переКРЕСТок одиночества 2

Глава 12

— Болит аль не болит — а работать надо, внучек.

Удивленно вздрогнув, я медленно приоткрыл глаза, повел мутным взглядом по сторонам, пытаясь увидеть произнесшую эти слова бабушку.

Как-то серьезно приболев, проведя аж целых два дня в постели, она, упрямо закусив губу, начала сползать с кровати и нашаривать тапочки. На мое возражение и слезы, она удивительно ласково погладила меня по волосам морщинистой изработанной ладонью и произнесла эти памятные слова:

— Болит аль не болит — а работать надо, внучек — посидела чуть на краю кровати, встала и, шатаясь, опираясь на меня, побрела к сеням, бормоча — Пока больно — ты живой, пока тяжко — ты живой, пока горько — ты живой. Запомни это, внучек. Запомни накрепко. Когда будет легче? А кто его знает. Может в другом мире каком? Да и то что-то не верится в эту сказку…

Подтянув ноги, уперевшись рукой, я медленно принял сидячее положение и, лязгая зубами, прохрипел:

— И это мире — тоже. Больно, тяжко и горько. Но я живой… живой…

Живой!

Медленно поднявшись, охнул от боли в правом колене. Скрежеща зубами, заставил ногу еще несколько раз согнуться и разогнуться, одновременно сжимая и разжимая пальцы на руках.

Как долго я пролежал без сознания?

Как глубоко я провалился?

Успел ли заработать обморожение?

Помер ли наконец Ахав?

На последний вопрос ответ пришел удивительно быстро — стоило мне вскинуть голову и я увидел застрявшего между стен трещины Гарпунера. Голого старика сложило пополам, свешивалась вниз белая-белая рука, пульсируя, медленно затухал в груди грозный пульсар, освещающий все вокруг призрачным светом.

— Ладно — кивнул я — Ладно.

И снова в душе затеплилась радость. Детская радость, когда первый раз в жизни даешь отпор обидчикам, отвечая словом на слово, ударом на удар. Эта радость неописуема и незабываема.

А еще я снова видел — обоими глазами. Мутность быстро исчезала. Затихала головная боль. На лбу ссадина, на щеке ссадина. Причем, если верить результатам ощупывания, у меня даже не ссадины, а кожа будто лопнула изнутри наружу, раскрывшись как кровавые бутоны. Ничего себе…

— Ладно — повторил я, дергая рычаг до щелчка и зажигая на оружие желтый огонек — Ладно.

Больше дергаться не решился — снова вспомнил тот иссохший труп напавшего на своих спятившего агрессора. Мне главное иметь возможность пальнуть хотя бы раз в случае чего.

А теперь…

А теперь надо срочно выбираться.

Проваливаясь в снегу, с трудом добрел до более узкого места и, используя винтовку как распорку и ледоруб одновременно, сначала вырубая выемки-опоры для сапог, а затем вклинивая оружие и поднимаясь чуть выше, я начал долгий изнурительный подъем. И глядел только по сторонам и вверх, избегая смотреть в густую мрачную синеву под собой — боялся, что что-то во мне дрогнет и я сорвусь. Глупый иррациональный страх — но ругать за него буду себя позже. Не смотрел я и на тело Ахава. По той же причине. Не знаю, когда я вдруг стал суеверным, но уверен, что это временно. А пока лучше сосредоточиться на выбивании следующей ступеньки. Сосредоточиться на подъеме…

Перевалившись через край трещины, я со стоном вытянулся на снегу, запихнул горящие диким огнем ладони под куртку, под свитер, прижав к мокрому от пота животу. Проклятье…. Делаю так уже не первый раз, спасая пальцы. Не хочется становиться калекой. Не в этом мире. Калекам везде не сладко, но тут… тут это полный кошмар.

