Победителей не судят

Глава 13

— Когда ты умрешь?!

Фок хмыкнул, переспросив — такого вопроса, тем более заданного первым, от старой императрицы он не ожидал. Китаянка сидела перед ним на коврике с непроницаемым лицом, выпрямив спину, без малейшего движения, замерев, словно фарфоровая статуэтка.

Цыси вблизи оказалась несколько иной, чем была на фотографиях, которые он рассматривал еще в прошлой жизни. Да, старуха-старухой, рухлядь, как ее называли русские, и даже толстый слой румян и белил не могли толком замазать увядшую прежде красотку, как невозможно создать из использованного банного веника букет роскошных роз.

Недаром европейцы открыто смеялись над ее парадными портретами — императрица Цыси была для них чем-то вроде дрессированной обезьянки, как можно такую принимать всерьез?!

Смешные фотографии, в которых китаянка принимала нелепые позы, которые в глазах цивилизованных англичан, французов и немцев никак не могли служить символом величия и вызывали только смешки. И совершенно напрасно — нельзя рассматривать форму отдельно от содержания, слишком велико будет заблуждение!

Но ни одна из фотографий не могла передать то, что сразу почувствовалось при личной встрече — ауру человека привыкшего к бесконтрольной власти, повелевающего жизнью и смертью своих подданных, причем с руками, которые отнюдь не фигурально, пусть даже аллегорически, но по локоть в крови. Ибо такова плата за дорогу к сверкающим вершинам власти, к которым можно добраться лишь полностью освоив все самое мерзкое и подлое, которое таит человеческая душа. А там собрано многое — коварство и предательство, лицемерие и жестокость, ложь, ставшая уже правдой, и свирепость волка, которую выдают за добродетель с любовью!

Какой тут смех — все предельно серьезно, и в данный момент старуха могла совершенно спокойно приказать удавить любого из ее подданных, которых насчитывалось четыреста миллионов, втрое больше чем проживало населения в России. Да что там человека — любую свою провинцию она могла приказать залить кровью, истребив половину народа, и пусть даже та размером с ту же Бельгию.

Она сейчас могла сделать все, кроме одного — открыто попытаться его убить. И потому что встреча была тайной, и с императрицей была только ее личная охрана — полторы сотни маньчжуров из ее рода, которым она могла, безусловно, если такое возможно для правителей, доверять. Вот только у Фока был за спиной бронепоезд с десантной командой и ротой егерей, а в качестве туза в рукаве еще казачья сотня.

И пить-есть в этой забытой богом фанзе он не собирался, прекрасно зная каких вершин в «искусстве» отравлений достигли китайцы. А Цыси этим оружием постоянно пользовалась, о чем он откровенно и сказал, но без всяких эмоций, совершенно спокойно и невозмутимо, просто констатируя факт, которому суждено свершится.

— Ты умрешь ровно через четыре года, на следующий день, после того, как по твоему приказу отравят твоего племянника Айсиньгьоро Цзайтяня, императора Гуансюя, которого ты отставила в сторону!

На лице китаянки не дрогнул ни один мускул, и глаза были также безжизненны и спокойны, словно это для нее не стало новостью. И голос прозвучал так же ровно и безмятежно.

— И что сказали про столь странное совпадение мои подданные?

— Что чаша терпения на Небесах переполнилась твоими «злодеяниями», и тебя настигла справедливая кара, — пожал плечами Фок.

— А ты как считаешь?

— Думаю, что ты предчувствовала смерть и успела отдать последнее приказание. Гуансюй с его «ста днями реформ» мог устроить более ранний распад Поднебесной на десятки враждующих между собой провинций, внести хаос и смуту гораздо раньше, чем это случилось в истории, — Александр Викторович продолжал сохранять невозмутимость. И говорил чистую правду — молодой император, которому в 1898 году исполнилось всего 27 лет, действительно попытался провести в Китае реформы по образцу японских Мейдзи. Цель понятна — чтобы страна превратилась из лакомой добычи для европейцев в сильную и процветающую державу, «крепкий орешек» для цивилизаторов с их агрессивной колониальной экспансией.

Верное желание, что и говорить!

