Секта

Глава пятнадцатая

— Куда мы теперь? — спросил я, когда мы шагали по улице.

Маша стянула перчатки и незаметно отправила их в урну.

— Чего-то мне расхотелось веселиться, предлагаю выбрать уютный бар и нажраться до свинского состояния.

Я почесал затылок.

— А потом?

— А потом, если будут силы идти, вернуться домой… можно даже к тебе, и завалиться спать. Просто спать, чего ты так напрягся?

Я прикинул, не проще ли будет просто затариться спиртным и пить у меня, но потом прикинул хлопоты по приготовлению закуски, да ещё с утра порядок наводить. Лучше в бар, тем более, что деньги у нас есть. Деньги, правда, для дела, но дело мы уже сделали, теперь будем свою боеспособность восстанавливать. Ещё один ощутимый плюс в том, что в баре нас будут видеть свидетели, и снимать камеры видеонаблюдения, в случае чего не придётся выдумывать себе алиби.

Подходящее заведение нашлось недалеко от центра, точнее, на отшибе, словно специально выбирали место, куда несложно проехать, где есть место для парковки, но при этом недалеко идти. Назывался этот бар «Тортуга» и имел ярко выраженную морскую, даже пиратскую атрибутику. В зале висели канаты, за стойкой был штурвал, бармен был одет под пирата, даже с повязкой на глазу, а симпатичные молодые официантки поголовно носили тельняшки.

Ещё здесь имелись тяжёлые столы и стулья, целиком из дубового бруса, такие, что использовать их в драке было просто невозможно, если ты, конечно, не тяжелоатлет уровня мастера спорта. Но, насколько я понял, драки тут юольшая редкость, заведение всегда славилось своим порядком, а любого буйного посетителя вышвыривали за дверь в два счёта. Многих просто не пускали, если у фейс-конроля имелись на этот счёт хоть какие-то подозрения.

Но мы фейс-конроль прошли легко, заняли свободный столик в углу, и стали ждать заказа. Кухня ту, вопреки названию, была самая разнообразная. Например, после недолгой дискуссии, мы заказали жареной картошки с грибами, пару кусков пиццы и, разумеется, спиртное. Пить решили тёмное пиво, а в довесок попросили принести фирменный местный самогон. Самогон тот отличался своей крепостью и мягким вкусом.

— Приступим? — спросил я, поднимая стопку.

— Непременно, — она широко улыбнулась, мы чокнулись и выпили. Жидкий огонь прокатился оп пищеводу, но послевкусие от самогона осталось приятное, даже запивать не особо хотелось.

— Между прочим, — сказал я нравоучительно, — снятие стресса алкоголем ведёт к…

— Не нуди, а. У меня для нравоучений личный монах есть. Лучше давай о чём-нибудь умном поговорим. Начинай меня развлекать. Тебе нравится современное искусство?

— Хм, — я отставил недопитую кружку с пивом и попытался сформулировать ответ. — Современное искусство — понятие сильно расплывчатое. Во-первых, в зависимости от вида искусства, можно выделить несколько направлений, и в каждом будет разный уровень, разный этап развития и разные отклонения. Даже, я бы сказал, девиации. Во-вторых, современное искусство сложно затолкать в какие-то временные рамки, даты сильно плавают, порой на десятилетия.

— Например? — она залпом допила пиво, и поставила кружку, глядя на меня с нескрываемым интересом.

— Ну, смотри, искусство бывает разным, возьмём к примеру живопись. Если говорить об искусстве прошлого, то видим Рембрандта, Дюрера или даже укуренного Ван Гога, мастеров, чьи картины легко можно перепутать с фотографиями.

— А потом всё это выродилось в «Чёрный квадрат», — фыркнула она, глаза у неё заблестели, самогон действовал быстро.

— Не выродилось, — возразил я. — «Чёрный квадрат» — это не есть вырождение, это эксперименты, как, кстати, и всё творчество Пабло нашего Пикассо. Эти люди умели хорошо рисовать, просто они, видя, что поляна занята полностью, а шедевры становятся обыденностью, хотели выделиться вот таким способом.

— И выделились, — она позвала официантку и попросила ещё пива.

