Кухонный бог и его жена

7. ПОДСЧЕТ ПРИДАНОГО

Помнишь, Хелен твердит всем, что была подружкой невесты на моей свадьбе? Пышной, торжественной свадьбе в китайских традициях. Именно такое торжество для меня и устроили, тут Хелен не врет. Да только ее там не было. А Пинат — с этим своим выбеленным лицом и губами, красными, как зад мартышки, — была. Она широко улыбалась, словно и вправду радовалась за меня. Правда, видели бы вы ее за месяц до того: кузина так на меня злилась, что даже смотреть в мою сторону не хотела. Она взваливала на меня вину за то, что Вэнь Фу женится на мне вместо нее, и делала вид, что оглохла, когда я напоминала, как помогала им. А ведь это было чистой правдой. Я все время передавала их письма от одного к другому, а кузина запрещала мне их читать. Позже именно меня осенила идея насчет укромного уголка в теплице, где Пинат красилась. Я посоветовала Вэнь Фу, когда приехать и где спрятать велосипед, и привела его к Пинат, чтобы они могли поговорить целых два часа, пока вся родня спит после обеда. И это я стояла возле двери, охраняя их от Старой тетушки и Новой тетушки. А Пинат и Вэнь Фу целовались. Конечно, самих поцелуев я не видела. Но знала, что они это делали, целовались, как безумно влюбленные, потому что, когда они вышли из-за битых цветочных горшков, лицо и шея Пинат были покрыты красными пятнами там, где ее касались губы Вэнь Фу, красные от ее помады. И щеки его тоже оказались в ее белой пудре, отчего он походил на оперного певца. Я увидела, как он отъезжал с довольной улыбкой во все лицо, и бросилась к Пинат, чтобы помочь ей вытереть следы от поцелуев и смыть косметику.

— Зачем ты позволила себя целовать? — отчитывала ее я. — Почему вам недостаточно было просто поговорить и подержаться за руки?

Это же такой ужасный проступок: допустить до своих губ молодого человека, которого не знает твоя семья. Правда, допустить его до других частей тела было бы преступлением гораздо худшим.

— А мне понравилось, — с шаловливой улыбкой отвечала Пинат.

— Что? Тебе понравилось, и ты решила наплевать на доброе имя своей семьи ради собственных удовольствий? Вы как две безмозглые собаки, бросившиеся обнюхивать грязные хвосты друг друга!

Но пока я оттирала лицо кузины, она не переставала мечтать о Вэнь Фу, рассказывая, как он восхищался ее бархатными щеками и нежными руками.

— Ай! — взвизгнула она. — Ты сейчас мне сотрешь кожу вместе с косметикой!

— Сама виновата, — ответила я. — Это пятно никак не отходит. Он укусил тебя в шею, как паук. И скоро уже все проснутся. Ай-ай, теперь у нас будут неприятности!

Пинат же только хихикнула, потянулась за зеркалом и сказала:

— Дай я посмотрю. Ой, глянь, что он наделал! — Она приподняла воротник и снова захихикала.

Кузина даже не думала, как сильно я рисковала, помогая ей, хотя знала, что если ее мать узнает об этом, мне придется хуже, чем ей. Пинат была младше меня, поэтому я отвечала за ее поведение. И я боялась Старой и Новой тетушек. Тебе, Перл, конечно, может быть не все понятно в ходе моих мыслей, неясно, какие беды могли меня ожидать из-за Пинат.

Дело в том, что в те времена в Китае все перед кем-то отвечали. Совсем не так, как здесь, в Соединенных Штатах, где есть свобода, независимость и индивидуальное мышление: делай что хочешь, не подчиняйся матери. Нет, ничего подобного там не было. Мне никогда не говорили: «Будь хорошей девочкой, и я дам тебе конфетку». За хорошее поведение никто не давал наград, потому что именно его от тебя и ожидали. Но вот если ты поступал плохо, твои родственники могли сделать с тобой все что угодно. И им не требовалось искать для этого причин или объяснений. Я хорошо запомнила некоторые из угроз.

