Вавилонские ночи

— А она что?

— Говорит, что Хепберн закончила тем, что снялась в «Рустере Когберне», а Оливье — в «Бетси»[17]. Она видит два пути: либо сбежать и затеряться в безвестности, как побитая собачонка, или оставаться на виду, превращаясь в карикатуру на самое себя. Говорит, Бобби Дай сделал правильный выбор, хотя мог бы еще повременить с этим делом.

Она пристально вгляделась в лицо собеседника, ожидая, как он отреагирует. Но так ничего и не разглядела.

— Вы ведь были с ним знакомы? — спросила она.

— Немного. Не думаю, что стоит брать с него пример.

— Но он ведь был хорош в своем ремесле? Я слышала, что говорят о нем актеры — что всегда следили за его новыми ролями, чувствовали его превосходство. Странно, но они все как будто его побаивались.

— Он их тоже.

— Вопрос в том, куда ему было двигаться дальше. Смог бы он достичь еще больших высот? За «Пожар» он получил «Оскара», и есть мнение, что на этот раз приз ему присудили действительно заслуженно.

— Смог бы он достичь новых высот? Не знаю. Дурацкий вопрос, вам не кажется? С каких это пор актерское ремесло превратилось в спорт? Ваша сестра рассуждает так, будто раньше была профессиональной бейсболисткой. В какой момент искусство сменилось деньгами и страхом?

— Да вы романтик. У вас с Анной много общего.

— Рано или поздно ей придется сделать выбор.

— От славы она не откажется, будет цепляться за нее зубами и пойдет по головам, если что. Но вы могли бы доставить ей радость и отвлечь от этих мыслей. Ей сейчас не помешало бы немножко переживаний, не касающихся истории с шарфом.

— Боюсь, я не из числа альфонсов. И никогда не завожу романов со своими клиентами.

— Ради Бога только ей об этом не говорите. Она нуждается в вашей защите. Какое вам дело до причин, главное, чтобы она была в безопасности. Разве не за это вам платят? А если сможете не попасться к ней в коготки — значит, вы молодец. Я бы с удовольствием поглядела на это со стороны.

— Вы так говорите, будто она племенной петух, гоняющий пеструшек по курятнику.

— А вы не смейтесь, во многом так и есть. Мужчины без ума от Анны, Анна без ума от мужчин. Это стоит видеть.

Когда они подошли к бассейну, Анна снова была в воде. Она сделала еще два впечатляющих круга — представление удалось на славу, — выбралась из воды и выглядела при этом как актриса в роли олимпийской чемпионки по плаванию. Черный купальник, хоть и закрытый, совершенно не оставлял простора воображению. Она запрокинула голову и, слегка изогнувшись и подняв руки, выжала воду из своих знаменитых медово-пшеничных волос. Все было проделано весьма искусно, а он был тонким ценителем. Анна вряд ли ожидала, что он тут же впадет в экстаз, подумал Шпандау, но было сразу заметно: она привыкла побеждать на всех фронтах.

— Не подадите мне вон то полотенце? — обратилась Анна к Шпандау. Пам почти неслышно застонала и закатила глаза. Шпандау протянул Анне полотенце, и та стала расхаживать вокруг: пусть он пофантазирует, будто она только что вышла из душа. Шпандау наблюдал за ее перемещениями и ждал. Наконец она закончила вытираться, взяла со столика темные очки и надела их. Потом улеглась в шезлонг и сделала вид, будто смотрит в небо.

— Памми, ты не попросишь Беттину принести нам кофе и бутерброды?

— Ну конечно, — ответила Пам. — Бегу и падаю. Может, мне еще принести твое летнее нижнее бельё? Или лучше с начесом?

Пам удалилась, не дожидаясь ответа. Анна сделала вид, что ничего не слышала. Тянулись томительные секунды. Шпандау смотрел на холмы и деревья за домом. Похоже, ему следовало что-то сказать, но он был не в настроении. Наконец она заговорила сама:

— Пам — моя сестра.

— Я заметил некоторое сходство.

