Прощай, Германия

* * *

За три суматошных месяца утекло много воды: полка уже не было — окончательно расформировали, быстрыми темпами создавалась база хранения, служить и командовать понаехали новые начальники, старожилы бились за своё существование, велась борьба за жизнь. На должностях многих знакомых и друзей-приятелей сидели совсем неизвестные личности.

В казарме он столкнулся с комбатом, который уже стал полковником и начальником танкового отдела.

— Ну, что Громобоев! Как же ты так… Проиграл? Но сам виноват! Э-э-эх! Гагарин долетался. А ты довыступался. Говорил тебе не лезь в политику — грязное дело!

— Политика не грязная — её такой делают люди! Нечистые на руку, подлые и нечестные, они сидят сверху донизу и рулят нами, и с самых первых ступеней государственной лестницы производят подбор себе подобных. Отбор жесточайший: негодяи отбирают себе в помощники и на смену таких же прожженных карьеристов и негодяев. Вот и выходит, что честные люди во власти не нужны, они там не приживаются. Белую ворону сразу же заклюют черные! Я попытался, у меня не вышло, ну что поделать… Однако я честно пытался, и совесть моя чиста.

— Совесть? Перед кем? Кому это надо?

— Перед самим собой! Я доказал, что я не тварь дрожащая…

— А я выходит тварь? — комбат насупился.

— Я этого не говорил! Возможно, вас всё устраивает в этой жизни, а меня — нет!

— Начитался журналов и книжек на дежурствах… Говорил мне полковой особист, что за тобой нужно приглядывать! И верно, плачет по тебе дурдом! Ступай к начпо, он тебя ищет, все телефоны оборвал с утра. Наверное, заждался. Берегись его — отменная сволочь и мерзавец! Настоящий сатрап.

Теперь после подведения итогов выборов военно-политическая контора взялась за Эдуарда всерьёз! Репрессивная машина заработала на полную мощь. Работу с Громобоевым первым начал начпо, ушастый полковник Казачков. Фамилия хорошая, красивая, но как говорится — действительно засланный казачок. Полковник появился в части внезапно, сменив губастого предшественника недалёкого умом и подловатого подполковника, но этот оказался ещё большим негодяем.

Эдик уныло поплёлся в штаб базы. На душе было погано, хотя для встречных он нарисовал на лице беззаботную улыбку и пытался светиться счастьем. Выходило плохо, ненатурально и неартистично. Каждый встречный знакомый офицер сообщал, что голосовал за него, восхищался смелым выступлением по телевизору, жал руку. Но что для руководства мнение капитанов и майоров?

Громобоев постучался в массивную дверь и вошёл в кабинет начальника политотдела. За всё тем же огромным столом сидел незнакомый офицер: забавного вида, с большущими оттопыренными ушами, бесцветными глубоко посаженными глазами, ярко-рыжими волосами.

Эдуард и рта не успел открыть, а его уже принялись ставить на место.

— Выйдите за дверь, товарищ капитан, и войдите, как положено.

А как положено? Капитан недоумённо пожал плечами, молча, развернулся, вышел, постучал, вошёл и снова доложил.

— Я же сказал войти, как положено по уставу! Выйдите и подумайте!

Громобоев вышел, встал перед дверью, но вновь стучаться не стал. Передумал. Вернее разозлился. Он принялся изучать новую наглядную агитацию, развешанную по стенам коридора. Так прошло минут десять за этим созерцательным занятием.

Казачков подождал некоторое время, не выдержал, сам распахнул дверь и выскочил, словно чёрт из табакерки.

— В чём дело? Почему не заходите? Чего ждёте?

— Соображаю, как вам надо, чтоб я вошёл? Стою и думаю, в чём я не прав!

— Вы не правы, начиная с того, что стали офицером и политработником!

Полковник сделал шаг назад, приглашая в кабинет.

— О чём вы думали, когда болтали чепуху по телевизору? Вы опозорили честь офицера, честь мундира! Вы посягнули на святое — на партию!

— Я?