— Выделились, — согласился я, — но тем самым проторили дорожку тем, кто хотел аналогичным образом выделиться, не обладая вообще никаким талантом. Те, кто пришёл им на смену, напрочь игнорировали талант, занятые только, подчёркиваю, только самовыражением. Грубо говоря, написать по-настоящему красивую картину им не под силу, а привлечь внимание нужно другими способами. Например, изобразить половой орган на холсте, используя для этого экскременты.

— Фу, — она сморщила носик, но тут принесли картошку, да не просто картошку, а только что пожаренную, на чугунной сковороде, стреляющую маслом и с запахом, вызывающим обильное слюноотделение. Дальше мы разговаривали уже с набитыми ртами, забыв про приличия.

— Это я к тому, что эксперименты и даже наглые выходки мастеров общество готово терпеть и даже кое-где ими восхищается, те же, у кого творчества нет, а есть только выходки, звания творцов недостойны, да и общество, которое умиляется говношедеврам, недалеко от них ушло. Все хвалебные отзывы — это петух и кукушка, свои хвалят своих, кроме того, предметы искусства служат объектом коммерческих спекуляций, что тоже вносит свой вклад в их популяризацию.

— А другие области? — с интересом спросила она, снова разливая самогон по стопкам (наливали мы понемногу, грамм по тридцать, но, с учётом крепости напитка и этого хватало), вдалеке уже спешила официантка с двумя кружками тёмного пива. — Литература, например что, тоже деградировала и стоит читать только классиков?

— Нет, тут всё немного иначе, литература по-другому воздействует на восприятие. Правда, современную литературу я читал мало, но достаточно, чтобы понять, что шедевры есть, их немало, но почти все они не в тренде, коммерческое искусство — это не про написать, это про продать. На вершине славы, как правило, посредственные произведения, которым повезло с маркетологами. Человека напечатали большим тиражом, о нём узнали многие, было много отзывов (пусть и отрицательных, это тоже на пользу), он знаменит, у всех на слуху, его продолжают печатать. Что же до классики, тот тут ситуация интересная. Её тоже не стоит переоценивать. Отчего-то считается, что жизнь и страдания некоего человека, жившего в девятнадцатом веке — это классика, и каждый культурный человек обязан… а аналогичные события, произошедшие с человеком в веке двадцать первом и мастерски описанные автором, — это попса, графомания, мусор и дальше по тексту.

— А это не так? — она взяла кружку с пивом. — Классика потому и классика, что проверена временем.

— Не просто проверена временем, я не отрицаю, что Толстой и Достоевский (если говорить о русской литературе) — гениальные писатели. Но стоит вспомнить ещё один факт, делавший практически любое произведение, написанное тогда, классикой. Тогда было мало писателей. И мало читателей. По сути, творчество было узконаправленным, свои писали для своих. Даже зарабатывать писательским трудом стало возможно только к концу девятнадцатого века, когда количество грамотных достигло уровня, оправдывающего работу типографии. Разумеется, при таком подходе все хоть сколько-нибудь стоящие произведения немедленно записывались в шедевры.

— То есть, читать их не нужно? — она подняла стопку с намёком.

— Читать их не только можно, но и нужно, даже несмотря на то, что сюжет не устраивает (если он не устраивает). У авторов девятнадцатого века есть большое преимущество, они были поголовно людьми высокообразованными, а потому русским языком владели мастерски. Уже за это книги классиков стоит читать и даже перечитывать.

— А современники?

— Тут у меня, к сожалению, большие пробелы в знаниях, читал мало, выборка будет непрезентабельной.

Я опрокинул самогон, отхлебнул пива вдогонку, после чего потянулся за картошкой. Вилка бессильно скрипнула по голой сковороде. Быстро, однако. Надо ещё что-то заказать.

