Лион Измайлов

II действие

Фасад многоэтажного дома. На карниз четырнадцатого этажа из окна вылезает Бухгалтер. Стоит. Молчит.

Б. — Вот теперь — все! Теперь моя жизнь точно закончена. Теперь мне осталось одно — туда! Как все глупо получилось! Как мог я так довериться? И кому? Этому фигляру, этому болтуну. Пустой, никчемный и… подлый человек! Обидно. Ведь все так хорошо начиналось. И вот какая-то глупость, оказывается, может испортить все. А ведь меня когда-то ждали мои родители. Мои мама и папа. Мама рожала меня в муках. Они с папой тратили свое время, силы и, наконец, деньги для того, чтобы вырастить меня. Они надеялись, что я стану замечательным человеком. Они хотели, чтобы я сделал то, что не удалось сделать им. А я учился в школе, я сдавал экзамены, я с таким трудом каждый божий день вставал по утрам, чтобы не опоздать в школу. Я так насиловал себя, чтобы разобраться во всех этих науках. А сколько нервов я истратил, чтобы поступить в институт! А эти экзамены, каждые полгода! Мне до сих пор снится сон, что преподаватель задает мне вопрос, а я не могу на него ответить. Самое интересное, что утром я не могу вспомнить вопрос. Если бы я его вспомнил и ответил, этот сон ушел бы от меня насовсем. Но вспомнить вопрос я не могу и не могу на него ответить во сне. Я столько всего выучил, я столько всего узнал. И все это зря. Все это теперь никому не нужно.

Из-за какой-то глупости. Из-за того, что я доверился этому прыщу. Как замечательно было сказано в той пьесе: «Вот моя рука. Стоит только подумать, и мои пальцы шевелятся».

Как здорово устроен человек! Как гениально я устроен! Стоит только подумать, и я делаю шаг. Я поднимаю руку. Я говорю слова. Я запомнил десятки тысяч слов и понимаю их значение. Я расставляю их в определенном порядке и могу делать это с огромной скоростью. Я могу решать уравнения, могу складывать и вычитать. У меня в голове — компьютер, который может создавать самые высокоразвитые компьютеры.

Удивительно, как гениально создал нас господь бог! Я ем, и пища проходит в мой желудок по пищеводу. Почему-то она должна медленно по нему продвигаться. Она попадает в желудок, и сразу же выделяется желудочный сок, чтобы обработать ее. Пища превращается в полезные вещества, которые необходимы моему организму, это же целый перерабатывающий завод. Вещества попадают в кровь. Мне становится теплее, я могу двигаться, могу бегать, могу говорить. Как много во мне всего интересного и совершенного! Как хорошо устроен человек!

И как плохо он устроен, если все это — беззащитно перед какой-то подлостью. Какая-то мерзость заставляет меня, со всеми моими заводами и компьютерами внутри, захотеть все это уничтожить.

Все это — мои руки, мое тело, мои глаза и все, что я вижу, перестанет через минуту существовать!

Нет! Нет! Я лучше убью тебя! Негодяй! Выходи! Выходи сюда! Что ты не выходишь? Ты, трус! Ты, подлец! Выходи! Ответь мне!

Скажи, по какому праву ты убиваешь меня? Меня создал бог. Бог меня создал! Какое ты имеешь право уничтожать меня? Я — божье произведение и, уничтожая меня, делая мне подлость, ты идешь против бога! Нет, я не ропщу! Нет, я не виню никого, кроме себя. Мне было дано все для счастливой жизни. И если я такой хрупкий и беспомощный, значит, я виноват сам, что не умею себя защитить. И что же? Если я не могу себя защитить, он имеет право бить меня?

Нет! Негодяй! Трус! Иди сюда! Ты слышишь меня? Иди сюда! Я требую! Это мое последнее желание!

Артист выглядывает в окно.

А. — Вы меня звали?

Б. — Я давно зову тебя! Ты все слышишь! Ты — трус!

А. — А почему вы мне «тыкаете»? Мы ведь с вами на брудершафт не пили.

Б. — Ты, ты, ты! Вы — это знак уважения! А я не уважаю тебя. Я тебя — презираю! Иди сюда, если ты не трус!

