Григорий Горин

Портрет Жванецкого

на фоне его 60-летия

Дорогой Миша!

Выходить с шутками на твоем юбилее – самоубийство!

И все-таки я добровольно вливаюсь в число камикадзе, таранящих этот микрофон, поскольку нет выхода: выступать – страшно, не выступать – стыдно!

Миша! Ты стольких людей веселил на стольких юбилеях, что, казалось, можно из твоих старых реприз скроить послание и тебе. Не получилось!

Твои шутки не трансплантируются, они отвергают чужой организм!

Что ты сделал с нашим жанром, Миша? Десятки сатириков с красивыми книжками стояли у микрофонов и веселили советскую публику, пока не возник ты, с мятыми листочками, исписанными детскими каракулями…

Народ понял, что смеялся неправильно, и помрачнел. Это был взлет и падение жанра одновременно!

Сатирики затосковали.

Арканов от безвыходности запел. Саша Каневский и Семен Лившин вообще уехали из страны, но ты их достаешь по новому месту жительства и своими шутками мешаешь получать причитающиеся эмигрантские пособия… Чиновники социальных отделов морщат лбы и задают им неприятные вопросы: «Почему этот, со старым драным портфелем, такой веселый и – ТАМ, а вы, грустные, с такими новыми чемоданами, и – ЗДЕСЬ?»

Нельзя бесконечно повышать уровень, Миша! Там, где летаешь ты, уже разряжен воздух и нормальные люди задыхаются.

«Какое счастье, что Жванецкий не играет на скрипке!» – сказал Спиваков.

«И не танцует!» – добавил Барышников…

От себя добавлю: слава богу, Миша, ты не пишешь пьес и даешь тем самым возможность пристойного существования. Но поскольку у тебя характер неуемный и ты после шестидесяти вдруг надиктуешь какое-нибудь «Горе от ума», драматургам приходится подумать о куске хлеба на будущее…

Поэтому я решил заняться живописью. И первый портрет, который я нарисовал, – твой. Вот он!!

Метода моей работы известна с детства: я рисовал по клеточкам. Взял твою фотографию, разделил на клеточки и перенес на бумагу… Клеточка за клеточкой… Изнурительный труд, Миша, – так мучилась, наверное, та слепая женщина, которая ткала ковер вождю…

Клеточка – ресничка, три клеточки – нос… Я впервые видел тебя за решеткой, Миша, и мне захотелось сделать что-то приятное для узника.

Во-первых, я добавил тебе волос… Учитывая твой неослабевающий интерес к женщинам, подумал, что это будет неплохо…

Во-вторых, чуть-чуть подправил глаза. Мне давно не очень нравятся твои глаза, Миша… В них поселилось много грусти и беспокойства. Даже когда ты читаешь очень смешное, глаза не успевают повеселеть.

Я вообще давно обратил внимание, что у тебя и остальной организм не успевает за твоими же собственными мыслями… Мысли – под небесами, а организм все еще сидит на вчерашнем банкете и доедает салат… Я сделал тебе спокойные глаза, полные созерцательного достоинства. Поэтому в трудную минуту советую смотреть не в зеркало, а на мой портрет…

Еще я пририсовал немножко разных деталей, для символизма… Кусочек моря – это Одесса. Немножко Петербурга, немножко Москвы, немножко Калифорнии, немножко Тель-Авива… Земля, которая тебе дорога! Глупые люди утверждают, что земля должна быть одна. Она и есть у тебя одна, Миша, только она большая…

И Родина – огромная: весь мир, где понимают по-русски…

Так что летай над ней, Михаил… И над Москвой, и над Нью-Йорком, и над Череповцом, посылая… всех завистников куда подальше!

И звони, когда сможешь.

И на мои вопросы о твоей жизни всегда отвечай мне одной и той же любимой цитатой:

– Нормально, Григорий! Нормально!..

6 февраля 1994