— Мне частенько хочется ее придушить, — продолжала Анна.

— Да, — согласился Шпандау. — Родственники порой доставляют не меньше хлопот, чем прислуга.

— Вы всегда шутите с таким невозмутимым лицом, господин Шпандау?

— Да, мэм. Умение шутить с невозмутимым лицом и вести себя за столом — вот два столпа моей профессии.

Она сдвинула солнечные очки на кончик носа и смерила детектива оценивающим взглядом.

— Вы что, издеваетесь надо мной, господин Шпандау?

— Ну что вы, мэм. Это было бы нескромно и непрофессионально.

— Я смотрю, вы с Пам спелись. Неудивительно, что она хочет вас нанять. Вопрос в том, захочу ли того же я.

— Ответить на него можете только вы.

— Меньше всего мне нужно, чтобы кто-то контролировал каждый мой шаг. Здесь и так нелегко остаться наедине с собой.

— Попробуем держаться незаметно, — сказал Шпандау.

Она снова окинула его взглядом: с ног до головы, а потом в противоположном направлении.

— Лапуля, вы так же незаметны, как буйвол. Не собиралась на вас наезжать, но если вы не повтыкаете себе в уши веток и не притворитесь деревом — по-любому будете выделяться.

Пам вернулась с шарфом и пачкой писем. Все это она вручила Шпандау, тот отошел в сторонку, уселся под зонтом и принялся изучать и шарф, и письма.

— По-моему, мы подняли слишком много шума из ничего, — заявила Анна. — Может, я просто за что-то зацепилась.

— Нет, — возразил Шпандау. — Шарф разрезан.

— Да и в письмах нет ничего необычного, кроме красных чернил. Лично меня они совсем не беспокоят.

Шпандау копался в бумагах. Горничная принесла и поставила на стол блюдо с бутербродами и кофейник. Пам разлила кофе по чашкам. Анна, по-прежнему лежа на спине, сказала:

— Слушайте, ну это же смешно. Если они хотели всерьез мне навредить, что им мешало? Они ведь были совсем близко. Почему пострадал только шарф?

— Они и не думали вам вредить. Хотели продемонстрировать, насколько близко могут подобраться. — Затем он обратился к Пам: — Думаете, все письма от одного человека?

— Они приходят уже довольно долго. Перед случаем в ресторане стали приходить чаще. Никакой агрессии, никаких угроз, но содержание навязчивое. Как она прекрасна, как много он думает о ней, как хорошо ее понимает — и все в таком духе. Создается ощущение, будто он что-то задумал.

— А откуда мы знаем, что это он, а не она? — вставила Анна.

— Не подумайте, что я шовинист, но женщинам, как правило, не хватает безумия, чтобы проделывать такие штуки. Возьмем, к примеру, вашу сестру. Она бы скорее отравила вас, чем перерезала вам горло.

— Ха! — воскликнула Анна.

— Так вы думаете, здесь все же присутствует сексуальный элемент? — спросила Пам.

— Господи, — протянула Анна из своего шезлонга, — Зигмунд Фрейд возвращается. Да люди тысячелетиями влюблялись в актеров и сохли по ним. Ведь мы же именно этого от них и хотим, а?

Шпандау поскреб красные чернила на одном из писем. Буквы хлопьями осыпались со страницы. Очень похоже на кровь, но он не стал произносить это вслух.

— Большинство понимает, что их фантазии — всего лишь фантазии, — сказал он. — Но большинство — не значит все.

— Почему ты не хочешь признавать, что у нас проблема? — набросилась Пам на сестру. — Какой-то сумасшедший налетел на тебя и порезал твою одежду. А мог бы порезать тебя. Не понимаю, почему ты норовишь спрятать голову в песок?

Анна села.

— Да потому, что не желаю, чтобы моя жизнь пошла наперекосяк только из-за того, что какой-то гребаный влюбленный недоумок подобрался чересчур близко. Буду постоянно держать при себе Чандлера или еще что-нибудь придумаю.

— Эта задача не для Чандлера. А вот у господина Шпандау многолетний опыт.