Вот только если японцы, проводя реформы, опирались на силу, покончив с сегунатом, то китайцы, следуя тысячелетним традициям конфуцианства, решили опереться на интеллигенцию, мудрецов, так сказать. Во главе затейников стоял философ Кан Ювей, чьи многочисленные теоретические социально-политические построения «обновленной» страны никогда не были воплощены в жизнь на практике, ни им самим, ни его учениками, среди которых был несчастный император Гуансюй. Реформатор выступил на девяносто лет раньше «меченого» в СССР, и так же как Горбачев, затеял опасную игру в «демократизацию» на китайский лад.

Вот только его «перестройку» задавили моментально, как только Цыси осознала, какие могут быть последствия, и стала править уже единолично, благо племянница была женой императора, и шпионила за ним. Но на действительно нужные для страны реформы императрица тоже не пошла. Да и не могла, учитывая ты поразительную систему фантастически коррумпированной власти, что буквально разъедала и разлагала страну своей гнилью, которая дышала отравленными миазмами.

Сановники Цыси просто не понимали, да и не хотели думать над тем, что может последовать чудовищный взрыв. А зачем им что-то делать, если для них и так все хорошо?!

Так что все еще впереди, а пока приближенные к власти продолжают свой «пир во время чумы»!

— Может быть, — негромко произнесла Цыси и неожиданно впилась глазами в Фока. Вопрос прозвучал в полной тишине:

— А что я написала в завещании?

— Никогда не вручать власть над страной женщине, — медленно произнес генерал, и впервые увидел, как дрогнул под броней ритуала и напыщенного величия простой человек, как пробежала по лицу короткая судорога, как на секунду вспыхнули старческие глаза. И погасли, словно сама Горгона-Медуза обратилась в холодный камень.

Наступила мертвящая тишина — Цыси прикрыла глаза веками и превратилась в фарфоровое изваяние. Было слышно, как за глинобитной стеной ветер шевелит солому, да караульные медленно вышагивают, бдительно неся охранную службу.

Фок почти не смотрел на сидящую перед ним старуху — возраст полностью скрыл былую привлекательность — все же 68 лет по местным меркам это много. И если бы нашелся писатель, способный воплотить в строчки ее бурную жизнь, внешне скованную традиционными китайскими церемониями, а режиссер бы снял по книге фильм, то знаменитый турецкий сериал «Великолепный век» оказался бы «пресным» рядом с теми событиями, что происходили в императорской резиденции в «Запретном городе». И знаменитая Роксалана, что хитростью и интригами стала из наложницы женой султана Сулеймана выглядела бы простушкой — Цыси стала фактической императрицей, перед которой трепетала вся маньчжурская знать, не говоря уже о ханьцах, те вообще доступа к трону не имели, за исключением немногих, особо приближенных к престолу.

Ее взяли во дворец в юном возрасте, в самом нижнем пятом классе наложниц, коих именовали «драгоценными людьми». Будучи умной и сообразительной девочкой, она подружилась с императрицей Цыань, которая была на год младше и спасла ее от подлитого в бокал яда. И тем завоевала ее полное доверие — и когда император решил завести наследника престола, то бесплодная супруга выбрала ему Цыси, которая через положенный природой срок и родила мальчика, названного Цзайчунь. Хотя ходили слухи, что ребенок рожден простой служанкой Цуин, был отобран предприимчивыми женщинами, а несчастная бесследно сгинула, прикопанная в парке.

Рождение наследника резко подняло статус Цыси — она перешла в ранг «драгоценных наложниц», выше которого была только законная императрица. Но так ведь власть можно получить не напрямую, а опосредованно, тем более дряхлеющий от неумеренных излишеств и обилия доступных женщин император, едва дожил до тридцати лет, но успел «передать» в руки любимой наложницы государственную печать.

Вроде бы безделушка, но если ее умело применить, то добиться можно многого. Дело в том, что три сановника из восьми членов Регентского Совета требовали смерти Цыси и она была неизбежна. Но опять же — ритуал и церемонии нужно постоянно соблюдать, как и строгую документацию — на таких указах, пусть уже подписанных умирающим императором, должна стоять печать, без этого никак, не действительна даже последняя «воля» монарха. А печать как раз была у Цыси, и ставить ее на собственный приговор, она, понятное дело, не желала.

Зато жаждала крови сановника Сушуня, что заварил всю «кашу» — и тот вскоре был казнен по воле Регентского Совета — все официально — и указ написан вдовствующей императрицей, и печать к нему приложена…