Холли внутри шторма

Глава 04

Когда-то Вероника Смит была очень красивой, вы не смотрите на эти морщины и синяки под глазами, которыми безо всякого на то разрешения одарила ее жизнь.

Золотая девочка своих любящих родителей, маленькая принцесса, избалованная и изнеженная. Жизнь казалось простой и наполненной нехитрыми радостями: популярность в школе, спальня из розового шелка, красивые наряды, дорогие игрушки.

Сразу после выпускного она собиралась замуж за красивого юношу из хорошей семьи, родители Вероники выбирали молодоженам особняк в подарок, а родители жениха обещали преподнести белоснежный кадиллак.

А потом случился Малькольм.

Появился просто из ниоткуда и сломал ей всю жизнь.

Нет, он никогда не притворялся хорошим парнем. Сразу было понятно, что от него жди неприятностей, но Вероника находилась в том возрасте, когда очарование порока выглядело непреодолимым.

Это случилось в одном дешевом баре, куда она пришла, чтобы доказать подруге, что тоже чего-то стоит. Миранда заверяла, что, прежде чем похоронить себя под руинами благополучного брака, надо сделать что-то по-настоящему дерзкое. Украсть выпивку в магазине, например, поцеловать незнакомца или прийти в одиночку в дешевый бар, сесть у стойки и заказать себе виски.

В тот вечер Вероника сделала из этого списка все.

Позже, вспоминая их знакомство, Малкольм говорил, что она выглядела как воздушная зефирка, случайно принесенная ветром в логово диких зверей. Юная девушка с налетом школьной невинности, испуганно хлопающая ресницами.

Нельзя было упустить такую сладкую добычу, говорил Малкольм.

Он и не упустил.

Вероника и опомниться не успела, как уже целовалась с Малкольмом на задворках бара между мусорными баками, потом они украли бутылку текилы в круглосуточном магазине на заправке, а утро она встретила с мучительной головной болью в дешевых меблированных комнатах на несвежих простынях и с голым Малкольмом рядом.

Вероника даже не помнила, как распрощалась со своей девственностью, что было крайне неуместно накануне свадьбы.

Разумеется, родители ее потеряли. Всю ночь, наверное, они метались по Бристолю в поисках своей единственной дочери.

Представив себе, какая головомойка ее ждет, Вероника настолько испугалась, что не стала возвращаться домой.

Она отправила маме трусливое и невнятное сообщение в том духе, что не готова к браку и ей нужно время, чтобы найти себя.

Больше Вероника своих родителей не видела.

Она не закончила школу, не получила особняк и кадиллак, не надела свадебное платье и не сделала еще миллион вещей, которые были предназначены ей судьбой.

Весь ее мир заполнил собой Малкольм — с красивыми густыми ресницами, чувственным ртом, запахом кожи и табака, злыми шутками, изменами, скандалами, безудержным сексом, ночными гонками на мотоцикле, постоянным безденежьем, отчаянием и сумасшествием.

Жизнь Вероники превратилась в полный хаос, и она перестала даже пытаться ее контролировать. Ее качало на эмоциональных качелях такого бешеного диапазона, что совершенно не получалось перевести дух и понять, куда несет их пару.

В те дни, когда у них с Малкольмом все было хорошо и он был нежен, щедр и весел, Вероника ощущала столь сильное счастье, что это было похоже на истерику.

Но когда все становилось плохо, когда он отдалялся от нее, снова пах чужими духами, надолго пропадал из дома, Вероника погружалась в черную депрессию, от которой спасалась таблетками пополам с алкоголем.

Конечно, она пыталась вырваться из этого порочного круга. Ходила на групповую терапию, где другие женщины, точно так же попавшие в болезненную зависимость от разрушительных отношений, по кругу говорили одно и то же. Несколько раз Вероника убегала из дома посреди скандала, дважды — среди ночи. Она блуждала по Бристолю, спрашивая себя: где же ее место в этом мире?