Лежа в снегу, неотрывно глядя на Столп, я чувствовал, как во мне медленно что-то закипает. Я прислушивался к неумолчному шепоту в голове и чувствовал, что вот-вот…

Это надо использовать… весь этот подступающий эмоциональный взрыв, всю эту бурю…

И едва почувствовав первый внутренний толчок, первый позыв открыть рот и выплеснуть гневные слова, я сначала заставил себя рывком подняться и сделать первый шаг ко входу к снежной норе. И только потом разлепил губы и заговорил, обращаясь к громаде Столпа:

— Это неправильно! — крикнул я — Несправедливо! Да ты пленник — но и мы тоже! Да ты пленен многие века или даже тысячелетия — но сравни свою и наши продолжительности жизни! Ты может живешь вечно! А мы — каких-то жалких шестьдесят-семьдесят лет! Во всяком случае большинство! Ну хорошо — может дотянешь до девяноста! Но речь о другом — какого черта?! Зачем ты натравил на меня Ахава?! Прикола ради?! — развернувшись, я развел горящими от боли ладонями, издевательских ухмыльнулся Столпу — А?! Прикола ради?! Да мы страдаем так же, как и ты! Мы тоже пленники! Узники! Сидельцы! И мы тоже мечтаем о свободе! Ты ведь не считаешь, что прозябанье в Бункере — это свобода? Нет? Разве ты мало наблюдал за нами? Пусть ты мыслишь иными понятиями, иными категориями — но должен же понять главное!

Все это время я брел, волоча за собой винтовку и уже не в силах ее поднять. Брел и орал, изредка поворачиваясь к предмету своей ярости:

— Ты должен охотиться за здешними тюремщиками! За теми, кто пленил тебя! За теми, кто обманом перетащил нас в этот гиблый мир и заставил отбывать здесь десятилетия ничем незаслуженного тюремного срока! Что сделал тебе я?! Я Охотник! Убиваю медведей, кормлю стариков и пытаюсь докопаться до правды! Меньше всего ты должен злиться на меня!

Еще несколько шагов… еще несколько глубоких вздохов, каждый из которых рвет мне горло. И еще много злых слов:

— Тот же Ахав — ведь он стремился к тебе! Хотел поговорить! Хотел узнать! А может быть хотел и помочь! И как закончил несчастный гарпунер? Куском мерзлого мяса в богом забытой трещине? Это твоя благодарность?! Так не пойдет! Слышишь?! Так не пойдет! Хочешь вырваться — ищи себе союзников! Не рабов! Союзников! Друзей! Соратников! Только так у тебя получится вырваться! Ох…

Я упал на колено, завалился на спину, ошеломленно попытался вдохнуть и понял, что в горло вползает что-то вроде загустевшего ледяного киселя. Резко перестали болеть ладони, вообще все перестало болеть. А в небе исчез туман…

Что за…

Вверху, высоко-высоко, ярко сверкнули звезды. Сверкнули и… начали становиться еще ярче, прямо как лампы при повышении напряжения. Падали вниз разом потяжелевшие тучи и туман, открывая небо и сотни искорок и темных теней несущихся в хороводе тюремных крестов. Зрелище завораживающее, но я, кажется, помираю… температура вокруг упала, даже не упала, а рухнула! С хрипом перевернувшись, я подался вперед, впихивая себя в темноту снежной норы. И тут же понял, что тут гораздо теплее. Хорошо… еще пара метров. И еще.

Через пять метров я скатился по мной же сооруженному склону, оказавшись у двери тамбура. Дернул за рычаг. Опять. Вошел внутрь. Опять. Дернул еще рычаг. И по мне ударила кошмарная по силе и боли тепловая волна.

Задыхаясь в диком кривое, в реве боли, сползая по стене и ударяя по полу кусками полыхающего мяса, которыми стали мои ладони и предплечья, чувствуя, как с лица сползает горящая кожа, я снова стремительно проваливался в беспамятство. Но даже отключаясь, я удерживал перед внутренним взором недавно увиденную картинку — сверкающие звезды в черном небе.

А если точнее — восемь ярких звезд расположенных правильным кругом и висящих прямо над Столпом. И как только эти звезды полыхнули, как только загорелись, быстро становясь все ярче, температура разом упала на десятки градусов. Я не могу точно оценить, но уверен — на десятки градусов! Где-то с минус пятнадцати до может минус пятидесяти — и в это в тот миг, когда я нырнул в спасительную снежную нору. Кто знает какая температура снаружи сейчас? Минус семьдесят?

Минус девяносто?

Минус сто?

А бывает ли вообще такая температура?

— Спутники? — едва слышно просипел я и снова отключился.