макс засыпает, я объявляю всеобщий сбор. По скайпу мы связываемся всей семьей, включая моих братьев и обоих родителей Макса. Странно это видеть, как Петр Геннадьевич мнется, молчит, как ему неловко. За все то время, что он провел вдали от Москвы, спесь его окончательно сбилась. Он стал обычным мужчиной средних лет, который допустил слишком много ошибок, и, черт возьми, как же Макс на него похож. Я раньше отрицала, не понимала, а теперь вижу: они очень похожи. За огромным слоем наружного, прячется глубокое внутреннее, которое мне очень хорошо понятно. И Марии понятно. Замечаю мимолетом, как она сжимает его руку, но лишь слегка улыбаюсь — никаких акцентов, ни к чему они сейчас.

— У меня есть одна идея, — тихо говорит Петр, и шум-гам сразу же замолкает.

Он чувствует себя неловко от внезапного внимания, от которого отвык, смотрит в сторону. Теперь я улыбаюсь уже явно, встречаюсь глазами с Марией, и та кивает, мол, знаю о чем ты думаешь, да, так и есть. Макс его копия.

— Эм…в общем, есть один хирург в Лос Анджелесе… когда-то давно я…заметил его в детдоме и оплатил ему учебу.

— Ты? Оплатил учебу? — усмехается Марина, но ее отец никак не реагирует.

Точнее не реагирует, как среагировал бы раньше. Он покорно принимает яд дочери, кивает и смотрит себе под ноги.

— Он напомнил мне меня, поэтому…

— Петя, — тихо зовет его Мария, сжимая руку сильнее, от чего дочь их только больше глаза закатывает и фыркает, — Ты можешь сказать им правду.

— О боже, — Миша вздыхает, — Что еще?

— Они уже взрослые…

Тут напрягаюсь даже я. Предположить, что там у Петра могут быть за тайны в загашнике — дело такое…

— В общем…эм…он ваш брат.

Поднимаю брови, стараясь не реагировать на смешки, но тут он добавляет.

— Двоюродный.

Вот это уже интересно. Дети Александровского застывают, а он жмет плечами и выдыхает сигаретный дым.

— Гриша познакомился с его матерью в одной кафешке в Нью Йорке много лет назад, закрутилось, и вот…

— Почему он это скрывал?

— Потому что он его не хотел, да и вы же знаете: он политик, а его жена…в общем тема это больная.

Знаю. Жена их дяди детей иметь не может, а Григорий Александровский никогда не хотел особо, как мне по крайней мере казалось. Он, может быть, и был превосходным политиком, но в плане детей…насколько я поняла, так как особо его и не знала, они у него никогда в приоритете не были. Григорий умер пару лет назад, и это так странно, как даже после его смерти и пройденного времени, его тайны вскрываются только сейчас. Интересно почему?