— Да! Вы пытались опорочить партию в лице Генерального секретаря! Да как вы посмели, товарищ капитан! Доложите мне по уставу обязанности заместителя командира батальона по политической части!

— Это экзамен? Зачем?

— Я хочу знать, знаете ли вы свои должностные обязанности, а то мне не понятно, какой офицер мне достался в наследство!

— Насколько я знаю, я вовсе не ваш! Я состою не в штате базы хранения, а нахожусь в распоряжении командующего…

— Не пререкайтесь, докладывайте!

Эдик, не особо напрягая память, пересказал обязанности близко к тексту, это было не трудно, ведь он совсем недавно сдал зачёты и экзамены, как-никак освежил память на подготовке.

— Понятненько, не без ошибок, но в принципе верно. А теперь хотелось бы услышать обязанности члена КПСС.

«Час от часу не легче», — подумал Эдик. — «Зачем он устраивает этот цирк?»

Но и с этой задачей Громобоев справился вполне успешно.

В то время, пока Эдик докладывал, Казачков что-то быстро писал. Оказалось начальник конспектировал, составлял отчет о проведенной работе с разгильдяем капитаном.

— Хорошо! А теперь распишитесь в листе собеседования.

— Зачем?

— Затем, что я с вами провёл занятие и беседу!

Ах, вон как! — догадался Эдик. — Да он просто свою задницу прикрывает! Бумажка для отписки, мол, воспитательная работа проводилась, а подчинённый офицер всё равно сознательно нарушал! Осознанно…

Эдик ухмыльнулся и небрежно поставил автограф на испещренном каракулями листочке, подсунутом ушастым полковником.

— Можете идти! Явитесь завтра к девяти часам!

Капитан откозырял и покинул кабинет. После посещения начальства Громобоев отправился в кабинет к начальнику клуба Игорьку Харину играть с приятелями в карты. Игра шла в преферанс на деньги, вист по копеечке, вчетвером с Демешеком и Меньшовым до поздней ночи.

Один из партнёров — Володя Меньшов уезжал в Забайкалье начальником штаба батальона и хорохорился, что пока не станет генералом — не вернётся.

— Оставайтесь тут и продолжайте киснуть! А я еду делать карьеру.

— В жопу твоё ЗабВО, — насмехался друг и приятель Вовки, капитан Саня Демешек. Сам этот тихушник Демешек в генералы не рвался, и был согласен дослужить до пенсии в окрестностях Ленинграда на майорской должности. — Разве не знаешь, как расшифровывается ЗабВО? Забудь вернуться обратно!

— В Забайкалье шикарная природа: ягоды, грибы! Охота, рыбалка!

— Жил я в этом Забайкалье, — усмехнулся Громобоев. — Дыра дырой! Зачахнешь, пока выслужишься.

Но упрямого и настырного Меньшова было не переубедить…

Утром следующего дня Эдуард снова постучался в дверь знакомого кабинета.

— Разрешите?

— Вы опять вошли не как положено в кабинет! Марш отсюда и войдите согласно уставу!

Эдик пожал плечами, развернулся, чтобы повторить попытку. Но едва он сделал шаг за порог, как ушастый полковник подпрыгнул над креслом, заверещал, да так резко, что Громобоев невольно вздрогнул.

— Стой, назад!!! Опять будете за дверью стоять и комедию ломать!

«И чего он сразу взбеленился?» — мелькнула мысль в голове капитана.

— Я вам, во сколько велел явиться?

— К девяти часам…

— А вы, во сколько соизволили прийти?

— К девяти и прибыл…

— Нет! Сейчас девять ноль пять!

— Понятие девяти — относительное. Оно может быть плюс — минус в любую сторону. А вот ровно в девять — это конкретика! Пять минут — не опоздание.

— Молчать! — полковник ударил кулаком по столу и выпрыгнул из кресла, при этом его уши тоже забавно колыхнулись. Казалось еще немного, сам он выскочит из сапог, а большие уши оторвутся и взлетят. — Вы пришли в девять пятнадцать, а меня с утра пораньше за вас начальство вздрючивает!