«Ты хочешь, чтобы тебя изгнали навеки, и ты стала нищенкой-побирушкой? Как твоя мать? — говорила Старая тетушка. — Ты хочешь заразиться той страшной болезнью, чтобы она сожрала тебе все лицо, как твоей матери?»

С того самого дня, как я приехала на остров Чунминдао, она постоянно говорила мне что-нибудь в этом роде, и ее не заботило, нахожу ли я в этих словах логику или справедливость. Я не знала, что случилось с моей матерью, от чего она бежала, хоть Пинат и говорит, что она не выдержала брака. Или от чего она умерла на самом деле. Или за что ее изгнали, хотя люди шептались, думая, что я их не слышу, о том, как она разозлила моего отца. Когда я только появилась на острове, Старой тетушке достаточно было произнести имя моей матери, и я тут же начинала рыдать. Позже я научилась не плакать совсем. Просто старалась не вспоминать о маме и не думать о ней и о надежде, которая теплилась у меня в груди: когда-нибудь она приедет и заберет меня отсюда. Вот Старая тетушка все время и придумывала что-то новое, чтобы меня напугать. Однажды она взяла меня с Пинат в гости к одной семье в Шанхае и указала на служанку, подметавшую двор.

— Посмотри на эту бедняжку, — сказала Старая тетушка жалостливым голосом.

У служанки были пустые, бесчувственные глаза. Потрепанные короткие штаны не скрывали ее тощих лодыжек.

И Старая тетушка рассказала, что эту девушку продал в рабство собственный отец за то, что она не слушалась его после смерти матери.

Потом последовали другие угрозы. Когда Старая тетушка считала, что я недостаточно почтительна, что кланяюсь не так низко, как надо, и не молю о прощении, она отвешивала мне оплеуху.

— Какая упрямая и непослушная! Да какая семья согласится взять тебя в жены своему сыну? Мне надо выдать тебя за вонючего старого башмачника!

Это она так говорила о нищем старике-сапожнике, который переходил от дома к дому, беря обувь на починку. Его дыхание и тело пахли, как ветхая обувь, которую он чинил и пытался продать. По-моему, все матери деревни грозили дочерям выдать их за старого башмачника. И дочери явно брались за ум, иначе у старика было бы не меньше двадцати жен!

Я не считаю, что Старая тетушка мучила меня со зла, и говорю это не от щедрости сердца. В те времена в традиционных семьях, как наша, было принято стращать детей. Наверное, мать Старой тетушки воспитывала ее саму точно так же, пугая и угрожая, ставя в пример других детей, невозможно и невероятно послушных. Только так можно было добиться от детей послушания и избавить их глупые головы от эгоизма. И только так проявлялась забота о будущем ребенка. И только этими уроками он пользовался, когда становился взрослым, — чтобы сохранять порядок уже в собственной семье.

Но тогда, в оранжерее, я дрожала от страха, вспоминая тетушкины угрозы. Ужасно, что Пинат позволила Вэнь Фу себя целовать! Она могла лишить меня будущего! Поэтому в следующий раз, когда кузина попросила меня передать письмо Вэнь Фу, я отказалась.

— Неси его сама, заявила я. — Я больше не буду вашим посредником.

Пинат плакала и умоляла, потом принялась обзываться. Она не разговаривала со мной весь следующий день, но мне казалось, что так я защищаю себя от неприятностей. Откуда мне было знать, что этим я сделала только хуже?

Позже я узнала, что Вэнь Фу тоже разозлился. Он несколько часов ждал моего появления на дороге с письмом от Пинат. И когда я не пришла ни в тот день, ни на следующий, ни в тот, что был после него, он решил больше не медлить. Вэнь Фу нашел настоящего посредника: женщину, которая могла не только передавать письма, но и договориться о брачном предложении.

