Вкус свинца

– Да, – присвистнул бригадир.

– Хорош болтать. Пора красить, – Гауза откручивает пробку. – Белее колера не найти.

– Правильно, товарищ. А если я еще услышу антиправительственные речи, наш разговор может закончиться в другом месте, – Гольдман пялится на Николая, который носком сапога пинает бочку с краской. – И берегите народное имущество! Ты меня слы?

– Слышу-слышу, – Коля с наигранной покорностью отступает на три шага.

– Как тебя зовут?

– Николай.

– Фамилия?

– Брискорнс.

– Очень хорошо, – начальник вынимает из кармана записную книжку и, проговаривая по слогам имя и фамилию Коли, записывает. – За такое поведение… – Гольдман обращается к бригадиру. – Сознательность кадров на недопустимо низком уровне. Поставлю вопрос на следующем собрании. А сейчас за работу, и так, чтобы выполнялся график социалистического соревнования! Не забывайте, это самое главное! – старательно обходя строительный мусор, заместитель начальника добирается до автомобиля и отчаливает.

Объединенная бригада штукатуров и маляров стоит молча и пялится на бочки. Калныньш смотрит на часы.

– Рабочий день закончился. Утро вечера мудренее, – говорит он, и мы без лишних слов расходимся по домам.

Так хочется увидеться с моей Соле Мио, а у нее нет времени – для смотра самодеятельности нужно поставить драматический монтаж «Светлый путь». А потом нужно сделать домашнюю работу по русскому языку. Сестры милосердия, – нет, теперь их называют медицинскими сестрами – Тамара и Луция стоят в сторонке, шепчутся и усмехаются. Не понимаю, о ком они там щебечут – обо мне или о Суламифи. А может, о нас двоих? Мне совсем не смешно.

Следующее утро и в самом деле мудренее вечера – бригадир надумал сообщить руководству больницы о намерении использовать свинцовые белила. Пускай они сами разговаривают с руководством стройки и сами решают вопрос. Пока Калныньш околачивается в администрации, выглядываю Колю, но нигде не вижу. Странно, обычно он никогда не опаздывает.

Появляется главный врач – на нем лица нет.

– Эти ваши начальники – идиоты, враги народа! До министра здравоохранения дойду, если нужно, до Кирхенштейна. Медик медика поймет! Где эта отрава?

Бригадир указывает на бочки с краской, и тут замечает черные пятна на металлической поверхности. Он открывает бочку – белила почернели. Он бросается к следующей, открывает их одну за другой – везде черно. Что за дела? Главный доктор верещит еще громче.

– Что они себе думают? Черные стены в изоляторе? Таким только в психушке место, подальше от детской больницы!

– Упаси Боже, – бригадир старается успокоить врача. – Да мы к этой и не притронемся. Вы позвоните в стройучасток и скажите, чтобы привезли мел и столярный клей. Колера у нас еще есть, сами краску состряпаем. И будет она такой безвредной, хоть обед запивай.

Главврач бросает гневный взгляд на бригадира, потом, поняв шутку, чуток оттаивает.

Через пару часов приезжает Гольдман.

– Черная, – бригадир открывает бочку.

– Это саботаж, – вопит начальник. – Вам привезли белую. Вот же написано, а вот и белым по краю намазано! Что, это ничего не значит? Вокруг одни враги народа! – вертится во все стороны, разглядывает рабочих. – Где этот вчерашний трепач? Как его…

– Брискорнс, – Калныньш услужливо подсказывает. – Где-то тут должен быть, разыскать?

– Да, разыскать!

– Товарищ начальник, не стоит, он сегодня еще не заявлялся, – услужливо сообщает Гауза и произносит больше, чем ожидалось. – У Брискорна была газетная краска. Крутая, чайной ложки хватит, чтоб такую бочку черной сделать.

Мой затылок напрягся. Вот откуда такие гниды берутся? У Коли всегда были типографские краски, разные пигменты, сам не раз видел – добавишь капельку к основному колеру, и такой оттенок наколдовать можно, что хозяева и вообразить себе не могли. Неужели Коля? По затылку опять мурашки бегут, потому что Гауза указывает Гольдману на меня.