— Ещё один немаловажный факт, — продолжил я, в неравном бою отбив у собеседницы последний кусок пиццы. — Если в девятнадцатом веке писателей было мало, как и читателей, то теперь проблема строго обратная. Писателей много, читателей просто очень много, а потому творческий продукт, независимо от качества, теряется в массе другого продукта. Кому-то везёт с маркетологами, тогда мы видим «шедевр». Но основная масса остаётся именно, что массой. В ней есть достойные произведения, но их приходится выбирать из массы шлака, что не все готовы и умеют делать. К тому же, современный писатель за редким исключением не может жить писательским трудом, поскольку средства массовых коммуникаций позволяют обходиться без покупки бумажных книг. Тот, кто такие книги читает книг. В итоге профессия писателя постепенно умирает, становясь чем-то, вроде интересного хобби.

— А кино? Мы, кстати, так и не сходили. Там, вроде, комедия какая-то была.

— Кино — это отлично, — сообщил я.

— Подожди, я заказ сделаю, — прервала она меня.

Заказали мы жареные сосиски (под пиво пойдут отлично), ещё одну сковороду картошки, на этот раз с салом, и какой-то деликатес с непроизносимым названием из куриного филе, овощей и кучи разных добавок.

— Но современное кино, хоть и не страдает от наличия потребителей, тоже выказывает признаки деградации.

— Почему? — она снова приложилась к пиву, каковое её организм потреблял легко и в любых количествах.

— Коммерческая направленность. Если не брать фильмы, снимаемые своими для своих (а таких немного), то видим одно и то же стремление — величина кассовых сборов. Капитализм диктует свои правила. И так уж получилось, что блокбастеры со стрельбой, драками, работой каскадёров и кучей спецэффектов продаются лучше других. Отсюда следует непреложный вывод, что спецэффекты в фильме важнее всего, поэтому они из средства превращаются в цель. Всё это идёт в ущерб сюжету, что, говоря откровенно, выглядит очень странно. Чего-чего, а толковых сценаристов в Голливуде хватало всегда, да и вообще писателей в наше время очень много. Но нет, сюжет по боку, делаем картинку. Получается то, что получается. Смотреть можно, но в суть сюжета лучше не вникать, просто потому, что вникать там не во что.

— Мы вот треплемся обо всякой фигне, — вдруг вспомнила она, — а там человека убивают.

— Оригинальный поворот, — заметил я, на столе стояла уже третья пара кружек. — Чего это тебя понесло?

— Да просто вспомнила.

— Мы здесь для того, чтобы об этом забыть, — напомнил я. — Пусть и временно. Так что, давай лишние мысли гони от себя метлой, а мы сейчас о чём-нибудь ещё поговорим. Экономика, астрономия, политика, выбирай тему.

— Можно о психологии, сейчас ещё выпьем и подумаем, что заставляет людей убивать других людей для своего блага.

Мы выпили, после чего я, уже с трудом поймав нить рассуждений, начал:

— Философы, и не только философы, говорят, что общественное бытие определяет общественное сознание. И тут они совершенно правы. То, что делает патриарх, удачно ложится на психологическое состояние современного человека.

— Хочешь сказать, что все люди готовы убивать ради богатства, карьеры и здоровья?

— Почти. Так уж сложилось, что общество у нас капиталистическое, а оно, хотим мы этого или нет, рождает конкуренцию. Не только в бизнесе, но и у каждого отдельного человека в его повседневной жизни. Мы все конкуренты друг другу. Каждый норовит занять чужое место и не дать занять своё. Кто-то хочет чужую должность, кто-то — чужую жену, кому-то нравится именно это место на парковке, кто-то хочет удачно продать, а другой — удачно купить. Отсюда вытекает отрицательный отбор, чтобы в подобном обществе подняться на вершину социальной пирамиды, став примером для окружающих и, как следствие, моральным ориентиром, не требуется обладать умом и добротой, куда больше конкурентных преимуществ получают те, кто лишены предрассудков и готовы шагать по трупам. Подсидел начальника, получил его должность, — ты герой, а то, какие средства ты для этого использовал, дело десятое. Можно настучать более высокому начальству, позвонить в органы, выложить компромат в сети, просто нанять убийцу. Это будет плохим поступком только в случае неудачи. И так везде, в бизнесе, на госслужбе, в образовании, искусстве. Каждый человек рассматривает другого человека, как конкурента, не коллегу, не друга, не помощника в непростой ситуации, а именно конкурента, готового съесть твой кусок сала.