Иван Иванович - бывалый сапер

1

Пришел и на нашу улицу праздник. Что ни день, то радостные сообщения Советского Информбюро. Освобожден Вильнюс. Фашистов вытурили из Паневежиса, вышибли из Шауляя…

За каких-то полтора месяца мы прошли на запад от Витебска четыреста — подумать только! — четыреста километров. Впереди лежала Восточная Пруссия.

В боях поредели полки, техника нуждалась в ремонте… К схватке в Германии требовалось основательно подготовиться.

Многие части отвели в ближний тыл на переформировку. Отвели и нас.

Началась учеба пополнения. Учебы не за партами, а на берегу лесного озера. И вместо учебников да тетрадок тол, бикфордов (огнепроводный) шнур, топоры и лопаты.

И вот как-то рано утром подходит ко мне старшина Пащенко.

— Товарищ Иванченко, — говорит, — будь другом выручи: поезжай вместо меня на склад за имуществом. Иванова с собой возьми. Сам бы съездил, но зубы ужасно разболелись. Смотри, как щеку разнесло…

Получили мы с Ивановым взрывчатку, батареи для миноискателей, еще кое-какую мелочь. Возвращались в роту не по большаку, а кружным путем, проселками. Пусть на несколько километров дальше, зато спокойнее Очень уж часто наведываются «юнкерсы» на переправу, и ни к чему судьбу зря испытывать.

Заморосил нудный осенний дождь. Иванов натянул на голову трофейную с коричнево-зелеными маскировочными разводами плащ-палатку. Накинул на себя плащ-палатку и я.

Миновали небольшой ельник. Сразу за ним кладбище немецких солдат. На березовых крестах каски с рваными отверстиями, вмятинами от пуль и осколков. По-видимому, где-то неподалеку был полевой госпиталь, потому что ряды крестов с касками тянулись сколько глаз глянет.

Я не удержался, соскочил с повозки. Переходил от могилы к могиле, читал надписи.

Ульрих Баумер. Клаус Фойерманн. Вилли Келлер…

Вспомнился обер-ефрейтор Отто Шульц, его слова к однополчанам осенью сорок третьего: «Почему и зачем мы воюем с Россией? Голод, холод, вой сирен, разруху принесла эта война Германии!.. Нет семьи, где бы не оплакивали покойников… Опомнитесь, пока не поздно!..»

Эти вот не опомнились. И теперь здесь, под могильными холмиками.

Сам не знаю почему, но мне стало грустно.

…Повозка простучала железными шинами по бревенчатому настилу мостика, и мы очутились в узком проходе между озерами.

Озер в Литве великое множество. Во фронтовой газете писали, что их свыше трех тысяч. Поэтому Литву и называют Землей голубых озер.

У перекрестка высоченный крест с распятием. У основания креста засохшие цветы. Чуть поодаль указатель: «Хозяйство Очеретяного».

На пригорке показался ветряк (немало их в тех краях), за ним остроконечная крыша хутора Кальвяй. Там стояла наша рота.

Иванов обрадованно сказал:

— Считай, приехали!

Кони, почуяв знакомую конюшню, ускорили шаг.

Хутор Кальвяй самый обычный, каких много видел я в Литве. Крытый дранкой деревянный дом. Резное крыльцо, резные ставни и наличники придавали ему нарядный вид. Рига. Хлев. Клеть для зерна…

Хозяйствовали на хуторе Антанас Паскачимас, худой, с нездоровым желтым лицом старик, и его жена, тихая, кругленькая тетушка Мария.

Сам Паскачимас довольно хорошо говорил по-русски. Научился в царской армии, где служил в первую мировую войну. Немало лет прошло с тех пор, а старый солдат помнил своего бравого фельдфебеля, его требование: «Грудь колесом, губами не шевелить, слюны не глотать».

В просторном, обнесенном забором дворе ни души. Я удивленно оглядывался. Где же все наши? Почему никого не видно?