– Он вот с этим вместе держался. Может, что-то знает?

– Ага! Ну, парень, рассказывай, как было! – Гольдман подходит ко мне.

– Я ничего не знаю. Сам удивляюсь, куда Николай пропал.

– Не болтай. Как тебя звать?

– Матис. Матис Биркенс.

– Как это так? Ничего про своего друга не знаешь?

– Знаю… то есть, не знаю… – ну вот как теперь выкрутиться после этого выскочившего «знаю».

– Только что сказал, что знаешь! А теперь не знаешь. Так, парень, не пойдет, – Гольдман дышит мне прямо в лицо. – Тебе будет лучше, если сам сознаешься, а иначе – на пару в тюрьме сгниете. Ты ж еще молодой, чего тебе в тюряге сидеть?

– Хорошо, – пока он моросит, я придумал, что сказать. – Сказал, что знаю Николая, потому что вы об этом спросили. Знаю только то, что он хороший и порядочный мастер. Не женат… ну, шрам у него на левом плече… что еще?

– Ты мне тут баки не заливай! – орет Гольдман.

– Все так, товарищ начальник, честное слово! Я понимаю, подозрения падают на Колю, но, мне кажется, виноват кто-то совсем другой.

– Кто?

– Тот, кто кричит – держите вора, обычно сам вор. Определенно, это Гауза. Он давно на Брискорна зуб держит.

– Он врет! – взревев, Илмар Гауза бросается на меня.

– Вот видите! – уклоняясь от нападения, прячусь за спиной Гольдмана. – Кто виноват, тот и орет громче всех. Кто тут землю носом рыл, когда Коля тебе вломил за неровную штукатурку? Ты! Поэтому ты и хочешь его подставить!

– Товарищ начальник, это неправда. Я вчера ушел вместе со всеми, а Брискорн остался.

– И что? Немудрено. Пока за тобой уберешь… Но позже, ночью, ты пришел сюда, украл у Коли черный колер и сделал свою грязную работу, что – не так? С треском вылетишь из комсомола! – сыплю бесстыдными обвинениями, самому противно. Чудеса! Совесть помалкивает, как будто несу чистую правду.

– Что?! Да я тебя прикончу! – Гауза уже не владеет собой.

– Тихо-тихо! – вмешивается бригадир. – Товарищ Гольдман, вон тот самый доктор идет.

– Да. Ну, мы еще разберемся. Будет нужно, сообщим в милицию… или даже в органы, – повернувшись, он направляется к главному врачу.

Гауза опять хочет броситься на меня, но остальные его оттаскивают. Его мало кто поддерживает, только еще двое из бригады покраснели, как свекла, но сейчас они будто языки проглотили.

– Тихо! – Калныньш повышает свой негромкий голос. – Без нас разберутся. Пошли работать.

Позже, обедая на подоконнике, замечаю, что к главному зданию больницы подъезжает черная машина. Выходят три мужика в мундирах, на головах – синие фуражки и кобуры на боку. Им навстречу выходит главврач и товарищ Гольдман. Врач что-то объясняет, но люди в форме, кажется, и не слушают, а входят внутрь. Не проходит и получаса, как прибегает запыхавшаяся старшая сестра и приглашает бригадира, Гаузу и меня идти с нею.

Сначала в кабинет вызывают бригадира, а мы с Гаузой остаемся в коридоре. Никакой потасовки тут не получится, слишком много народу ходит, садимся поодаль друг от друга и молчим.

Что им от меня нужно? Понятно, будут выпытывать про Колю. Где Коля? Дома? Вряд ли. Если виноват, в квартире сидеть не будет. Предполагаю, где он мог бы быть, но этого я могу не знать и скажу, что не знаю. А что если меня самого подозревают? Про Гаузу будут спрашивать? Повод у него был, на том и буду стоять. Но в меру. Постараюсь говорить внимательно, чтобы не раздражать этих, с пистолетами.

Скрипнула дверь, и появляется голова бригадира.

– Где Гауза?

– Не знаю, кажется, вышел покурить.

– Пулей зови сюда!

Встаю и иду искать своего противника.