— Никак нет, я прибыл вовремя, к девяти…

— Я сказал молчать!!! — вновь заорал полковник, да так громко, что, очевидно, его услышал весь штаб. На губах начальника даже выступила пена. А Громобоев уже не нервничал и не переживал, ведь он себя приготовил к худшему и мысленно распростился с военной службой (хотя худшее ли это?), поэтому был спокоен и не реагировал на вопли.

«Зачем психовать? Чего ради? Пусть начальники нервничают. Но просто так меня уволить им не удастся, и не за один день такое дело делается. Я кровушку сатрапам ещё долго попью, — думал Эдик с ехидцей. — Раз выбор сделан и мы оказались по разные стороны баррикад, то надо с честью выйти из создавшегося положения. Меньше обращать внимания на порицания, но и не допускать откровенного хамства по отношению к себе».

— Товарищ полковник! Я не виноват, что у вас бзик на правила вхождения в кабинет! А насчёт того, что меня вызывают в штаб округа и гневаются на опоздание, так я доложу, что вы меня задержали…

— Да я тебя, капитан…

— Не тебя, а вас…

— Вас!

— А вас?

— Что вас?

— Не знаю, вы сами сказали — вас…

— Не сбивайте меня с толку! Клоунаду разводим?! Юмористом Карцевым-Ильченко себя возомнил? Я заставлю уважать погоны полковника!

Громобоеву уже порядком надоела истерика и крики. До чего же шумным оказался этот маленький ушастый полковник! Орет, орёт, а чего орать-то?

— А вас? — нехотя передразнил Эдик.

— Что вы мелете! Что вас да вас?

— А вас надо уважать? Или только погоны полковника?

— Молчать! — полковник схватился за галстук и ворот рубашки, пытаясь ослабить, ему явно стало трудно дышать. — Уничтожу!

Эдик даже забеспокоился о здоровье начальника — вдруг кондрашка хватит? Жалко, ведь говорят у него большая семья — пятеро детей!

— Я заметил, что вы полковник и на вас погоны полковника. И что дальше?

— Ах, заметил? Ну, сейчас я с вами разберусь! По полной программе!

Полковник не успел изложить и осуществить намеченный план наказаний, как зазвонил телефон. Казачков оборвал вопль на полукрике, схватился за трубку и заговорил уже другим тоном, явно с вышестоящим начальством.

— Здравия желаю, товарищ полковник! Так точно, товарищ полковник! Уже тут! Никак нет, товарищ полковник! Ведем работу. Будет сделано, товарищ полковник! Слушаюсь, товарищ полковник.

«Ух, ты! Да ты — „эй, полковник“! Как гласит военная мудрость: полковники делятся на три категории: первая — товарищ полковник, вторая — полковник, и третья — эй, полковник! Этот явно входит в разряд „эй, полковников…“

В трубке между ответными словами так точно и никак нет, явно слышалась долгая и гневная тирада собеседника, при этом большие уши Казачкова непроизвольно шевелились и меняли цветовую гамму. В начале разговора побелели, потом покраснели, затем побагровели. Хорошо что не посинели… Несколько раз полковник Казачков подобострастно проговорил „слушаюсь“. Это слово военного лексикона всегда умиляло Эдика. У одних оно звучало по-детски, у других напоминало собачью преданность и готовность разбиться в лепёшку.

В данный момент диалог Казачкова с начальством напоминал разговор джина с Аладдином из старого фильма „Волшебная лампа Аладдина“: „слушаюсь!“», «слушаюсь и повинуюсь!»

«Любопытно, а ушастик только слушается, или готов и безотказно повиноваться?» — невольно подумал Эдик. — «А если повиноваться, то абсолютно во всём? Каковы пределы повиновения?»

Громобоев непроизвольно улыбнулся и тотчас увидел в глазах полковника промелькнувшую ядовитую злобу, целый заряд лютой и неприкрытой ненависти направленный в него! Эдик чуть отшатнулся, пытаясь увернуться от пущенного негативного энергетического залпа. Близкое соприкосновение с ушастиком было тяжёлым и неприятным.