Кухонный бог и его жена

— Дважды вторая! Дважды вторая!

Хотя это могло быть и явью.

Когда я проснулась на следующее утро, ее уже не было. Я подумала, что она тихо выскользнула из постели, чтобы выйти на лестницу, как накануне. Открыв дверь, я выглянула, но увидела только слуг, убиравших ночные вазы. Тогда я вернулась в комнату, села и стала ожидать ее возвращения. Потом раздался знакомый звон — динь-динь-динь! И прислуга принесла две тарелки сен до янг, ты его ела, такой соленый суп на соевом молоке, его еще продают в «Фонтанном дворике» по выходным. В прошлый раз Клео самостоятельно съела целую миску и не пролила ни капли.

В общем, в то утро мне совсем не хотелось супа.

— Где моя мама? — потребовала я ответа.

Служанка не ответила, только озадаченно оглядела комнату. И поставила обе тарелки на стол.

— Ешь давай, а то остынет, — буркнула она и быстро вышла из комнаты.

Я не притронулась к еде, и она остыла. Я подождала, потом потеряла терпение и начала плакать, совсем немножко. В моем горле как будто рос комок, и я ждала маму, чтобы избавиться от него, выплакаться и рассказать, как долго мне пришлось ждать.

Потом я решила, что когда она вернется, я покажу ей остывший суп и потребую английского печенья — не меньше трех штук, — чтобы вернуть хорошее настроение. И я подождала еще. Я опрокинула тарелку, и суп разлился большой лужей. Потом, встав на стул, сама достала коробку с печеньем. А мамы все не было.

Пришла служанка, чтобы забрать миски. Она посмотрела на лужу и опять окинула комнату взглядом.

— Только посмотри, что ты наделала! — отругала она меня.

И снова быстро ушла, закрыв дверь, которую я тут же открыла. Служанка уже говорила с управляющей. Потом обе бросились вниз по лестнице, а я выскочила на площадку, чтобы посмотреть, как они спускаются. Тут снизу донеслись громкие голоса, захлопали двери, люди стали выскакивать из комнат.

Най-Най, моя бабушка, медленно поднималась по лестнице, слушая взволнованно тараторящую служанку. Она была не из тех бабушек, что гладят внучек по голове, называя красавицами. Ей, старшей в доме, подчинялись все остальные женщины. Меня же, самую младшую, Най-Най замечала, только когда хотела отчитать. Я опрометью бросилась обратно в комнату и в страхе снова села на кровать. Надвигалась беда, и это я уже знала наверняка.

Я заплакала сразу, едва они открыли дверь.

— Где твоя мать? — спрашивала Най-Най снова и снова. — Когда она ушла? Что она взяла с собой? За ней кто-то приходил?

Что может маленькая девочка ответить на такие вопросы? Вот и я только качала головой и плакала.

— Она не ушла! — кричала я. — Она еще здесь! Здесь!

Внезапно кто-то еще ворвался в комнату. Уже не помню кто — я смотрела лишь на руку этой женщины, с которой свисали, словно лошадиный хвост, отрезанные мамины волосы. Я закричала. Конечно, я закричала от ужаса, будто передо мной держали мамину голову.

Дальше я почти ничего не помню. Разве то, что все очень нервничали и перешептывались. А мой отец очень сердился. Он пришел в нашу комнату и стал открывать ящики маминого шкафа, шкатулку с драгоценностями. Все было на месте. Отец молча сел и сурово посмотрел на меня, словно я в чем-то провинилась.

— Куда она пошла? — спросил он.

Я была очень послушной девочкой и попыталась придумать ответ. На Чжецзянскую дорогу? В храм Чэнхуанмяо? К рыбному прилавку возле Малых Восточных ворот? В кинотеатр?

Я не выходила из комнаты целых три дня. Просто сидела там и ждала маму. Правда, за мной никто и не приходил. Служанка молча приносила мне еду, да я ни о чем и не спрашивала.

