Партизаны в Бихаче

17

Сопровождаемые связным Второй краинской, мы со Скендером спускались к Бихачу, то и дело опасливо поглядывая на небо: не летят ли вражеские самолеты — наши главные недруги. Нам, собственно, не позволили идти на передний край, сказав, что мы нужны для других целей в ближнем тылу, а мы как-то и не особенно настаивали. Однако самолет противника, если уж он прилетит, везде тебя достанет. Поливает, подлец, огнем и тылы, как будто там лучшие бойцы собрались.

— Когда я товарищу Косте сказал, что вы со мной пойдете, он приказал не водить вас туда, где опасно. «Лучше всего отвести их в штаб бригады», — трещал впереди нас связной, паренек с Козары с угловатой фамилией Злоеутро. — Мы должны беречь вас, народных поэтов, потому что вы будете писать нашу историю, когда мы освободим всю страну.

— Точно, так оно и будет, — отвечаю я. — Смотри только, чтобы нам на усташеский пулемет не напороться, а то — пиши пропало — некому тогда будет писать историю.

— Вот было бы здорово, если бы вы в ваших книгах написали и про моего товарища. Зверац его зовут. — Злоеутро повернулся к нам со Скендером: — У нас у обоих все родные погибли, куда деваться, что делать — пришли в бригаду, теперь оба связные.

Я попробовал пошутить:

— Ну, братец, что же это у вас за имена такие жуткие: Зверац, Злоеутро! Чтоб мне провалиться, если я когда-нибудь слышал или читал что-нибудь подобное!

— Ага, вот то-то и оно! Не было таких, а теперь будут. Настал и наш черед. Вон Скендер хорошо знает, какие мы, которые с Козары. Он про нас и «Стоянку» написал.

— Как винтовку в руки взял, так «Стоянку» написал! — пошутил Скендер, хмуря брови и принимая нарочито воинственный вид.

А наш Злоеутро так всю дорогу и трещал и тараторил как заведенный.

В прежние времена на войне обозники, возившие за армией провиант и боеприпасы, любили хвастаться своей осведомленностью в военных делах. Там, где они проезжали, рождались разные фантастические слухи, к которым буйная фантазия и страх добавляли все новые и новые подробности. Эти непомерно раздутые слухи, полные самых невероятных сведений о количестве убитых и раненых, бойцы насмешливо называли «обозными известиями».

На смену прежним всезнающим обозникам пришли связные наших народных почтовых станций в партизанском тылу. Это были главным образом мальчишки, которые еще не доросли до того, чтобы носить винтовку, огольцы, как их называли в деревнях.

Трясясь на тощих, мосластых клячах, они возили почту от штаба до своей станции, от одного населенного пункта до другого, в сельский комитет, в партизанскую оружейную мастерскую, в школу или в госпиталь, находившийся в горах.

По пути юные связные-почтальоны, само собой разумеется, слышали и собирали разные новости, им давали всевозможные поручения, они видели массу интересного, и в деревню они приезжали, как живая газета.

— Вон приехал оголец с почтовой станции. Нужно пойти узнать, что нового, — говорили обычно крестьяне в таких случаях.

А оголец, безалаберный шалопай, словно играет и в войну, и в почту, и в лошадиные скачки. Радуется, что вырвался из-под надоедливой материнской опеки, убежал от скучных домашних дел и отцовского ремня и вот теперь, наслаждаясь обретенной свободой, скачет «по горам и долам земли нашей гордой», как поется в одной песне, что звенит в мальчишеском сердце, когда он вскакивает в седло.

Скачет старая клячонка на разъезжающихся в разные стороны ногах, того и гляди, плюхнется на брюхо, а связной-почтальон, если у него нет никакой доброй новости, чтобы приободрить народ в тылу, выдумает по дороге какую-нибудь подходящую небылицу. Возле каждой почтовой станции, известное дело, всегда крутится какая-нибудь досужая и любопытная бабка, которую не грех и разыграть, пользуясь ее неосведомленностью и неграмотностью.

— Ну что нового, Мичо, яблочко мое? — выходит на дорогу одна такая бабка, явно чокнутая, раз называет партизанского связного в фуражке и с ремнем «яблочком». У него звезда на фуражке, а она ему «яблочко мое»!

«Бабка тебе твоя покойная яблочко, а не я», — сердито думает про себя связной, а потом, выпучив глаза, сообщает вслух с важным видом:

— Слышь, тетка Микача, вчера на рассвете Гитлер немцу с тыла зашел!

— Да ну! — таращит бабка глаза. — А для нас-то это хорошо или плохо, чего говорят?

— Там видно будет, — неопределенно отвечает связной и трогается дальше, придумывая на ходу новую небылицу, а бабка спешит разнести по деревне новость, которую пересказывает до тех пор, пока ее какой-нибудь партизан не обругает и не объяснит, что Гитлер ни «вчера на рассвете», ни когда бы то ни было еще не мог зайти сам себе в тыл.

Однако связной, который сопровождал нас со Скендером, был не из тех, что распространяют вздорные слухи и дурачат неграмотных баб по деревням. Это был настоящий боевой связной, прошедший сквозь огонь и воду, быстрый, ловкий и отважный, и любая весть, которую он приносил, была так же надежна, как стальной клинок, побывавший в воде, огне и под тяжелым молотом.

Просто невероятно, сколько он знал разных новостей. С ним мог бы поспорить разве что тот безымянный народный вестник, имевший сотни глаз и ушей, бессмертный Зуко Зукич, о котором мы рассказывали.