А. — Вы меня хотите убить?

Б. — Я хочу услышать, что вы скажете в свое оправдание. Хотя какая разница, что ты скажешь? Ты соврешь, тебе же ничего не стоит соврать мне. Да и кому угодно. Ты — человек без совести.

А. — Так, все, это переходит всякие границы приличия. Я не позволю себя оскорблять. Я иду к вам, вернее, вылезаю. Я хочу понять, почему вы так кричите? Зачем вы так буйствуете? Что я вам сделал такого, что вы меня так невзлюбили?

Б. — Давай, давай, иди сюда!

А. — Вот он я. У вас теперь есть возможность вывалить на меня все, что вы думаете. Только без рук, а то мы оба полетим вниз.

Б. — А я этого и хочу. Я вас и позвал сюда для того, чтобы схватить вас. И вместе, слышите вы, вместе, полететь туда. А так было бы очень просто. Вы мне нагадили, а я один отправился туда. Нет, теперь и я убью вас, я вместе с вами туда полечу.

(Хватает Артиста за руку).

И посмотрим, кому будет хуже. Я-то лечу добровольно, а вы не по своей воле.

А. — Слушайте, вы, сумасшедший, вам что, больше нечего делать? Вы же меня сейчас столкнете! Погодите, дайте хоть слово сказать. Дайте хоть оправдаться, не знаю, правда, за что. Даже в суде человек имеет право на защиту, на последнее слово. Это что, самосуд? Суд Линча? Вы что, расист? Но я же не цветной. Я наш — белый.

Б. — Я вижу, что вы от страха побелели.

А. — Да будет вам, я и до страха был светлым. Давайте, изложите, в чем вы меня обвиняете?

Б. — Вы сами все отлично знаете. Вы только что хотели оправдаться. Значит, вам есть в чем оправдываться. Но говорить сейчас буду я.

А. — Да говорите, говорите, только не дергайтесь, а то не успеете все сказать, и в полете вам будет не до разговоров!

Б. — Говорю: вы — подлец!

А. — Это вы уже говорили.

Б. — Вы — негодяй!

А. — Все?

Б. — Нет. Вы — подлый человек!

А. — Подлец и подлый человек — это одно и то же. Вы снова повторяетесь.

Б. — У вас нет совести!

А. — Естественно, если я подлец и негодяй, то какая уж тут совесть. Мы снова пошли по тому же кругу. Как слепая лошадь.

Б. — Вы согласны с тем. что вы — подлец и негодяй?

А. — Ни в коем случае! С тем же успехом я могу вам сказать то же самое. Вы — подлец и негодяй. Но я же этого не говорю. Хотя уже появляется желание так сказать. Аргументируйте. Подтвердите свое высказывание хоть какими-то аргументами. В конце концов, вы оскорбляете меня. Еще чуть, и я обижусь на вас и перестану с вами разговаривать.

Б. — Вы и сейчас ерничаете. Ирония в вашем положении неуместна. Я повторяю, вы — негодяй и подлец. А теперь объясню почему. Потому что у вас, у «звезд», двойная мораль. Одна мораль — для вас, а вторая — для окружающих. Вас нельзя обижать ни в коем случае. Ведь вы такие чувствительные, такие ранимые! У вас тонкая, чувствительная душа. Так вам кажется.

А. — Так всем кажется. А насчет двойной морали — это голословное утверждение.

Б. — Нет. Когда я однажды сказал вам, что вы не совсем справились с ролью, вы со мной поссорились и неделю не разговаривали. Да что там, когда я сказал, что вы слишком кричите в пьесе «Лето и дым», что вы начинаете на высоких тонах и дальше вам просто некуда повьгшать голос, что вы мне устроили?

А. — Что я вам устроил?

Б. — Вы просто стали мне хамить!

А. — Я? Хамить?

Б. — Да, вы при всех стали меня спрашивать, почему я так плохо выгляжу. Вы елейным голосом спрашивали, уж не заболел ли я. Попробовал бы я вас спросить, почему вы так плохо выглядите. Да что там я, кто угодно. Отвечаю теперь. Я чувствовал себя прекрасно. Выгляжу я сегодня так же, как выглядел тогда. И попробуйте мне сейчас сказать, что я плохо выгляжу — тут же полетите вниз!