Однажды она ушла от Малкольма на целых два месяца, и все это время буквально корчилась от боли.

Ломка была как у наркомана со стажем, до того ей хотелось прикоснуться к нему, обнять, вернуть себе снова.

Чтобы хоть как-то сбросить невыносимое напряжение, Вероника купила дешевый лэптоп и выплеснула в слова все чувства, которые терзали ее. Она писала как сумасшедшая, во время смен в салоне проката, в задрипанной комнатке мотеля, в парке, везде.

Дописав свою историю и поставив в ней точку, Вероника взвыла от обиды — вся эта писанина нисколько не помогла.

Ей по-прежнему хотелось обратно к Малкольму, назад в свою ужасную и деструктивную жизнь. Была ли это тяга к саморазрушению, привычка или извращенное понимание любви, Вероника не знала. Но она бежала в их крохотный домик — где на кухне было не развернуться, где ванная комната проигрывала сражение плесени, где из дивана торчали пружины — так быстро, что в боку закололо.

И нашла Малкольма в таком же ужасающем состоянии, в каком находилась сама.

Они протрахались двое суток и едва не умерли от истощения и голода, а потом все началось заново.

За одним исключением — у них появились деньги.

Малкольм нашел ее дневник, принявший форму пухлого романа, и отправил в издательство.

И вдруг страсть и боль Вероники, ее неврастеническая привязанность, ее пошлые откровения, тошнотворные подробности, постыдные описания, взаимные оскорбления, бурные примирения, ее крик, почти вой, о помощи — захватили нацию. Книга стала бестселлером, скучные домохозяйки, в чьей жизни не было места подобным безумствам, читали ее запоем.

Были какие-то премии и даже экранизация, и хлынувший поток денег сделал жизнь Вероники еще более невыносимой.

Теперь у нее были особняк и кадиллак, а Малкольм закатывал безумные вечеринки, на которых появлялся, подобно Фредди Меркьюри, в образе короля. Дом захватили оргии, фонтаны с шампанским, полуголые красотки, всевозможные прилипалы и подпевалы, и тогда Вероника купила крысиного яду.

Сначала она не могла определиться, кого хочет отравить сильнее: себя или его. Но потом пришло решение — сначала она убьет Малкольма, а потом наложит руки на себя. Они станут гребаными Ромео и Джульеттой.

Но все вышло не так, как Вероника планировала.

Стоя возле могилы Малкольма Смита, Тэсса спрашивала себя: а это вообще нормально, что покойники творят что хотят?

— Он здесь, — уже в третий, наверное, раз, повторила она разъяренной вдове, — просто… не хочет выходить.

— Что значит — не хочет? — опешила Вероника. — Как это — не хочет? Это неприемлемо! Я буду жаловаться! Я заплатила большие деньги за то, чтобы мой муж являлся передо мной по первому требованию — в любую ночь! Каждую ночь!

— Да, это совершенно неприемлемо, — согласилась Тэсса задумчиво. Надо бы написать в своем завещании, чтобы ее не вздумали хоронить на подобном кладбище. Вдруг найдется еще один одержимый псих, кто, подобно Веронике, будет относиться к ее зомби как к дрессированной собачке.

Странно, если подумать, но Тэссе нравилось, что Малкольм проявлял своенравность. В этом было что-то куда более правильное, чем в тупой покорности.

Понять бы еще, отчего все это происходило.

И почему именно Малкольм?

Если из могилы выберется Алан Райт, брат Фрэнка, то последний словит сердечный приступ. Он так ни разу и не призвал Алана, предпочитая, чтобы мертвые оставались мертвыми и не имели дела с живыми.

Вероника вдруг пнула ногой ни в чем не повинную могильную плиту Малкольма, а потом и вовсе на нее плюнула.

— При жизни мне нервы мотал — и после смерти продолжает, — пожаловалась она, — делай что хочешь, Тэсса, но почини это!