— Вы знаете, что товарищ Тито всю прошлую ночь не спал, — сообщает он нам. — Всю ночь лично наблюдал за боем и требовал, чтобы ему товарищ Коста через каждый час докладывал о ходе штурма Бихача.

— Да, да, я тоже об этом слышал, — подтверждает Скендер и добавляет: — Когда краинцы услышат, что товарищ Тито через каждый час спрашивает, как у них идет наступление, тогда, брат ты мой, держись, в лепешку расшибутся, а Бихач возьмут.

— А они уже и так поддали жару усташам! — возбужденно восклицает Злоеутро. — Видали, как Первая и Вторая краинские дерутся, состязаясь друг с другом в храбрости? Первая жмет по правому берегу Уны, пробивается к мосту и укрепленному центру у «Вышки», а Вторая наступает слева, стараясь прорваться к «Вышке» через мост, но Коста не пускает: погодите, говорит, пока Первая подойдет ближе и собьет пулеметчиков, которые нам головы не дают поднять.

— Что верно, то верно, — говорю я Скендеру. — Бойцы Первой и Второй краинских — известные мастера уличных боев.

Связной, хоть и шел впереди нас, услышал своим чутким ухом мое замечание и сразу подхватил:

— А знаете, чем наша Третья краинская сильна?.. А, не знаете?..

И он тут же стал перечислять бригады, сообщая при этом, какая чем знаменита: Третья — такая-то, Четвертая этим-то берет, Пятая — козарская мстительница — наступает так-то и так-то…

— А моя Шестая грмечская? — тороплю его я, так как мне не терпится услышать, что он скажет про бригаду, состоящую почти из одних только моих земляков из-под Грмеча.

— Ну а что Шестая… Шестая… — пожимает плечами Злоеутро. — Она до сих пор никуда не уходила из-под своего Грмеча, привыкла свой край защищать, свои села… так что, как бы вам сказать…

— Да уж говори, не стесняйся…

— Да вот, когда какое-нибудь наступление готовится, они — га-га-га! — шумят, кричат, храбрятся, а как очередь до дела дойдет, к земле прилипнут — и ни туда ни сюда.

— Да что ты, неужели вся бригада такая?

— Ты погоди… Вот если неприятель нападает на их родные места, на села под Грмечем, тогда они уцепятся за свою землицу и ни за что не отступят. Пусть по ним бьет артиллерия, авиация, минометы, пулеметы — все напрасно, ни на шаг не отойдут! Не знаю, какую нужно было бы силу собрать, чтобы заставить их отступить из-под Грмеча!

— Ну вы-то тоже с Козары не отступили, товарищ Злоеутро. Почти все погибли, защищая свои деревни и села, — заметил я.

У связного сузились глаза и блеснули злым блеском, словно он опять оказался лицом к лицу с цепью вражеских солдат.

— Да, многие тогда погибли, гитлеровцы тремя цепями прочесали Козару, как железным гребнем, а потом… откуда ни возьмись, словно из-под земли, на поле боя появилась новая бригада — Пятая краинская…

— И тогда Скендер в одну ночь написал свою «Стоянку» и прочитал ее перед строем бригады. И полетела ваша слава по всему свету, не остановили ее ни вражеские доты, ни пушки! — восторженно подхватил я.

Злоеутро улыбнулся уголками губ и с гордостью посмотрел на Скендера, который, нахмурившись, глядел на столбы дыма, висевшие над Бихачем, словно вновь переживая ту тяжелую и вдохновенную ночь на Козаре.

— А вот ты знаешь, товарищ Злоеутро, отчего это наш Скендер так нахмурился, будто черная туча? Ага, не знаешь? Наконец-то нашлось что-то такое, чего и ты не знаешь, всезнайка ты этакий!

— Ну кто же угадает, о чем там поэты думают.

— Думает наш Скендер, как-то там, внизу, в Бихаче, его любимчик Йово Станивук поживает. А может, и стихи какие-нибудь про него сочиняет.

— Что делает этот красавчик Йово? — встрепенулся Злоеутро. — Об этом вы меня лучше спросите. Когда кругом затишье, он знай себе стреляет своими зелеными глазищами за разными там Борками да Цуями и письма любовные им строчит…

— А сейчас, когда пулеметы горячим свинцом плюются?

— Известное дело, состязается в бою с ворчуном Николетиной Бурсачем. Один другому не уступит. У вас под Грмечем тоже есть молодцы что надо! Не говоря уж про сорвиголов из Петроваца и Дрвара. Ты, наверное, слыхал про пулеметчика Муконю, того, что ушел с пролетарским батальоном?

— Слыхал, как не слыхать. А ты слышал про нашего Черного Гаврилу? Он тоже сейчас в городе состязается в храбрости с Йовой и Николетиной. С ним врагам небось не так-то легко будет справиться.

К моему великому удивлению, Злоеутро убежденно мотнул головой:

— Гаврило ни с кем не состязается.

— Это почему же?

— Гаврило — это словно кусок горы, отвалившийся от Грмеча. Он как пошел ломать и крушить фашистов, так больше и не оглядывается, кто у него слева, кто справа, видит только врага перед собой и прет напролом.

— Это ты хорошо сказал, Злоеутро. Ты так здорово все подмечаешь, будто две пары глаз имеешь, а не одну, как все.

— А что ж ты думаешь, я ведь с Козары, дорогой ты наш поэт.