На исходе лета

❦

Так начались страдания Бетони в Кэнноке, и часто она хотела умереть, и умерла бы, будь на то ее воля. Но жирная тюремщица поддерживала в ней жизнь и, когда Бетони становилось совсем худо, позволяла ей вдохнуть немного свежего воздуха, и так тянулись кротовьи месяцы, и мозг узницы начал тупеть, а душа онемела, словно что-то внутри защищало Бетони от осознания своей ужасной судьбы. Одного лишь она не могла знать: что ее присутствие волновало Люцерна, потому что задевало какую-то струну в его сердце, о которой ему хотелось бы забыть, — интерес к брату и сестре, рожденным вместе с ним. Пока не появилась Бетони, он считал, что они скорее всего умерли, как уверяла его Хенбейн; но при известии, что они живы, его охватило желание побольше узнать о них.

К тому же стало известно, что эта мерзкая кротиха, что сейчас у него в плену, видела Триффана, его отца, и говорила с ним. Жив ли он? Едва ли. Даже если он одолел обратную дорогу в Данктонский Лес, чума и болезни этого места наверняка свели его в могилу. А если нет? Часто Люцерн не мог заснуть, мучимый этим не имеющим ответа вопросом.

— Господин?

— Да, Мэллис?

— Придвинься ко мне, это поможет тебе успокоиться и уснуть.

— Эта кротиха…

— Бедняжка Бетони?

— Она самая.

— И что?

— Мне бы хотелось поговорить с ней. Разузнать кое-что про Биченхилл.

— Опять? Она не скажет ничего нового. Иди ко мне.

Она улыбнулась и потерлась о него бедрами. Теперь ей хотелось кротят, детей от Господина Слова, хотелось родить наследника, чтобы укрепить свое высокое положение матери будущего Господина Слова.

После появления Бетони та же мысль не давала покоя и Люцерну — будто, став отцом, он мог каким-то странным образом заполнить пустоту своей жизни, возникшую с утратой Хенбейн, а потом с появлением известия о брате и сестре, которых никогда не знал.

Люцерн повернулся к Мэллис и овладел ею. Они предавались любви неистово, его когтистые лапы оставляли глубокие царапины на ее спине, а зубы кусали ее плечи, — наглядный урок того, как близка любовь к ненависти, а ненависть к убийству.

— Ты так меня ненавидишь, словно я твоя мать, — в упоении кричала Мэллис.

И она была близка к страшной правде.

Но когда все заканчивалось и энергия их иссякала, Мэллис отпускала его для долгих бесед с Бетони, во время которых он только смотрел на нее и снова и снова задавал один и тот же вопрос:

— На кого они похожи?

— Мне больше нечего сказать… — шептала Бетони.

— Говори, не то я снова отправлю тебе в Нижние Ямы, как прошлый раз, в наказание. Скажи хоть что-то новое — и останешься здесь.

— Они… — И Бетони безутешно плакала, потому что не осталось уже ни одной тайной подробности из ее жизни с Уорфом и Хеабелл, которую этот крот, так похожий на них, не вырвал бы из ее сердца. Хуже всего было, что она начинала ненавидеть их обоих за те муки, которым этот крот подверг ее из-за них.

— Да благословит тебя Слово, Бетони, — говорил он ей. — Признай меня своим Господином, пусть это будет твоим Искуплением, пусть могущество Слова не оставит и тени воспоминаний о Камне.

— Но… н-но…

Она смотрела сквозь слезы на затвердевшие рубцы, где раньше были ее когти, смотрела на сырой пол, на мрачные стены, на щели наверху, где мерцал мертвый свет. Где-то закричал крот, и Бетони осмелилась сказать:

— Н-но Камень — это все, что у меня осталось.

— Никакого Камня нет.

Откуда в кротах берется мужество, которое так долго не изменяло Бетони, откуда они черпают надежду?

— Он есть, — сказала она. — И он найдет тебя.