— Может, так лучше? Ты научишься жить заново. Вероника, вас как будто двое в одной могиле.

— Тебя забыли спросить, — обиделась она и пошла к морю, доверяя свои стенания ветру.

А Тэсса пожала плечами и направилась домой, спать.

С некоторых пор она приноровилась передавать управление делами Фрэнку или Холли, в зависимости от ситуации. Просто выключала в себе Тэссу Тарлтон, падшего инквизитора, привыкшего вести расследования и бороться с монстрами. И спрашивала себя: а как бы сейчас поступил бывший заключенный или сумасшедший художник?

Сегодня ей нужен был Холли с его базовым доверием к миру. Если Тэссу чему и научил этот чокнутый, так это тому, что некоторые вещи просто случаются. Не надо пытаться понять их, разобраться в причинах, постичь смысл. Лучше всего просто довериться течению и посмотреть, что будет дальше.

Быть кем-то другим, но не собой, помогало отлично.

На следующее утро Холли Лонгли проснулся от тишины, которая явно принадлежала обеденному времени. Такая тишина не могла быть порождением утра — всегда суетливого, нервного, куда-то опаздывающего.

Нет, эта тишина была ленивой и умиротворяющей, расслабленной и сытой.

Потянувшись как следует, Холли выглянул в окно. Он не признавал штор даже в таких удушливых городах, как Нью-Йорк или Лондон — стены-стены, — и уж тем более не собирался занавешивать Нью-Ньюлин с его невероятными пейзажами.

За стеклом серой мелкой рябью простиралось море, бесконечное, безграничное, вечное, великое. То, перед чем робел даже Холли, а уж он-то не признавал авторитетов.

— Привет, — сказал морю Холли и для верности помахал рукой.

Натянул джинсы и поднялся наверх, в башенку.

— Я не понял, — сказал оскорбленно, — где мой утренний стакан воды в морду? Что еще за равнодушие?

Призрак, вопреки обыкновению, не вязал шарф, а плел какую-то паутинку из волос, напевая себе под нос.

— Тэсса за тебя заплатила, — сказал он добродушно, — локоном человека, который ни жив, ни мертв.

— То есть своим собственным? — мрачно уточнил Холли.

— Тэсса Тарлон определенно жива, — возразил призрак, далекий от метафор и символизма.

— Ну да, — пробормотал Холли, вовсе не уверенный в этом.

Живой человек — тот, кто ходит, дышит, принимает какие-то решения? Или тот, кто чувствует и не боится радоваться?

— Что именно ты сейчас делаешь? — спросил он.

— То же, что и всегда, — ворчливо ответил призрак, — приглядываю за мертвецами. Такая уж у меня работа — смотритель кладбища.

— Ну ты вроде как уже ушел на пенсию. Забыл, наверное?

— Глупости, — рассердился он, — я просто умер! Это совершенно не повод пренебрегать своими обязанностями!

Вот когда Холли умрет — он после этого и пальцем о палец не ударит. Будет возлежать в золотом саркофаге и слушать, как человечество рыдает от невосполнимой потери.

— Ладно, — пробормотал он, — развлекайся.

После чего забрал пустое блюдечко из-под молока — должно быть, Тэсса с утра принесла его, — и пошел умываться.

У него было Очень Большое Дело: уговорить Мэри Лу угостить его куском торта.

Нельзя же оставаться без сладкого два дня подряд! Это совершенно никуда не годится!

Быстро приняв душ и одевшись, Холли натянул куртку Тэссы (ему нравилось носить ее одежду, такая попытка забрать ее немного себе) и целеустремленно зашагал к «Кудрявой овечке».

Это была очень решительная походка очень занятого человека, и каждое разумное существо сразу бы поняло, что нельзя останавливать того, у кого такая походка.

Но женщина, стоявшая возле потрепанной машины прямо на дороге, очевидно, не была разумным существом.