Генерал-адъютант его величества

Глава 8

Все-таки хорошо, что, как не сделаешь и как не наругаешься, или, точнее, как тебя не наругает жена, а спать ложимся вместе. Семья же! А в XIX веке это навечно. Как не поскулишь, как не поскребешь, а жена будет одна — единственная. Ибо не фиг! Обвенчался перед Богом, интим провел с новобрачной — теперь терпи до конца земной жизни. Ошибся? Ха, когда ошибся, когда венчался или когда решил, что ошибся? Сам не понял? А что тогда заскулил, венчание — это не благо, венчание — это новая тягость, данная нам Господом для создания новых человечков.

Это ведь начиная с ХХ века, когда церковный брак заменил светский, он хуже носков, поносил немного и сбросил, — мол, не хочу, и детятю с женщиной по боку, государство есть. Слава богу, в XIX веке до этой дурости еще не дожили. Мужик сделал, мужик должен терпеть. А баба тут совсем не причем, она как флюгер за мужиком.

Осторожно пошевельнулся рядом с беременной Настей. Какой бы он не был, и какой бы ты не была, а все равно будем вместе, на веки вечные.

Это, кажется, была последняя его осознанная мысль на сегодня, потом уже только сны — глупые и счастливые, осознанные и страшные. Все равно, прошли и ушли, только невнятный отзвук оставили.

А Настя спит, ей сейчас спать за двоих, пусть мучается, зато потом мать на долгие годы. С мужской точки зрения, здорово и счастливо. А с женской? Да хрен его знает. По-моему, они и сами не знают, хотя и пытаются убедить наоборот.

Андрей Георгиевич еле слышно усмехнулся, медленно, чтобы нечаянно не разбудить жену, поднялся с семейной постели.

Ан нет, не получилось. Настя недовольно зашевелилась, сонно потянула:

— Спи-и да-а-вай, рано еще!

— Ну да! — не согласился Макурин. Резко одернул штору на окне спальни — стало сразу светло. Прокомментировал: — где-то девятый час уже. Если не собираешься день проспать, вставай!

— А и посплю, пожалуй, — мирно согласилась Настя, делая вид, что не понимает предложения мужа вставать именно с ним.

Ну а ему хватило благоразумия не настаивать. Поцеловал в лобик — что подвернулось в лице, то и поцеловал. И повернулся в столовую. Не уезжает же на год, чтобы всерьез прощаться!

Во дворце по дворянскому обычаю, и с учетом общих масштабов площади дома, многое дублировалось, главным образом по принципу: для гостей и для себя. Вот и столовых было только для господ две: большая, так сказать общественная — великолепное большое помещение с просторным столом на втором этаже. И домашняя, небольшая, но уютная, рядом со спальней хозяев.

Андрей Георгиевич, честно говоря, думал, что уж сегодня-то Аленка подменится. Новобрачная же ночь! Но нет, пришла, как обычно. Только на лице то и дело наползала шалая улыбка, словно как кошка после незаметно съеденной кринки сметаны.

— Что, Аленка, не понравилась семейная ночь? — почти с отцовской интонацией спросил Макурин. Хотя ведь, как сказать, может и отец он, не биологический, а от Господа Нашего Бога.

Служанка, бывшая нищенка, уже много прожившая несмотря на малость лет, считала так же. Не смутилась, как водится, когда женщина говорит мужчине интимное, а вдумчиво со сладострастием сказала:

— Ах, как приятно спать с мужем! Как я до этого одна жила? Спасибо, вам барин, век буду Бога благодарить!

— Смотри, я, как-нибудь узнаю, держишь ли слово!

— Спросите на молитве в церкви? — невинно спросила глупая девка. Ойкнула, вспомнив, что он не только важный барин на Земле, но и святой на Небе, освободив руки, низко, поясно поклонилась на красный угол с иконостасом. Потом так же низко Макурину: — извиняйте, святой наш отец, сболтнула, не подумав.

— Смотри у меня, — почти серьезно пригрозил Макурин, — я могу многое простить, но не вину Господу. Наложу тебе епитимью, будешь маяться, смывать грех перед самим хранимым Богом.

— А-а, он каждого из нас знает? — шепотом, словно прячась от Всевышнего, спросила служанка.