На четвертый день я сама спустилась вниз. Я говорила тебе, что мама везде носила меня на руках, поэтому ноги у меня были слабыми, а в тот день и того слабее. Наверное, от страха: я боялась того, что могла увидеть.

И вот что я скажу: все оказалось еще хуже, чем я представляла себе. На двери висели траурные ленты, и я без расспросов поняла, что они означают. Поняла, но отказалась поверить. Поэтому подошла к девушке, которая стирала наше белье, и спросила, кто умер.

— Как ты можешь даже спрашивать об этом! — воскликнула девушка.

Тогда я подошла к Старой тетушке, только что приехавшей к нам, и она велела:

Больше ни слова об этом!

Через неделю или даже раньше меня отправили на остров Чунминдао — в дом младшего брата моего отца и двух его жен, Старой тетушки и Новой тетушки. Это место находилось в двух часах езды на катере от Шанхая, в устье реки Хуанпу, и родом оттуда была вся отцовская семья. На карте островок казался не крупнее точки на водном просторе, отрезанной от земли и жизни на ней.

Когда мы добрались до суши, меня тошнило от качки и от горя. Я рыдала в голос, мне было так плохо, что я не обращала никакого внимания на угрозы Старой тетушки растерзать меня на клочки.

— Я хочу к маме! — кричала я. — Я хочу быть с мамой! Скажите ей, где я, она придет за мной!

И вот тогда Старая тетушка сказала:

— Цыц! Здесь твоя мать, тут, на этом острове, она и похоронена.

Если ты сейчас спросишь меня, что случилось с мамой, я не смогу ответить. Мне известно только то, что мне говорили, но это ведь нельзя считать правдой. Так, слухи.

Но кое-что я знаю наверняка. Мамин поступок навлек бы позор на семью, и, чтобы избежать этого, ее объявили мертвой. Поэтому никто никогда не смел говорить о ней с отцом, а меня отослали прочь, чтобы я ему о ней не напоминала.

Но это не мешало распускать сплетни о моей матери. Сплетничали все: Старая тетушка, Новая тетушка, дядя и их друзья, за чаем, за едой, после полуденного сна. Долгие годы мама была героиней смешных и неприличных историй, участницей страшных, таинственных и романтических событий. Как будто они все время раскапывали ее могилу, чтобы закопать поглубже, насыпав сверху еще больше грязи. Можешь представить, что чувствовала маленькая девочка, постоянно слыша подобное про свою маму?

Мне было очень горько, но я не могла перестать это слушать, потому что хотела понять, как вышло, что моя мать бросила меня без единого слова.

Так она превратилась для меня в загадку, и каждая новая сплетня лишь добавляла новых вопросов. Если мама умерла, то почему не было похорон? Если жива, то почему не вернулась за мной? Если сбежала, то куда направилась?

Иногда я пыталась сложить воедино все дошедшие до меня слухи. Но целого не получалось: одна сплетня противоречила другой, пока все снова не разваливалось на части.

Потом я просто постаралась собрать вместе все, что я знала о матери, и хорошее, и плохое, чтобы понять, почему ее жизнь приняла именно такой оборот. И вот что у меня вышло: история о том, как мама стала второй женой отца и почему она покинула его.

Мама не походила на типичную китайскую девушку, которую любят представлять себе американцы: крохотные спеленутые ступни, осторожность в каждом слове и каждом шаге. Она была современной женщиной, как многие другие женщины Шанхая, не имевшие ничего общего с крестьянками. Когда маме исполнилось восемь лет, ее стопы остались свободными от бинтов, и позднее некоторые находили в этом причину ее возмутительного бегства.

Она была единственной дочерью в состоятельной и образованной шанхайской семье. Ее мать приехала из Сучжоу — города, где рождаются женщины с прекрасными бархатными голосами. Даже шанхайцы подтвердят, что у жителей Сучжоу самый благозвучный выговор. А обитатели Нинбо настолько хороши в бизнесе, что спорят с оппонентом даже после заключения сделки. Так что мама уже родилась с натурой, состоящей из двух половин, которым сложно было ужиться в одном человеке.