— Нет уж, благодарю, — отрезала Анна. — Нет. — Она вскочила и принялась собирать вещи.

— Я тебя не понимаю, — повторила попытку Пам. — Что ты творишь?

— Я актриса, только и всего, — ответила Анна. — Просто актриса. И я не отвечаю за то, что происходит в головах у всех этих людишек. Мне дана жизнь, и я не позволю, чтобы какой-то никчемный извращенец диктовал, как мне ее прожить.

— Пятнадцать лет назад, — сказал Шпандау, — вы позировали обнаженной для глянцевого журнала. А потом передумали и потратили примерно половину бюджета страны на то, чтобы выкупить у фотографа эти снимки. А сделал их ваш тогдашний друг, если не ошибаюсь. Снимков я не видел, но уверен — они были шикарные. После этого трудновато делать вид, будто вы никогда сознательно не разжигали чьи-то фантазии.

Анна пронзила его взглядом.

— Господин Шпандау, не думаю, что… — попыталась вмешаться Пам.

— Нет, Памми, — прервала ее сестра. — Давай уж, дослушаем господина Шпандау. А вы переходите к делу.

— Да, мэм, именно для этого люди вроде вас и нанимают меня. Не собираюсь понапрасну тратить ни ваше время, ни свое.

— Я не обязана вам ничего объяснять, господин Шпандау. Не обязана отчитываться.

— Да, мэм.

— Я могу показать вам эти снимки. Убеждена, они не оставят вас равнодушным. Уйма народу согласилась платить за такую честь.

— Не сомневаюсь, мэм. Но удивлен, что вы все еще их храните.

— О да, все еще храню. И время от времени вытаскиваю — когда хочу напомнить себе, каким же дерьмом могут быть мужчины. Глядя на фотографии, я лишний раз убеждаюсь, что никто и никогда больше не уболтает меня сделать то, чего я не хочу. Мои слова не разбивают вам сердце, нет? Вашу нравственность не оскорбляет то, как я зарабатывала при помощи своего тела?

— Нет, мэм. Вы красивы и хотите использовать этот козырь. Потом появляется кто-то еще и решает использовать его за вас. Это не делает вас невинной овечкой, скорее уж неудачницей в бизнесе. Впрочем, никто пока не назначал меня на роль главного арбитра Вселенной по части нравственности.

— Неужели вы сами ни разу не совершали ошибок? Не делали ничего такого, чего теперь стыдитесь?

— Делал, конечно. Бывает, ты предполагаешь, что события сложатся так, а они складываются совершенно по-другому. Но я ведь не говорю, будто не ведал, что творю. Очень даже ведал — просто не добился желаемых результатов.

— Вы случайно не иезуит, господин Шпандау?

— Нет, мэм. Но я прожил в Голливуде достаточно времени, чтобы понимать, что к чему.

— Как и я, вы хотите сказать?

— Ох, ребятки, — встревоженно вставила Пам, — кажется, у нас не слишком хорошо получается играть в одной песочнице.

— Да идите вы на хрен, господин Шпандау, вместе со своей грошовой этикой. Я уехала из Техаса, чтобы избежать нравоучений, и не готова выслушивать их от такого узколобого критикана и зануды.

— Может быть, господин Шпандау хочет извиниться…

— Нет, — отрезал Шпандау. — Не думаю, что он этого хочет. Господин Шпандау просто старается быть предельно ясным. Вы тратите жизнь на попытки сделать фантазию настолько реальной, чтобы люди пересекли черту и оказались в созданном вами мире. Как ни печально, некоторые из них потом не способны вернуться назад.

— Что вы такое говорите? Неужели мы при съемках каждого фильма должны беспокоиться, что среди миллиона зрителей найдется один чокнутый? Не я превращаю его в психа. Он псих, потому что не видит разницы между мечтами и реальностью. И таким его вовсе не я сделала. Он уже вошел в гребаный кинотеатр законченным психопатом, господин Шпандау. Все случилось до того, как он уставился на экран.