Кухонный бог и его жена

Поэтому я ушла с террасы в оранжерею, мое тайное укрытие, где пряталась все детство. Предварительно я заглянула туда, чтобы убедиться, что там никого нет Окошко я протирала осторожно, словно касаясь века спящего ребенка. Внутри было пусто, как и много лет до этого дня.

Сначала дядюшка пристроил оранжерею к южной стене Нового Запада, куда падало больше всего солнечного света. Она напоминала выдвинутый ящик, который так и бросили открытым. Некогда дядюшка хвалился, что оранжерея — «хобби» британских джентльменов, которые выращивают розы, орхидеи, роскошные и бесполезные, к тому же очень недолговечные растения. Он всегда использовал английское слово «хобби», ведь в китайском языке не существует обозначения того, чем занимаются ради того, чтобы убить время и потратить деньги. Не знаю, почему дядюшка решил подражать в этом иностранцам. Можно подумать, все западное было хорошим, а все китайское — плохим! Каждый год дядюшка находил себе новое хобби, и Старая тетушка кричала на него, называя хобби ха пи — «пускать кишечные газы», чем подчеркивала, что считает затеи мужа бессмысленными.

Устав от оранжереи, дядюшка заинтересовался собачьими бегами. Он купил борзых и морил их голодом, чтобы бегали быстрее. Когда собаки передохли, он обзавелся ружьями и стал стрелять по голубям. По настоящим голубям, потому что глиняные цели стоили слишком дорого. После этого настал черед курительных трубок и табака, от которого дяде становилось плохо, английских книг в кожаных переплетах, которые он никогда не читал, а потом — насекомых, пришпиленных булавками. Ну, этим он мог бы заниматься и на своей террасе.

Оранжерея была первой дядюшкиной забавой, и после того как он ее забросил, помещение использовали только для хранения ненужных вещей. Когда Новая тетушка сломала стул, усевшись на него, его отправили в оранжерею. Когда дядюшка утомился от шумных ружей и насекомых — их перенесли туда же. Когда Старая тетушка стала ругаться, что дядюшка накопил слишком много портретов неизвестных предков и памятных свитков, они тоже были снесены в оранжерею. Именно туда попадали вещи, которым больше нигде не могли найти места. В детстве я часто сидела на сломанных стульях, трогала ружья, представляя, как они грохочут, и представляла, как пью чай с воображаемыми родственниками. Каждый год там появлялись новые вещи, оказавшиеся никому не нужными, и я все это разглядывала.

Однажды, лет в девять или десять, я нашла портрет красивой женщины в простом синем платье. Ее волосы были убраны назад, она смотрела прямо перед собой, но так мрачно, что я едва ее узнала.

— Мама? — позвала я, и правда понадеявшись, что она взглянет на меня.

Я представила, как она выбирается из рамы, и спрашивает:

— Уэй-Уэй, сокровище, что это за место, где так много маленьких окошек?

И мне стало понятно, что только в этой оранжерее, на складе для ненужных вещей, нам с мамой и место. Даже потом, когда я выросла, это ощущение никуда не делось. В общем, именно там я зашивала одежду перед Новым годом.

Я возилась с вещами кузенов — эти мальчишки прямо-таки нарочно падали, оставляя огромные дыры на коленях и локтях! А сколько было пятен! Я решила, что большая часть их одежды уже не годится ляп починки, и подумала, не отдать ли ее слугам — не для штопки, а для их детей. А если Старая тетушка станет браниться, я скажу ей, что лишь пеклась о благополучии моих кузенов и о том, что они обречены скитаться по дорогам, прося подаяние, если будут надевать такие обноски. А потом я улыбнулась, вспомнив, как специально оставила маленькую дырочку в одной из кофт Старой тетушки. Может, она потихоньку лишится своей силы?

Что ты смеешься? Ты думала, твоя мать всегда была паинькой? Что я не знала, как проказничать так, чтобы об этом никто не узнал? Как ты, когда прятала эту грязную книжку «Над лопастью поржи»[5]? Но я-то понимала, что ты не Библию читаешь.