Но тут появился Шмаков, и все разъяснилось. Роту перевели ближе к передовой. Капитан оставил его дожидаться нас и проводить на новое место.

Посоветовавшись, решили дать лошадям отдых, покормить их перед дальней дорогой.

Во двор, прихрамывая, вышел Паскачимас. Он протянул мне с Ивановым жесткую, в мозолях руку, сочувственно покачал седой головой.

— Вижу, устали, проголодались, — и с шутливой напускной строгостью добавил: — Марш к столу! Супран-тум?

— Супрантум! Понимаем! — ответили мы в один голос.

На кухне хлопотала тетушка Мария. По случаю воскресенья она принарядилась. Белая полотняная рубаха с длинными рукавами, безрукавка, расшитый цветными нитками передник, полосатая юбка, янтарное ожерелье.

На столе появились яичница с ветчиной, хлеб, маринованные огурцы.

У Шмакова заблестели глаза.

— Полный порядочек! Вот это, я понимаю, грубая деревенская пища! — Он весело посмотрел на хозяина. — Дядя Антон, ребята сильно перемерзли. Нельзя ли чем-нибудь согреться? Боюсь, еще простудятся…

Я сидел на табурете, зажав в коленях ладони, и даже не смотрел в сторону Шмакова. Обижался на него и вот почему.

На хутор часто прибегал соседский мальчонка лет семи или восьми. Любопытно ему было среди солдат потолкаться. Люблю я ребятишек, подружился с ним. То сахарком попотчую, то дудочку смастерю, а то понаблюдать разрешу, как оружие чистят. А для мальчишки это, пожалуй, первое удовольствие.

Приметил нашу дружбу Шмаков и брякнул:

— Очень ты, Иван Иваныч, пацанву уважаешь. Детским садом, что ли, после войны заведовать собрался? Вообще-то должностишка не пыльная. Может, и меня куда сосватаешь, чтоб денег побольше, а работы поменьше…

Ничего я не ответил, только плечами пожал: надо же такое сморозить…

Иванов вступился за меня, принялся драить Шмакова, что называется, по вертикали и по горизонтали.

Уж на что молчальник Черешня, и то не удержался.

— Ну что за человек этот Шмаков? — укоризненно покачал он головой. — Вечно насмешки над всеми строит. Хороводиться с ним нечего, давно пора приструнить.

Вася Шмаков, известно, парень такой, что, право же, и от десяти собак сумеет отбрехаться. Но на этот раз пошел на попятную, стал извинения просить.

— Режьте, — говорит, — меня на куски, солите крупной солью, а обидеть Ивана Иваныча не хотел. Признаю, виноват. Дурацкий язык подвел…

Одним словом, серчал я на Шмакова. Когда он сказал Паскачимасу: «Боюсь, еще простудятся», я не удержался, насмешливо хмыкнул:

— Забота о людях, а скорее всего о себе.

Вася сделал вид, что не расслышал.

Паскачимас достал из буфета наливку. Пробка у графина была очень оригинальная, отроду таких не видел — стеклянный чертик с балалайкой.

Пока мы ели, Паскачимас подробно рассказывал, как они натерпелись при немцах. Тетушка Мария слушала, приложив кончики пальцев ко рту. Надо думать, она понимала, о чем по-русски говорил муж, потому что прикусила нижнюю губу и по-детски, всей ладонью смахнула слезы.

…Стало темнеть, когда мы распрощались с гостеприимными хозяевами и выехали со двора.

Повозка неслышно катилась по мягкой после дождя дороге.

Нас обогнала колонна тридцатьчетверок. На башнях белой краской: «Вперед, на запад!» Вдоль бортов бревна, стальные тросы, запасные баки с горючим.

За танками орудия на механической тяге, «студебеккеры» с боеприпасами, бензозаправщики… Потом зачехленные «катюши», грузовики с пехотой… Фронт готовился к наступлению.