Партизаны в Бихаче

18

Только мы расстались со связным и направились по улице, ведущей к мосту, как услышали из-за угла одного дома веселый окрик:

— Эй, поэты, сюда!

Это был повар Лиян собственной персоной. Рядом с ним, подобно цапле, вышагивал непомерно длинными ногами какой-то верзила с сумкой через плечо.

Словно читая мои мысли, Скендер громко спросил:

— Что это за цапля шагает рядом с Лияном? Ноги-то, наверное, по меньшей мере трехметровые.

«Гм, действительно цапля, — думаю я про себя, — однако насчет ног Скендер все-таки немного переборщил».

Мы крепко обнялись с Лияном, словно бог знает сколько не виделись, а когда тряхнули руку и его спутнику-цапле, у того в сумке что-то тихонько зазвенело, и мне почему-то представились праздничное утро, разукрашенные лентами кони, удалая, стремительная скачка.

— Что это у тебя в сумке звенит, приятель?

— Бубенчики, братцы, бубенчики, — трубным голосом ответил дядя-цапля и как-то сразу весь размяк, словно присел, стал наполовину меньше, точно восковая свеча на жару.

— А зачем же тебе бубенчики? — удивился Скендер.

— Как зачем, милок?! — расплылся в улыбке верзила. — Наши берут Бихач, свобода, можно сказать, на пороге, а мои кони чтоб бежали без бубенчиков, как на похоронах? Где же это видано? Верно я говорю, товарищ начальник? — обратился он к Лияну.

— Некогда нам тут пустые разговоры с поэтами разводить, — ответил Лиян. — Давай-ка лучше заглянем вот в этот дом, отсюда, по-моему, сегодня утром по нас сильно палили.

Войдя в дом, они оказались в просторном помещении, которое, вероятно, служило временной солдатской казармой. На полу валялась солома и смятые грубые одеяла, а в углу стояла широкая деревянная кровать.

— Ага, вон один башмак под кроватью! — закричал Лиянов спутник и полез его доставать.

— А вот и второй! — подхватил Лиян и обеими руками потащил находку к себе.

— Я их первый увидел, они мои! — закричал верзила.

— Еще чего! — возмутился Лиян. — Это солдатские башмаки, а ты ведь штатский.

Тянут они, тянут каждый свой башмак, и вдруг из-под кровати вслед за башмаками показываются штанины солдатских брюк, за ними гимнастерка того же защитного цвета и, наконец, голова в фуражке.

— Да это же целый солдат, домобран Павелича! — воскликнул Лиян. — Может быть, даже живой.

— Скорее мертвый, чем живой! — раздался из-под домобранской фуражки испуганный голос.

— Ты что здесь делаешь? — строго опросил Лиян.

— Прячусь, кум, разве сам не видишь?

— От нашей армии, выходит, прячешься? — еще строже спрашивает Лиян.

— От своей армии, братцы, — ответил домобран. — Заставляют против вас воевать, а мне это совсем не по нутру.

— Черт возьми, раз он за нас, тогда мы не имеем права с него башмаки снимать, — вздохнул Лиян. — Никуда не денешься, придется мне ему подарить этот левый башмак, который я под кроватью нашел.

— Так и быть, я свой правый тоже отдам, — великодушно согласился человек-цапля.

— Знаете что, братцы, раз вы такие душевные, я вам тоже подарю по одному одеялу моей роты, которая вчера драпанула через мост, — растрогался домобран.

— Ты гляди, как они друг друга одаривают государственным имуществом, — засмеялся Скендер. — Этот цапля, я вижу, крестьянин из Лики, Лиян — краинец, а домобран, надо думать, откуда-нибудь из Подравины.

— А ну-ка, — сказал Скендер, — давай-ка по их примеру угости меня табачком из твоей табакерки.

Я великодушно протянул ему свою деревянную табакерку, а он, злодей, вытащил из кармана вражескую листовку, сброшенную с самолета, и свернул такую толстенную самокрутку, что я только заморгал от удивления.

— Ну, что вытаращился как баран на новые ворота?

А я и правда выпучил глаза, как рак, и читаю слова на его самокрутке: «Партизаны, сдавайтесь!»

— Правильнее было бы написать: «Табачники, сдавайтесь, Скендер идет!» — пробормотал я про себя и, чтобы не видеть опустошения, произведенного в моей табакерке, не глядя спрятал ее обратно в карман: «Иди обратно, пока цела, в карман, куда ко мне Скендер, надеюсь, не заберется: носище его здоровенный не пролезет».