В твоем возрасте я поступила так же: спрятала в корзинку с рукоделием роман о любви под названием «Чинь Пин Мэй», запретную книгу. Сестра Момо в нашем пансионе сто раз говорила, что ее читать запрещено. Ну я и одолжила эту книжку у девочки по прозвищу Крошка Ю, которая тоже всегда делала именно то, что ей запрещали. Она пояснила, что эта книжка про секс: что нравится мужу, что жене, что мужу нравится больше, чем жене, как часто супругам надлежит исполнять свой долг. Еще Крошка Ю предупредила, что в книжке много иносказательных выражений, таких как «нефритовая пещера», «играть на флейте», «дождь и облака», вот только не стала объяснять, что именно они значат. Сказала, что я прочитаю и сама все пойму.

Так что в то утро я читала книгу, стараясь отыскать эти тайные значения. Однако, прочтя первые десять страниц, я не нашла в ней ничего из ряда вон выходящего. Только повторение того, чему меня учили: как важно уметь подчиняться, какие дары дарить людям в зависимости от их положения, как сделать так, чтобы твои родные были довольны, и почему не стоит думать только о себе и о мелочах этого бренного мира. Но потом я подумала, что, может быть, эта книга похожа на головоломку, а я слишком невинна, чтобы понять ее истинный смысл. Вдруг описание красивых сосен и есть то самое иносказание? И почему здесь написано о мужчине, получившем от чужой жены два пирожных к чаю? Что-то с этим не так. Почему именно два пирожных? Почему не одно? А что изменилось бы, если бы она дала ему два апельсина?

Я не успела как следует обдумать эти вопросы, потому что до меня донесся голос Пинат:

— Уэй-Уэй? Ты где, глупая?

Я чуть было не проигнорировала ее, как часто делала в детстве, но потом вспомнила: рынок! Спрятав книгу между двумя рядами горшков, я взяла корзинку с рукоделием и поспешила на зов.

Пока мы шли в свою комнату, чтобы переодеться, Пинат еще раз проговаривала, к каким торговцам пойдет и что купит. Скорее всего, бумажных марионеток или фонарики в форме животных для братьев, хорошего чаю для старших и маленькие кошельки для мелочи для других кузин, дочерей Старой тетушки, которые приедут к нам на празднование Нового года. А потом мы вместе решили купить красивые заколки в виде цветов для волос. И, конечно, зайти к предсказательнице, чтобы узнать, что нас ждет в новом году.

— Не пойдем к той женщине с кривыми зубами, — сказала Пинат. — В прошлом году она напророчила мне всякие ужасы: мол, скверные черты моего характера усугубят все плохое, что может случиться.

Я тоже припомнила слова гадалки: она назвала мою кузину овцой, спасающейся только своей толстой шкурой. И посоветовала в год Крысы вести себя осторожно, иначе кто-нибудь прогрызет ее мех и выставит ее грехи на всеобщее обозрение. Пинат разозлилась и потребовала вернуть ей деньги. А когда гадалка отказалась, раскричалась так, что ее услышали все окружающие:

Эта женщина меня обманула! Дала плохое предсказание! Не ходите сюда! Здесь вы не найдете удачи!

Я стыдилась и недоумевала: откуда эта предсказательница столько знает о моей кузине?

— Пусть в этом году, — объявила Пинат, — мне расскажут только о будущем муже и его семье.

И она принялась прихорашиваться. Для начала собрала накрученные волосы набок — как на картинке в иностранном модном журнале. Я чуть язык не стерла, пытаясь объяснить, что эта прическа ей не идет, но кузина, как всегда, не обратила на меня никакого внимания. Затем она долго выбирала платье, а потом и шубу.

У Пинат, любимицы семьи, было много хорошей одежды, в основном сшитой в Англии и Франции и купленной в дорогих магазинах в Шанхае. Одну ее шубу, из черного каракуля, с жестким отложным воротником, украшал палантин из подбитой парчи. Но когда Пинат застегивала все потайные крючки, полы падали ей прямо до лодыжек, и она почти не могла в ней ходить, разве что крохотными шажками. Смех один!

Однако кузина решила надеть именно эту шубу, а к ней новую пару обуви на шпильке. Этот наряд мог ослепить роскошью односельчан, которые считали себя счастливчиками, если у них находился отрез ткани на новые штаны. Но настал канун Нового года — время хвастаться достатком.

Мы считались богачами — конечно, только по меркам нашего островка. В деревушке вроде Речного Устья, где мы жили, — полмили в длину, четверть в ширину, дорога в порт и несколько магазинчиков, обычно был только один зажиточный дом, ну, и еще парочка людей среднего достатка. Почти все остальные ее жители прозябали в бедности.

По-моему, неправильно, когда во всей деревне только одна семья благоденствует, а другие бедствуют. Но так уж было принято в те времена: никто не задавал вопросов, люди просто смирялись со своей судьбой. Таков был Китай.

Многие из этих бедняков работали на нашей ткацкой фабрике, поэтому не голодали. Они жили в маленьких глиняных домиках, которые снимали у моей семьи. У них не было своей земли, им принадлежала только грязь, которая собиралась на их половицах. Но раз в год их приглашали на роскошный праздник, устраивавшийся в доме дядюшки. У них было хотя бы это — большой пир через три дня после Нового года.

Собираясь на рынок, я, конечно, не думала об этом, а, как и Пинат, наряжалась. Я надела красивую длинную юбку с яркими красными лентами, лучшую теплую куртку и, словно взрослая женщина, скрутила узлом свою косу.

Вдруг Пинат вышла из комнаты и стала тихо красться по крытому коврами полу коридора. Они прислушивалась к звукам, доносившимся со двора: ее мать все еще кричала, раздавая указания. Вернувшись, Пинат выдвинула ящик и вынула сверток из белой рисовой бумаги, перевязанный красной ленточкой. Оттуда она достала три округлые коробочки разного размера и села перед зеркалом. Пудра! За минуту она нанесла на свои пухлые щеки и маленький нос толстый слой тонкой белой рисовой пудры.

— Ты похожа на чужеземное привидение, — тихо сказала я и прикусила язык.

Я сильно испугалась — и за себя, и за нее. Ведь я была старше, и Новая тетушка могла отругать меня за то, что я плохо присматриваю за ее дочерью. Но если бы я сделала Пинат замечание, то получила бы нагоняй уже от Старой тетушки.

— Ты кого отчитываешь? — спросит она. — Ты за собой следить сначала научись!

Так что я лишь смотрела, как Пинат вытащила вторую коробку, уже поменьше, с перламутровой крышкой. Это оказалась помада, и кузина накрасила губы ярко-красным цветом.

— Ого, теперь твой рот похож на зад обезьяны! — подразнила я ее в надежде смутить.

Но Пинат открыла последнюю коробочку и стала листать свой модный журнал. Глядя на картинку с улыбающейся кинозвездой, она быстро нанесла по два темных мазка над и под глазами и нарисовала толстыми линиями брови, которые напоминали огромные ноги кузнечика.

Кузина проделала все это, чтобы стать хорошенькой, но меня она пугала. Когда Пинат опускала глаза, темные мазки на веках напоминали черные глаза демона, смотрящие в упор.

Хорошо еще, что, спрятавшись за высоким воротником шубы, кузина проскочила по темному коридору до того, как кто-либо заметил ее новое лицо. Я зашла за Маленьким Гуном и Маленьким Гао и вывела их на дорогу. При виде старшей сестры мальчики засмеялись — сначала тихо, а потом и во весь голос. Они хохотали, пока Пинат не подошла к ним и не отвесила каждому по затрещине. Заверещав, мальчишки отбежали, но тут же вернулись и начали показывать на сестру пальцами.