– Бригадир тебя зовет.

– Опять брешешь.

– Да пошел ты! – поворачиваюсь к нему спиной и ухожу. Гауза все-таки следует за мной.

Он забыл, в какой кабинет нужно идти.

– Сюда? – он показывает на другие двери.

– Нет, туда – на расстрел. А пытки будут здесь, – показываю ему на вход.

– Ну, ты дождешься! – сначала он слегка приоткрывает узкую щелку, потом, убедившись, что на этот раз я не соврал, входит.

Сижу и гоню мысли прочь. Считаю, сколько человек в коридоре. Правда, задача невыполнима – один уходит, другой приходит. Внезапно в конце коридора вижу свою Соле Мио и вскакиваю.

– Суламифь!

Она застывает на мгновение, а потом, заметив меня, идет навстречу.

– Здесь нельзя так кричать!

– Прости.

– Что ты тут делаешь?

– Вызвали на допрос, – быстро рассказываю о происшествии с краской и чекистами НКВД.

– Кошмар. Как тебя угораздило? – она так странно смотрит на меня, что я больше не понимаю, что звучит в ее голосе – сочувствие или упрек.

– Ерунда. Ничего плохого я не сделал.

– Все равно, неприятно.

– Да пустяки. Лучше скажи, когда мы наконец сможем встретиться?

– Не знаю, – она опускает глаза.

– Что-то случилось?

– Нет… наверно, нет… Много работы.

– Может, сегодня вечером?

– Нет, сегодня не выйдет.

– Тогда завтра?

– Завтра? Нет, на этой неделе не получится… хотя…

– Ну… говори, когда? – похоже, замаячило.

– Да… надо бы как-то. Нам нужно поговорить, – ее голос посерьезнел.

– Что-то стряслось?

– Нет, еще нет, но…

– Ну, говори!

– Не сейчас. Когда смогу… – Суламифь думает. – Встретимся в субботу… нет, в субботу не могу. У нас общее мероприятие с «Летре» и фабрикой «Текстилиана»[34].

– Это еще что такое?

– Ну… важное мероприятие. Мне нужно читать доклад. Там будут из партийного руководства…

– Ты – доклад? Ого! О чем?

– О многом. О том, как мы улучшили результаты социалистического труда, как выполняем задачи, поставленные партией… Потом будут выступления коллективов нашей самодеятельности в честь годовщины сталинской конституции.

– Ничего себе, – не понимаю, как она может так ловко и без отвращения выговаривать эти слова.

– Ты отстаешь от жизни.

– А почему именно ты будешь читать доклад?

– Потому что так надо. Потом расскажу. Знаешь что, давай встретимся в воскресенье. В двенадцать.

– Где? У меня?

– Нет… давай лучше в парке. Погуляем. После больницы хочется на свежий воздух, понимаешь?

– Понимаю… но потом ко мне?

– Там видно будет…

Открывается дверь кабинета, выходит Гауза и кивает головой, чтобы я входил.

– Удачи тебе, – говорит Суламифь и убегает.

– Ему повезет, – ухмыляется Гауза.

Меня усаживают напротив офицера, который занял стул врача, а двое других, похоже, званием пониже, топтались у меня за спиной. Врач, Гольдман и бригадир Калныньш сидят ближе к дверям возле книжной полки.

– Матис Биркенс?

– Да.

– Комсомолец?

– Нет.

– Почему – нет? Вы против комсомола?

– Нет, почему? Идеи Ленина и Сталина мне близки, и я уже собирался вступить, но не успел… – я четко гну свою лживую линию, но щеки начинают краснеть. Как бы не догадались.

– Где твой друг?

– Какой друг?

– Не придуривайся. Николай Брискорнс.

– Яне знаю, утром должен был быть на работе.

Внезапно один из солдат хватает меня за подмышки и ставит на ноги, а другой бьет кулаком в живот так, что дыхание перехватило. Согнутого пополам, меня опять швыряют на стул.

– Товарищи, так же нельзя!

– Можно. С врагами народа и не так еще можно. И нужно, – этот, в синей фуражке, немигающим взглядом вонзается в глаза доктора. Врач умолкает.