А. — Вы прекрасно выглядите. Просто не припомню, чтобы вы так хорошо когда-либо выглядели. Вы, наверное, хорошо выспались сегодня.

Б. — Я не спал всю ночь, и чувствую я себя прескверно. Но вы сейчас будете чувствовать себя еще хуже.

А. — Тихо, тихо, не делайте резких движений! Это все, что вы имеете против меня? Я имею в виду то, что вы, как мне показалось, плохо выглядели?

Б. — Полноте, я не сказал еще и сотой доли того, что я хочу вам сказать. И вы отлично знаете, почему я так взбешен. Я просто пытаюсь объяснить, откуда это все берется. Вы были единственным ребенком в семье. Над вами всегда тряслись родители. А еще бог подарил вам яркую внешность. Девочки любили вас еще в школе.

А. — Ну, убейте меня за то, что вас в школе не любили девочки. Послушайте, это же примитивная зависть!

Б. — Я думаю, что именно вы, актеры, лучше всех знаете, что такое зависть.

А. — Да, однако самое точное определение дал математик Лейбниц. Слушайте и сравнивайте с вашим состоянием. «Зависть — это неудовольствие по поводу того, что какие-то блага принадлежат кому-то, кто, по вашему мнению, менее этого достоин, чем вы». А? Как сказано!

Б. — У меня нет неудовольствия по поводу благ, принадлежащих вам. Я отлично понимаю, что скромный бухгалтер не может иметь тех благ, которые имеет известный артист. Я просто пытаюсь вскрыть причины вашего эгоизма. И то, что вы в школе нравились девочкам, это только начало. Да, и у вас есть талант. Но одного таланта мало. И, кроме того, ваш талант перекашивает вашу душу. Дав вам больше в одном, бог недодал вам в другом. Вы — талантливый артист и жадный, болезненно самолюбивый и тщеславный человек. Вот она, эта четверка лошадей, которая вывезла вас к успеху: талант, жадность, непомерное честолюбие и больное самолюбие. Вы хотели богатства, славы и власти над людьми больше, чем другие, тоже, между прочим, талантливые. Вы этого и добились. А потом — всеобщее поклонение. Ах, какой вы талантливый, ах какой вы красивый, какой вы великолепный! И вы сами начали верить в то, что вы великолепный, в то, что вы очень талантливы.

А. — А на самом деле?

Б. — И на самом деле талантливый, но не очень. На самом деле есть еще с десяток не менее талантливых. А когда вы всерьез поверили в собственное величие, вы уже просто не в состоянии слышать правду, слышать критику. Малейшее критическое замечание вызывает ваше раздражение. Вы начинаете думать, что это зависть, происки врагов и соперников. То, что вы думаете о себе, и то, что думают о вас окружающие, сильно отличается.

А. — И что же окружающие думают обо мне?

Б. — Нет, сначала я вам расскажу, что вы о себе думаете. А думаете вы о себе, любимом, почти все время. Вы любите полюбоваться собой в зеркале. Вы любите читать о себе хвалебные рецензии. А если рецензии отрицательные, то это враги подкупили критиков, и те измазали вас черной краской.

Они, эти критики, становятся вашими врагами. Но стоит им похвалить вас, и они снова ваши лучшие друзья. Они снова становятся умными и объективными. Один умный человек сказал: «Слишком серьезное отношение к себе — верный признак деградации». Вы давно очень серьезно относитесь к себе.

И еще один умный человек, а именно Лев Толстой, сказал: «Человек — это дробь. В числителе то, что он из себя представляет, а в знаменателе то, что он о себе думает». У вас, не скрою, большой числитель, но знаменатель значительно больше. И, как следствие, изменение отношений с окружающими. Они вам слова неосторожного не могут сказать, а вы им можете походя произнести: «Как вы сегодня плохо выглядите!» Или того лучше: «Где, на какой барахолке ты нашел этот костюм?»