Понимаешь, Вэнь Фу решил, что хочет жениться на Пинат, да только не потому, что любил ее всем сердцем, а потому, что хотел войти в ее семью. Надо сказать, в этом он ничем не отличался от большинства мужчин того времени. В пору моей молодости брак был сделкой, словно речь шла о покупке крупного имущества. Вот здесь, например, ты видишь дом, в котором хотела бы жить, и ищешь агента по недвижимости. В Китае юноша находил богатую семью с дочерью и искал брачного посредника, который умел заключать выгодные сделки.

Старую сваху, которую он нанял, мы звали тетушкой Мяо. Она славилась тем, что так подбирала пары, что у них рождалось рекордное количество сыновей. И несколько лет назад подыскала мужей для двух дочерей Старой тетушки.

Только сейчас я вспомнила, что именно тетушка Мяо помогла Старой тетушке прогнать одного юношу из семьи Линь. Я не была с ним знакома, но меня прочили ему в жены. И не успела я даже на что-то понадеяться, как этот шанс отобрали.

— В таком браке не будет денег, — сказала тетушка Мяо Старой тетушке. — Да, глава семьи Линь хорошо образован. Но что толку в этом, если он не сумел добиться достойного положения? А на жену его взгляните! Родила последнего ребенка почти в сорок! Никакого стыда, никакой морали!

На самом деле сваха невзлюбила семью Линь из-за ссоры, случившейся много лет назад. Пинат подслушала, как об этом рассказывал дядюшка. Семья Линь заключила брачное соглашение с одной из местных девушек.

— За несколько месяцев до свадьбы этот сын из семьи Линь сбежал и женился на ком-то из Шанхая, — сказала моя кузина. — Взял и женился по любви! Конечно, его семья могла превратить девушку из Шанхая в наложницу, а эту, местную, сделать женой. Но как бы это выглядело? Мужчина должен очень сильно не любить свою невесту, чтобы сбежать и взять наложницу раньше нее, чтобы так унизить.

А потом Пинат рассмеялась:

— И представь, кто та самая местная девушка, на которой он должен был жениться? Тетушка Мяо. Молодой Линь опозорил ее, и ей пришлось ждать еще целых три года, пока история не забылась и к ней не начали снова присматриваться как к будущей невестке.

И вот эта тетушка Мяо стала частенько заходить к нам на чай: поболтать со Старой и Новой тетушками, рассказать, кто болен, кто получил письмо от иммигрировавших родственников, чей сын сбился с пути и пошел к коммунистам.

Это в лицо мы с Пинат называли ее тетушкой Мяо. А за спиной — Мяу-Мяу, потому что она была очень похожа на кошку. Сваха все время держала ушки на макушке и мгновенно бросалась туда, где пахло тайной.

Уверена, она много чего наговорила Вэнь Фу о нашей семье. О том, что дядюшка имел крепкое предприятие, но потом растерял договоры. О том, что Новая тетушка — его вторая жена, которая угождает ему, а Старая тетушка — первая, и все должны угождать ей. И о том, что Пинат — любимая младшая дочка дяди, а я — ее кузина, которую отправили на остров сразу после исчезновения матери, то ли убитой, то ли попавшей в руки бандитов. А может, она утонула в море, или земля под ней разверзлась и поглотила ее без следа, сейчас этого уже никто не знает.

А еще тетушка Мяо наверняка сказала, что я дочь человека настолько богатого, что он мог позволить себе подарить младшему брату целую фабрику и лучший дом в Речном Устье, потому что в Шанхае у него оставалось гораздо больше имущества. Я знаю, что Вэнь Фу спрашивал обо всем этом.

И вот что случилось дальше. Вскоре после того, как я отказалась передавать письма, к нам в двери постучалась тетушка Мяо и привела с собой родителей Вэнь Фу. Пинат была так взбудоражена, что чуть не уронила чайник, подавая им чай. Она так хихикала, что Новой тетушке пришлось дважды ее отчитать за то, что она не налила чаю и дядюшке.

Но я заметила, что мать Вэнь Фу не обращает внимания на Пинат и на ее глупое поведение. Она очень внимательно рассматривала меня.