Мне кажется, мама обладала классической красотой, такой, о которой другие девушки читают в книгах и заливаются слезами, мечтая, чтобы о них были написаны подобные строки. Однажды она прочла мне историю о красивой, но одинокой девочке. Та заглянула в пруд и подумала, что наконец нашла подругу, которая не будет ей завидовать. Девочка не поняла, что мерцающее лицо, улыбающееся ей с водной глади, — ее собственное. В конце истории мама воскликнула:

— Какая чепуха! Кто же не узнает себя, если внимательно посмотрит на отражение?

Моя мама смотрелась не в пруд, а в зеркало. Каждый вечер. Так что, если быть честной, мне придется признать, что она относилась к своей красоте с гордостью и даже легким тщеславием.

И конечно, ей было чем гордиться. Ее кожа напоминала цветом то ли белый нефрит, то ли летний персик. Хотя, возможно, такие сравнения приходят на ум потому, что мама теперь кажется мне сказочным персонажем с голосом, подобным звуку флейты, кожей белой, как нефрит, и движениями плавными, словно речные воды. И зачем сказки так описывают женщин, заставляя нас верить, что и нам полагалось родиться красавицами?

Может, моя мать вовсе не была так уж хороша, и мне просто хочется помнить ее такой. Но зачем тогда мой отец на ней женился? Столь уважаемый человек мог получить в жены любую, чем и он пользовался. В те времена вторую, третью или четвертую жену брали только затем, чтобы она подкрепляла престиж мужа своей красотой. Так что, видимо, мама действительно была красивой. Я думаю так не из-за того, что наслушалась дурацких сказок.

К тому же мама была умна и сметлива и, как я уже сказала, ей дали хорошее образование. Она окончила миссионерскую школу в Шанхае, первое китайское учебное заведение, куда принимали девочек. Это все потому, что ее отец, мой гунь-гунь, сам был очень образованным человеком, ученым. Он руководил учреждением, отвечавшим за реформы в международных отношениях, или чем-то в этом роде. Тогда многие высокопоставленные люди отправляли своих дочерей учиться. Так повелось в современном мире: учить сыновей и дочерей, чтобы показать, что ты уже вышел из феодальной эпохи. Но гунь-гунь не хотел посылать дочку во Францию, Англию или Америку, как делали некоторые, желая заодно показать, насколько они богаты. Все эти девушки вернулись домой с коротко остриженными волосами и лицами, загоревшими от игры в теннис под солнцем. Гунь-гуню не нравились манеры этих девиц, так чего ради он позволил бы дочери стать одной из них? И когда в 1897 году в Шанхае открылась первая миссионерская школа, дедушка отправил маму туда.

Я слышала, что там она учила английский язык, хотя я ни разу не слышала от нее ни слова на нем, кроме «печенье». Новая тетушка, которая ходила в ту же школу, говорила, что мама училась неважно, даже из рук вон плохо, и что я, похоже, пошла в нее. Еще она говорила, что вздорный характер и склонность к непослушанию я тоже унаследовала от матери.

Новая тетушка рассказывала, что однажды во время молитвы в той самой школе одна из монахинь громко испустила газы — случайно, разумеется, — и тогда моя мама рассмеялась и сказала: «Господь вас слышит!»

— Уж не знаю, почему ее так любили монахини, — говорила тетушка. — Но они однажды сказали ей: «Мы усердно молимся за тебя, малышка. Если ты станешь христианкой, то после смерти окажешься в раю». А она ответила: «Не хочу оказаться на небесах для иностранцев, когда умру».

И знаешь, что сделали эти монахини? Рассмеялись!

И всё!

Новая тетушка страшно завидовала маме! Она то и дело повторяла: