Пропавшие наши сердца

Когда уходит Герцогиня, дождь уже не льет, а слегка моросит. На исходе дня Маргарет запечатывает последнюю крышечку. Сегодня среда. Завтра три года с тех пор, как она ушла из дома.

Хватит, шепчет она, и Чижу ясно, что говорит она сама с собой, будто дает себе команду остановиться или продолжать – ни он, ни она никогда до конца не будут уверены.

Одним махом она сметает все крышечки в пластиковый пакет. И застывает в раздумье.

Пойдешь со мной? – спрашивает она. – Только в этот раз, последний.

Почти месяц она их делала и раскладывала, ни от кого не прячась, никто ведь не смотрит на старух, собирающих на улицах бутылки, – как правило, их обходят стороной, отворачиваются то ли смущенно, то ли брезгливо. Сколько она себя помнила, они попадались тут и там, Кризис их не коснулся, они как были, так и остались. Упорные, смиренные, они кропотливо перебирали мусор, ища хоть что-то полезное, – и даже до Кризиса среди них было много азиаток. В их чертах она видит бабушку, мать, себя и думает о них всякий раз, когда, надвинув на глаза соломенную шляпу, бредет по тротуару, наклоняясь к урнам и корням деревьев. Если одеться как они, можно идти куда угодно, главное – быть осторожной.

Однако несколько раз она была на волосок от серьезной опасности. Иногда появлялась полиция; тех, кто вызывал, она ни разу не видела, видела лишь, как подрагивали занавески у них на окнах, когда подъезжала патрульная машина. Полицейскому Маргарет совала двадцатку в задний карман брюк, но однажды этого не хватило. Он стиснул ей локоть, жарко сопя в шею, и потащил ее в проулок, где она расстегнула ему ширинку, залезла рукой под ремень. Пока он стонал и корчился, она не отрывала взгляда от шеврона у него на груди, и наконец он изогнулся дугой, дернул ее за волосы, издал последний сдавленный вскрик и отпустил ее на все четыре стороны. Когда она, оправив одежду, вернулась на ту же улицу, патрульная машина уже отъезжала, а рядом светились окна, за окнами продолжалась хрупкая жизнь, а о замарашке внизу уже забыли.

Сегодня нужно быть осторожной вдвойне. С ней рядом Чиж, а значит, она не имеет права на ошибку. Они совсем ненадолго, осталось всего несколько мест, где она еще не была.

Держись на несколько шагов позади, не подавай виду, что мы знакомы, говорит она, надвинув пониже шляпу. И темные очки не забудь.

Они выходят из метро на Семьдесят второй Западной улице – здесь гуляют богатые дамы с телефонами в чехлах, расшитых стразами, с белыми собачками на коротких поводках. Тротуары влажно поблескивают, окна машин в каплях дождя. На многих магазинах висят таблички «Продается».

Маргарет достает из пакета крышечку, зажимает в кулаке. Поискав минуту-другую, присматривает подходящее место – переполненную урну. Рядом на мокром тротуаре валяются смятые пивные жестянки, пластиковые обертки.

Стой здесь, шепчет Маргарет. Спрятавшись за Чижом, наклоняется, будто бы порыться в мусоре, и наклеивает крышечку под ободок урны, где кто-то весьма кстати прилепил жвачку. Сойдет, говорит она. Будет держаться.

Чиж, отступив на шаг, с тревогой оглядывает урну. Со стороны самая обычная, безобидная, взгляд на ней не задерживается. Одна из мерзостей города, на которые стараешься не обращать внимания. Но для Чижа на ней лежит печать – то ли угрозы, то ли надежды, – и он не в силах отвернуться.

Для чего это? – спрашивает он, и Маргарет понимает, что видится ему: взрыв, пламя, клуб дыма, похожий на гриб. Она не отвечает, у нее уже наготове новая крышечка.

Пойдем, торопит она. Надо шевелиться.

Маргарет, сумевшая натренироваться за несколько недель, наметанным глазом видит наиболее подходящие места: канализационную решетку, трещину в стене в палец толщиной. Одну из крышечек она аккуратно прячет в брюшко белки, раздавленной грузовиком.

Не знаю, – она выпрямляется, вытирает окровавленные пальцы, – вдруг ее отсюда уберут?

Она смотрит на облепленное мухами красноватое месиво из шерсти и плоти.

Но, скорее всего, нет, добавляет она. Станут они с ней возиться! До завтра наверняка долежит.

Крышечки они прячут повсюду, и вскоре Чиж, наловчившись, начинает везде замечать укромные местечки – как глаза привыкают к темноте, так и у него тренируется взгляд. Некоторые места Маргарет с ходу отвергает как слишком очевидные, слишком чистые. Куда-нибудь, где погрязнее, советует она. Куда никто не полезет. Чиж бежит впереди на полшага, потом на пару шагов, присматривает тайники для крышечек. В мусорных баках, откуда разносится сладковатая вонь гниющих фруктов, в углах, где с утра справляли нужду бездомные. Возле корней деревьев, под кучками собачьего дерьма. Чиж ненадолго перестает задаваться вопросом, для чего нужны крышечки. Они с мамой будто играют в игру – вроде охоты за сокровищами, только шиворот-навыворот, надо не искать, а прятать. Крышечка за крышечкой, понемногу пустеет пакет в руке у Маргарет, и Чижа захлестывает радость: молодцы они, столько придумали хитрых мест, столько крышечек спрятали! Он считает: по сто штук в день, и так целый месяц.

Это все? – спрашивает Чиж, когда Маргарет пристраивает последнюю возле входа в парк, в ржавой бороздке у основания фонарного столба.

Все, коротко отвечает Маргарет и вздыхает – облегченно? Печально? Не разберешь.

Спрятав последнюю крышечку, Маргарет выбрасывает в кучу мусорный пакет, с которым все это время ходила для маскировки. Сегодня в квартале день вывоза мусора, и всюду на тротуарах громоздятся кучи – кособокие, того и гляди завалятся. Кое-где из прорванных пакетов тянется по тротуару мусорный след. Маргарет вытирает руки о штаны, смотрит на Чижа. Он все тот же Чиж – впечатлительный и любопытный, доверчивый, в радостном ожидании будущего, хоть и не представляет, каким оно будет. Уже не малыш, но еще и не взрослый.

Чему она может его научить, что может ему дать, что для него сделать, чтобы наверстать упущенное? Купить бы ему крендельков, мороженого и лимонада с лотка, и пусть себе бегает по парку, облизывает пальцы. Смотреть, как он дурачится, играет в игры, на ходу меняя правила, – скачет по треснувшим тротуарным плиткам, подпрыгивает, чтобы дотянуться до знаков «стоп». Нет, лучше не просто смотреть, а играть с ним. Хотя бы денек побыть ему просто мамой. Если бы один чудесный день мог возместить все эти годы, прожитые без нее!

Приближается патрульная машина, медленно, будто крадучись. За тонированными стеклами смутные силуэты полицейских.

Маргарет тут же хватает Чижа за локоть, тащит за ближайший столб. Притаившись за пирамидой мусорных пакетов, прижимает его к себе так крепко, что каждый чувствует, как бьется у другого сердце.

Полицейские подъезжают ближе, будто почуяв неладное. Смотрят кругом. И едут мимо.

Во рту у Маргарет разливается противная горечь. Плечи сына под ее руками еще детские – худые, неокрепшие, невообразимо хрупкие. Нет, не может она подарить ему прекрасный день, которого он достоин, еще не время. Так несправедливо, думает она. Их окутывает вонь помойки, тяжелая, липкая. Полицейская машина давно уехала, а Маргарет все обнимает Чижа, зажмурив глаза, уткнувшись ему в волосы, теплее которых ничего нет на свете. Когда она наконец разжимает объятия и смотрит на него, он смотрит в ответ удивленно, но доверчиво. Вглядывается в ее лицо будто в поисках ответа.

Все хорошо, шепчет она, не бойся.

Я и не боюсь, заверяет он. Я так и думал, что все обойдется.

Маргарет, улыбнувшись дрожащими губами, обнимает его напоследок и выпрямляется.

Скорей домой, торопит она.

В Бруклин они возвращаются на метро, в разных концах вагона, чтобы никто не заподозрил, что они вместе. Маргарет наблюдает за ним издали: маленький, чернявый, болтает ногой, расковыривает дыры в обивке, заклеенные скотчем. Глаз его не видно за темными очками, но Маргарет, стоя в углу вагона и облокотившись на поручни, замечает, как он поглядывает на нее украдкой и всякий раз расслабляется, вздыхает облегченно. Все эти три года, думает она, отразились в одном мгновении: ты где-то далеко, гадаешь, что он сейчас видит, надеешься, что мысли о тебе для него утешительны. Нет, поправляет она себя, не три последних года. В этом суть материнства.

Крышечки, дорога домой – все у нее отработано, как движения в танце, и обычно она это проделывает спокойно. Но на этот раз все по-другому. Сегодня ей не сидится на месте, на каждой остановке она вздрагивает, тревожно оглядывает пассажиров – кто дремлет, кто уставился в телефон. Глазами она вновь и вновь отыскивает мальчика в другом конце вагона – он успокоился, погрузился в мечты и лишь изредка, поймав ее взгляд, заговорщицки улыбается. Маргарет силится улыбнуться в ответ, но у нее не выходит. За окном пролетает встречный поезд, и размытые силуэты пассажиров напоминают ей полицейских в патрульной машине, и вновь ей чудится, как Чиж уткнулся ей в плечо, как она обнимает его, такого теплого, хрупкого, беззащитного даже в ее объятиях. Она клянет себя за то, что взяла его с собой. До сих пор ей мерещится мусорная вонь, кислая, удушливая. Вагон трясется, ходит ходуном, и стук колес, гул двигателя, качка сливаются в единственное короткое слово, что бьется в мозгу все настойчивей. Когда они добираются до дома, каждый сам по себе, и по одному заходят в калитку, слово уже рвется наружу, и едва закрываются за ними двери, оно вылетает, и Маргарет не в силах дышать:

Нет. Нет. Не могу.

Чиж оборачивается, смотрит на нее – Маргарет застыла спиной к двери, будто загораживает собой выход. В этот миг она кажется немолодой, измученной; в прихожей полумрак, одна-единственная голая лампочка, что светит в гостиной, серебрит ей лицо и волосы. Она точно обратилась в мрамор.

Не стоит так рисковать, продолжает она. Слышит свой голос – хриплый, грубый, надтреснутый.

А как же крышечки? – спрашивает Чиж. Те, что мы сегодня прятали? И те, которые ты прятала без меня?

Неважно, пусть лежат.

Нет, важно! Чиж мотает головой, словно не верит. Разве нет? Ты же не зря это затеяла, я знаю.

Неважно, повторяет Маргарет. Не думай об этом. Выкинь из головы.

Маргарет бросается к Чижу, обнимает, берет в ладони его лицо, потому что невыносимо вспоминать, как он был в опасности, представлять, что ему снова будет грозить опасность, тем более по ее вине. Много лет назад она и Итан дали друг другу слово, и она его сдержит, чего бы это ни стоило. Она на все готова, лишь бы уберечь сына.

Да только… Только Чиж в ее объятиях каменеет, потом высвобождается.

Но… – говорит он.

И хмурит брови.

Маргарет хорошо знакомо это выражение лица, потому что сама она хмурится так же – когда у собеседника слово расходится с делом. Точно так же хмурилась и ее мать, и бабушка, а теперь она видит то же самое на лице у сына. Нежданное наследство.

Чиж, начинает она, ты для меня – самое дорогое. Брошу я это дело. Не стану рисковать, вот и все.

Но ты же говорила, начинает Чиж, но тут же умолкает, и Маргарет слышит все его невысказанные вопросы. Но как же все те дети? Сэди и другие? И их родные? Разве не потому ты ушла?

Мы обязательно найдем способ им помочь, говорит Маргарет. Что-нибудь придумаем. Не знаю что, но более безопасное.