Партизаны в Бихаче

15

В непроглядной ночи идет бой на окраинах окруженного со всех сторон Бихача. Грохочет и со стороны Хорватии, и со стороны Боснии, бьются с врагом банийцы, личане, кордунцы, краинцы. Идут на штурм славные бригады: Первая, Вторая, Третья, Пятая и Шестая краинская, Вторая личская, Восьмая банийская, Четвертая кордунская. Артиллерийский дивизион бьет из всех орудий по неприятельским укреплениям. Вздрагивает и гудит земля от орудийной канонады; гремят мощные залпы гаубиц, бахают горные пушки, пронзительно свистят снаряды противотанковых орудий, которые ведут огонь по вражеским дотам.

— Вот это да, вот это сила! — восхищается мой побратим Скендер Куленович. — Мне и во сне не снилось, что у нас такая огромная армия. Словно все партизанские силы, какие только ни есть, собрались здесь, у Бихача.

— Знал бы ты, сколько еще наших бригад и отрядов помогают нам штурмовать Бихач, хоть их здесь и не видно и не слышно! — улыбаясь, проговорил командир Коста Надж.

— Это какие же еще бригады и отряды? — удивился Скендер.

— А вот какие. По приказу Верховного штаба, чтобы помочь нам, Главный штаб Хорватии силами своих Пятой и Седьмой бригад блокировал все железные и шоссейные дороги от Сисака и Суни до Двора и Костайницы, а Первую бригаду повернул на Слунь. Так что с той стороны неприятелю ждать помощи нечего.

— Да что ты говоришь! — восхищенно восклицает Скендер с таким видом, точно прекрасно разбирается во всех тонкостях этой военной премудрости. — Скажи пожалуйста, как хорошо продуман весь план.

В эту минуту Скендер, усатый, сосредоточенный, с проницательным взором, казался мне по меньшей мере французским полководцем Наполеоном Бонапартом.

Мне стало немного стыдно, что я не разбираюсь столь хорошо во всех хитростях военной науки. Чтобы скрыть свою необразованность, я тоже стал важно кивать головой, показывая, что одобряю замысел «бихачской операции», как по-научному называли этот бой.

— Действительно, план хороший и задуман хитро, — сказал я одобрительно.

— Грандиозная операция! — буркнул Скендер, будто подводя итог нашим с ним рассуждениям.

Когда мы отошли от командира и могли уже не делать вид, будто прекрасно разбираемся во всех тонкостях планов штаба, мы снова стали, напрягая зрение и слух, следить за боем. Наши сердца были там, внизу, где сражались наши товарищи и друзья, где шел бой за то, что нам было так дорого и близко. Из грохота боя в наших душах рождались строки стихов и песен. Скендер взволнованно произнес:

— Это должно быть во что бы то ни стало записано и воспето, чтобы наши потомки знали, как простой народ создал свою армию и штурмом овладел кровавым фашистским бастионом в бурном тысяча девятьсот сорок втором году.

— Ты погоди, не спеши, Бихач еще не освобожден, — заметил я с крестьянской недоверчивостью.

— Не освобожден, но будет освобожден! — убежденно заявил Скендер. — Как поэт, ты должен смотреть вперед.

Наш разговор прервал связной, прибывший из Второй краинской бригады. Он вылетел из темноты, точно выпущенная из миномета мина, и сразу набросился на нас со Скендером:

— Ну что же вы, народные поэты, сидите тут и не видите, как наша бригада бьет гадов в Прекоунье?

— Мы должны одновременно следить за всеми бригадами, а отсюда лучше наблюдать ход боя, — защищался я как мог.

— Черта лысого отсюда видно! — кричит связной, хмельной от возбуждения. — Спускайтесь вниз, вон первый батальон вышел к берегу Уны перед большим мостом. Там сейчас такая заваруха, есть что посмотреть и послушать.

— Да что ты говоришь! — поднялся с земли Скендер, похожий в темноте на средней величины медведя, вставшего на задние лапы.