— Товарищ домо-дран, а как в вашей армии с выпивкой обстоит? — интересуется долговязый спутник Лияна. — Не мешало бы угостить товарища начальника.

— Вот хорошо, что вы мне напомнили! — обрадовался домобран. — У меня есть коньяк, который гитлеровцы приволокли из Франции, потом эту бутылку у них выпросил один усташ, а потом мы, домобраны, то есть я… стащил ее у усташа в суматохе в ту ночь, когда стали палить партизанские пушки…

— Стой, остановись, не части! — закричал Скендер. — Ты, братец, видать, решил пересказать всю историю второй мировой войны, а коньяка твоего что-то не видно.

— Сперва бутылку доставай, а после языком болтай! — весело подмигнув, подхватил Лиян.

Домобран снова полез под кровать и стал там чем-то шуршать и скрести, как еж. Лиян и долговязый крестьянин при этом на всякий случай держали его каждый за один башмак.

— Эй, приятель, давай скорее, что ты там возишься, словно решил сквозь весь земной шар ход прокопать к антиподам! — закричал Скендер.

Если не найдет там антиподов,
Может, раскопает хоть яподов!

Этот стих слетел у меня с губ сам собой; еще со школьных времен я знал, что в окрестностях Бихача найдено множество каменных табличек с рисунками древних жителей этого края — яподов, таких же носатых, как мой Скендер.

Но вот наконец наш домобран вернулся из своего подземного путешествия и весело объявил:

— Яподов нету, зато я вот раскопал Наполеона.

— Вот те раз! — воскликнул я, увидев, к нашему общему удивлению, что домобран держит в руках квадратную картонную коробку, на которой нарисован французский полководец Наполеон Бонапарт, в шинели и большой треугольной шляпе на голове.

— Что это еще за тип в дурацком колпаке? — удивленно разинул рот Лиян.

— Это тот самый император Наполеон, что ходил с армией на Москву и которому там русские здорово всыпали, — стал объяснять ему Скендер.

— Ну я же говорю: какой-то малахольный и фашист! — закричал Лиян, заглядывая нарисованному Наполеону в лицо. — На Россию ему захотелось, глядите-ка на него! Не могут с ней ничего сделать даже те, у кого железные каски на голове, а уж куда тебе с твоим страшилищем, в которое лучше всего наседку посадить яйца высиживать.

— Ты бы по-другому заговорил, дядя Лиян, если бы попробовал эту его ракию, которая называется коньяком, — заметил я.

— Что мне его коньяк! Он даже для ракии не мог найти какое-нибудь приличное название. Конь-як! Пускай его кони и пьют, а я и в рот не возьму.

— Наполеона русские победили дубиной! — громко воскликнул Скендер. — А мы этих сволочей в Бихаче доконаем партизанскими гаубицами и боснийской сливовицей.

— Эх, если бы она была! — с тоской вздохнул Лиян и, искоса взглянув на нарисованного Наполеона, вдруг отчаянно закричал, будто бросаясь на штурм вражеских укреплений: — А, была не была, давай глоток этого твоего коньяку, пусть даже я после него начну ржать, как Шушля!.. Или стихи писать!..

— Ага, значит, стихи писать это еще хуже, чем ржать, так, что ли? — удивленно спросил я. — Ну, спасибо тебе, сосед, спасибо от меня лично и от Скендера. Он-то, глядишь, еще и мог бы заржать, а я, кроме как по-козлиному, не умею.

Когда мы наконец распаковали коробку и открыли бутылку с коньяком, Лиян осторожно понюхал незнакомый напиток, потом попробовал несколько капель на язык, облизнулся и изумленно вытаращил глаза, будто увидел рогатую лошадь.

— Люди добрые, что же это такое?! — Не дожидаясь ответа, он схватил бутылку, хорошенько отхлебнул, закашлялся, еще раз хлебнул и восхищенно воскликнул: — Господи боже, благодать-то какая! Этот Наполеон, видать, не такой уж дурак был, если умел такую ракию делать! Если бы я такую каждый день пил, то, наверное, согласился бы носить на голове сорочье гнездо или же улей с пчелами, а не то что эту дурацкую треугольную шляпу. — Блестя глазами, раскрасневшийся от выпитого, Лиян обвел всех шальным взглядом и прокукарекал, как петух с плетня. — Пусть мне теперь кто-нибудь только скажет плохое слово про Наполеона, худо ему придется.