— Алена, Господь наш Всемилостивец слышит все. Точнее даже, не слышит, а чувствует. И поэтому, что громко ори, что тихо шепчи, праведнику он ответит, грешнику не отзовется.

— О-о, — уже нормальным голосом сказала Алена, — а вот барин… он правду до каждого из нас дотягивается? Правда? — видно было, что молодая женщина и борется со скепсисом, и хочется поверить, — с каждым из тысячи тысяч?

Макурин развеселился от такой простоты. Подтвердил:

— И тысячи тысяч, и миллионам. Ты знаешь, что такое миллиард?

— Знаю, — подтвердила она, но таким тоном, что сразу становилось понятно — врет!

Ну и ладно, поскольку замаялся бы он простой девке, пардон, женщине, XIX века объяснять, что такое миллиард.

— Алена, поверь мне на слово, у Господа Нашего Бога нет такого понятия, как время и отдельный человек. Он может разговаривать со всеми людьми одновременно в прошлом, настоящем и будущем, со всеми сразу и с каждым по отдельности.

— Как!? — служанка так была ошеломлена, что вытаращилась на помещика в упор, как честная девушка на черта.

— Тьфу на тебя! — буркнул Макурин и взглядом отодвинул, хлебнул чаю. Вот ведь, глупая такая!

Он уже думал, что она от него отстала и аппетитом начал есть мясной сдобный пирожок с чаем, ай, какая прелесть, но Алена, повертевшись, все же не выдержала:

— Прости, барин, а можно еще спросить? В последний раз!

Он вздохнул, подумав, что выпороть бы эту бабу, да ведь плакаться начнет. Нехотя сказал:

— Ну, если только последний раз.

— А как это он делает? — выпалила Алена.

— Ха, да ты вопросы задаешь, как академик из Академии наук, — удивился попаданец и подумал: «А как я тебе отвечать буду — знаками или на пиджин-инглиш?»

Действительно, как? В XIX веке нет такого понятия, как компьютерная технология. При чем, нет пончтия и компьютерная и технология. Даже телефонов еще нет. А ты тут майся, молодец, расскажи, пожалуйста. Тьфу!

Пошел по простому пути, пусть и честному. Сказал:

— Я бы проведал тебе, Алена, все откровенно, но слов пока еще не придумали, типа notebook, aljance, principle line и т. д. И еще лет двести не придумают.

— А… ты все знаешь в будущем? — так умильно расплылась Аленка в лице, что попаданец угадал на 100 процентов: — а расскажи, что там будет?

Холодно улыбнулся дурочке:

— Конечно, я знаю все будущее, ведь я же святой, спрашивай!

У Аленки аж руки задрожали:

— Скажи про мою судьбу!

— Пожалуйста: родилась, жила, умерла, — с холодным лицом сказал Макурин.

— У-у-у! — разочарованно протянула служанка.

— Я даже вот что тебе скажу — сегодня тебя выпорют как сидорову козу за любопытство, — угрожающе приподнялся Андрей Георгиевич, — прямо сейчас! Хочешь?

— Нет, барин, не надо, я же не со зла, — поникла Алена.

— Вся правда о прошлом и будущем только у Господа Бога, вот у него и спрашивай. Молись на икону, он, если захочет, то ответит.

Лицо у Аленки на миг было, как у того выступающего со спектакля одного актера, одновременно боязливое лукавство, неумеренное любопытство и четкое понимание, что барин действительно выпорет за ее наглость.

Вспыхнула так с взрывом эмоций, и затухла в серой повседневности.

А вот нахрен лезть в наши Палестины! — удовлетворенно подумал Макурин, — а то ишь, захотела — и замуж отдать и все рассказать! Оп, а что там за шевеление в спальне?

— Алена, — приказал он служанке, — поставь-ка на стол еще одну чайную пару.

— Ага, — ни чуть не удивилась служанка. И ведь понимает, что не для нее. Феодализм, мать его, — сословная предрасположенность! Ни он ее даже не подумает приглласить к столу, ни она осмелится даже подумать. Хотя… она ведь не дура, попила чаю перед господским столом? — барыня поднялись?

И не ожидая ответа, шмыгнула в спальню.