— Дуйте скорее вниз, не пожалеете. Не будь я Гавро Джулум, если вру! — размахивая руками, убеждал нас связной. — Наши навалились, хотят атаковать мост, да товарищ Коста не дает. Сколько бойцов, говорит, зря погибнет, потому что с другого берега усташи бьют по мосту из шести крупнокалиберных пулеметов, так что и птица над ним не пролетит.

— Так сколько же вы будете еще сидеть перед этим мостом? — спрашиваю я.

— Пока к Уне с другой стороны не подойдет Первая краинская и не ударит по усташам с фланга.

— Ага, тогда они, верно, не только мост, но и самих себя позабудут! — воскликнул Скендер.

Помня еще с давних гимназических дней и сам этот большой мост и Муратову кондитерскую на углу за ним, я стал расспрашивать связного:

— Ты не знаешь, наши уже заняли ту кондитерскую, что на углу у самого моста?

— Чтобы ее черти взяли, эту кондитерскую! — закричал связной. — Усташи в ней засели и бьют из пулеметов, не дают головы поднять. Будь у нас крылья — и то не перелетели бы через мост. Черный Гаврило на чем свет кроет и Мурата и его пироги-пирожные.

— И он там?

— И он, и Станивук, и Николетина, и даже повар Лиян.

— И его черт принес? — удивился я.

— Там он, так дерет глотку, будто целой артбатареей командует. Идите, там чего только не услышишь и не увидишь. Весело, прямо не бой, а какое-то представление.

— Спустимся вниз, как только заря займется, — загорелся Скендер. — Товарищ Джулум, ты поскорее возвращайся, чтобы нам дорогу показать.

— Сейчас я, мигом!

Когда мы спустились к самому городу, бледный свет с затянутого облаками неба уже коснулся крыш домов. Тут и там над горящими зданиями вырастали, клубясь, страшные столбы черного дыма. А какая раздавалась пальба! Вокруг все трещало, гремело, рвалось, выло и свистело, будто наступил конец света.

— Да, друг Скендер, вот это рассвет! — пошутил я. — Мы, поэты, привыкли, что на заре поют птички, что восток стыдливо румянится зарей, а тихое дуновение утреннего ветерка приносит пьянящий запах сирени. А тут гляди что творится! Пулеметы выводят свою смертоносную песню, подобно барабану на похоронах, гудят пушки, дымится над городом кровавая заря, а ветер разносит горький запах гари.

— И все-таки это великий рассвет, победная заря свободы! — торжественно провозгласил Скендер, высоко поднимая вверх правую руку, словно вознося над городом развевающееся знамя победы. — Так что придется тебе, моя овечка от поэзии, на время в волка превратиться, такие теперь времена настали.

Я смотрел на него, на его вдохновенное лицо с истинным восхищением. В ту минуту мне и в голову не могло прийти, что много позже, почти тридцать лет спустя, я напишу о нем такие слова:

«Поэма Скендера «Стоянка, мать Кнежополька» подобно развевающемуся знамени шла впереди партизанских армий…»

А в то победное бихачское утро Скендер и сам походил на свою поэму-знаменосца. А я?

Я хорошо знал, что никогда бы не смог превратиться в волка, как мне советовал мой собрат по поэзии, но… В то же время я чувствовал, что навсегда останутся в моем сердце наши бойцы, наши партизаны и что о них я в будущем буду слагать стихи и песни с большим жаром, чем о самом прекрасном весеннем рассвете.

Я так и сказал Скендеру:

— Когда-то меня до слез трогали черешни в цвету, синева майского неба и звон колокольчика на шее ягненка. А теперь при виде Николетины Бурсача, идущего впереди роты со звездой на шапке и пулеметом на плече, у меня от волнения по телу бегут мурашки, всего меня охватывает какой-то пламень, так что уж и не знаю, стою ли на земле или плыву вместе с облаками. Вот и скажи мне теперь, что это такое?!

— А знаешь, это и есть настоящее вдохновение, олух ты этакий! Под облака тебя уносит. Не зря же говорят, что поэты скачут на крылатом коне Пегасе.

— Ну спасибо тебе, Скендер, за такое мудрое лошадиное объяснение. А теперь — скорее к мосту, туда, где бьются наши вдохновители — Станивук и Николетина.