— Эк ее, — сердито-ворчливо отметил помещик, которого все бросили, — балуем девок, а они и нахальничают. С другой стороны, — возразил он, — если каждый день барыне помогают во всем, даже сугубо женским, то почему бы и сегодня не помочь. Не я же полезу с помощью? Хотя я бы и как раз мог бы, э-эх!

Настя в это утро с трудом поднялась с постели и кое-как пришла в столовую. Тут уж Андрей Георгиевич не мог не выдержать, подскочил, помог Насте. Попутно понял, что беременная женщина не болела, просто организм уже плохо может таскать ребенка.

Не стыдясь Насти, вот еще(!), снял с жены нечто вроде домашнего халата и мягко, но довольно сильно промассажировал мышцы спины. Кровь побежала активнее, и беременной стало гораздо легче.

— Ой, как хорошо-то! — облегченно вздохнула Настя и приподнялась, помогая надеть халат, — ты прямо чудодейственный молодец!

— Мы такие, — негромко сказал Макурин с непонятным тоном, то ли посмеиваясь, то ли гордясь. Сам, не говоря служанке, пододвинул ближе к жене чашку чая на блюдце.

Настя сердитая служанкой и довольная мужем, попробовала чай, горячий ли, сладкий ли? Аленка, понимая, что барыня ею недовольна, хотя ведь у него сто рук(!), стала активно ей подвигать закуски на вкус.

За столом на некоторое время наступило молчание, что никак не устроило двух болтушек. Макурина-то как раз устроило — хоть немного можно было помолчать. А чтобы нечаянно не вздумали к нему полезть, сделал сердитое лицо. Дескать, я Мишка-медведь, кто ко мне полезет, я не виноватый!

Помогло, Настя, хотевшая помочь, посмотрела на его лицо, решила поговорить со служанкой, дружелюбно, словно не она вчера гневалась:

— А ты Аленка, что такая сегодня квелая, первая ночь не пошла?

— Что вы барыня, ночь была хорошая, мужа мне подобрали хорошего, заботливого, — Аленка сделала такое мечтательное лицо, что Настя вслед за ней улыбнулась, а Макурин насмешливо хмыкнул. Вот говорят, что мужики обязательно заговорят о бабах. Только и бабы обязательно ведь заговорят о мужиках. Никуда не денешься.

Хмыканье было обидным обоим, но подколоть решила почему-то Алена. Обнаглела или, все же, обиделась:

— А вот барин меня сегодня обидел!

— Да? — голос жены заметно потяжелел, — надеюсь, он грязно не приставал, пока я спала в соседней спальне?

— Нет, — сконфузилась Алена, пожаловалась на хозяина: — даже хуже — он не сказал, что со мной будет в будущем.

— И что же? — не удивилась Настя такому нехорошему жесту мужа. Только обругалась немного, — ты не сделаешь такую мелочь! Если бы я тоже была святой, то я бы ей сразу сказала!

Вот ведь скотина, жена называется! Но ведь и я не ребенок, если уж на то. И ответить могу немедленно.

— Когда ты будешь святой, — сухо и неприязненно сказал Андрей Георгиевич, — то пожалуйста, хоть нагой ходи по многолюдной улице. А мне не смей указывать! — сказал, как отбрил, защищаясь, потом уже атаковал: — у меня дома, в домашней столовой я могу спокойно поесть без нервов! Достали уже!

— Но ты мог бы сделать… — спокойно сказала Настя мужу, как наскодивщему ребенку, который никак не понимал своей вины.

— Я много чего могу сделать, — не попался на удочку у жены Макурин, — уже сказал тут одной представительнице вашего гнусного пола, что могу и высечь могу. Как тебе такой шаг, Настя?

— Ну! — спокойно развела руками Настя, обращаясь к служанке. Дескать, я что могла, сказала, муж не уступил, а дальше ты уж сама.

О себе она, разумеется, нисколько не беспокоилась. Она все же жена и мать наследника, а не простонародная служанка. Муж еще не сошел с ума, чтобы набрасываться на нее со словами и даже с кулаками. Главное, не доводить его до такой степени, когда раздраженность пересилит спокойствие и умение разумно мыслить. Но тут уж она сама не дура. Андрюшу, естественно, она будет дергать, он же ее любимый муж, а не просто знакомый мужчина. Но нервировать будет до определенного уровня.