Генерал-адъютант его величества

Глава 4

Перед отъездом Макурин все же умудрился поругаться с его величеством императором Николаем. Слава Богу, уже можно было. Святой, наверняка, был единственный человек в тамошней феодальной России XIX века, кто и психологически, как попаданец демократического XXI века, и по положению, землевладелец выше среднего достатка и своего рода посланник Божий, чувствовал себя практически равным и разрешал себе вежливо ругаться с монархом.

А предметом своего спора они выбрали довольно многочисленный — целый полк, при чем не обычный армейский, а элитный гвардейский. Ни с того, ни с чего Самодержец вдруг решил, что святой нуждается в такой дорожной охране, хотя сам даже в самое опасное время брал в самом лучшем случае десяток жандармов или зачастую гвардейцев.

Сам Макурин никогда не собирался так отгораживаться от простого народа, особенно в это спокойное время, как эпоха Николая I. Что там был за почти тридцать лет? Не беря в счет восстание декабристов, это, по сути, итог уже правления его брата Александра I, то какие-то картофельные и холерные восстания. По сравнению с бунтом Емельяна Пугачева эпохи его бабки Екатерины Великой, или «освободительные» восстания правления сына Александра II Освободителя, в целом — тьфу! Зачем ему такая охрана — таскать по бездорожью с такой-то матери тысячи блестящих некогда гвардейцев?

Но Николай жестко уперся и тогда святой, пользуясь кратковременным безлюдьем — они были только вдвоем в парадном императорском кабинете — тогда прямо и четко объяснил ему свою позицию, сильно отличной от императора. Слово за слово и м-м-м об стол м-да… поругались не слабо, но святой все же отстоял свои так сказать тезисы (к счастью, не апрельские).

И теперь вот его дорожную кибитку, личную, из поместья, сопровождал десяток жандармов. Тоже, конечно, много, но по сравнению с полком допустимо. А вот жены Насти он сумел избежать. Нет, не то, чтобы он был категорически против нее, ведь не пить, ни волочиться за другими женщинами он не собирался. Но тащить за собой беременную супругу по жуткому бездорожью осенней порой (потом еще по снегу и гололедице) могла только женщина.

К счастью, они даже не поругались. Он просто оглушил ее большим счастием в виде вынашиваемого ею сына. Настя, подталкиваемая семейной традицией, очень его хотела, но, разумеется, не знала, какого пола будет ребенок. Макурин ей в этом помог, с его-то новыми способностями ему было раз плюнуть. И дал ей важное задание — выбрать имя ребенка, клятвенно пообещав, что согласится с любым. После этого поездка мужа стала совершенно второстепенным. Ей же надо родить сына, выбрав ему имя. И от кого родить — от благословенного святого!

А вот самому Андрею Георгиевичу в первых же сутки поездки пришлось далеко не сладко. Про железные дороги в России в те годы еще даже не знали. Первая такая трасса будет только к концу правления Николая I, а пока только-только прокладывали маршрут. Были неплохие федеральные гравийные дороги и ладно. Зато уже с первых же суток приходилась «ходить к народу». В любом селении и стар, и млад, а особенно среднего возраста, стремились хотя бы увидеть святого, попасть под его причастие. А в случае, если он откажет, рассердится, обозлится и уже толпится с зловещими топорами и острыми вилами. Как тут не пойдешь!

Макурин, идя навстречу к чаяниям народа, был вынужден приходить к толпам страждущих, перекрещивая их и читая молитвы. Тяжело же было, он один, а их вон столько и каждый со своими нуждами!

Уже после первых же верст путешествий и первых суток благословений он, при помощи умных людей, помогающих советом и делом, стал планировать свою поездку. На первые сутки светским и духовным властям был дан приказ — напутствие. Желающие, а это практически все, должны были в количестве не менее десяти тысяч днем на свежем воздухе, и сколько влезут в очередную церковь в вечернее время, самим собираться по дороге святого. Чтобы тот не искал по деревенским селениям, рыская по ужасным дорогам.

Затем при каждом ночлеге, а это на первых порах через десять — двенадцать верст, обязательно собирались обычные попы и их различные начальники. Не для инструкций — для наделения божественной эманацией. Годилось, в общем-то, все, но особенно кресты, иконы, даже разная одежда духовных деятелей. Для того же, пусть и гораздо слабее, приносилась вода в ведрах и других емкостях.

Поначалу у народа много было скепсиса. Причем Андрей Георгиевич четко видел общую тенденцию — чем больше было образованных людей, особенно с университетским образованием, тем больше было неверия. Да Макурин и сам в начале поездки, честно говоря, не очень-то верил в свои чудодейственные способности. Очень уж похоже было это на практику А. Чумака в конце ХХ века. И если к нему постепенно просто перестали ходить, то ведь его и побьют и очень даже сильно!

Но уже в первые же дни практики, он с трепетом и даже с ужасом стал видеть — его благословения срабатывают! То, что слова молитв и крещение самого святого помогают от болезней или, хотя бы, от общих страданий, он уже почти привык. Но кресты священников и иконы приходских церквей после благословления святого или даже простого прикосновения тоже стали отдавать божественную эманацию. Он-то это чувствовал своими новыми чувствами, а вот простые прихожане просто видели, как от даже присутствия иконы (кресты, библии, молитвенники и проч.) помогали от болезней и даже от плохой судьбы.

Сколько здесь было в реальности, а сколько напридумано самими людьми Андрей Георгиевич даже не пытался узнать. Все равно правды не узнаешь, да и затем?

Строго приказал уездному и губернскому начальству соблюдать добровольность и не гнать «в обязаловку» прихожан. Знал он этих чиновников и совершенно им не верил. И ничего, что прихожане валят толпой, они еще «дадут дыму». Тогда как обязательная работа чиновников — это всего лишь наведение порядка среди людей и повсеместная им помощь. Ведь не одной молитвой сыт будет человек, ему надо бы еще хлеба, хотя бы пару кусочков, да желательно с чашкой супа.

Со скрежетом, но исполняли. Ведь это обычным прихожанам он святой человек, помогающий больным и страждущим. Для всех чиновников же — от пьяницы забулдыги коллежского регистратора Митрофанова до его сиятельства московского губернатора князя Долгорукова — для всех он, прежде всего, был его высокопревосходительством министром и действительным тайным советником (первый класс по петровской лестнице). А уж каким он был обвешен грозными бумагами от самого императора и по ведомствам от его глав, то сами чиновники даже не решались сказать друг другу. Лишь вздрагивали ненароком и бдили, бдили. Не дай Бог хотя бы волосок с него упадет, никому мало не покажется.

Хотя, конечно и им приходились идти на молитвы. Кто по приказу, кто, будучи истинным прихожанином. А то и попросить мог за больную дочь или за себя, грешного, страдающего, пардон, геморроем. Всяко было, святой никому не отказывал, только строго пенял за пьянство, взяточничество и прелюбодеяние. А одному чиновнику, известному «голубыми» подвигами, исцелив от язвы, но так врезал крестом по лбу, что у него почти месяц светил шишак с голубыми расцветками. И что вы хотите, исцелил ведь и от этого сексуального извращения!

В Москве, при ее масштабе, Макурин планировал побыть не менее недели. А пробыл более двух недель, да и то в последние дни уже твердо сказал, как приговорил: — до четверга следующей недели и все! И никто не уговорил — ни губернатор, ни влиятельная дворянская делегация. Ибо впереди еще Урал и Сибирь, а него жена, бедная, скоро будет рожать!

И то, заметил он, что некоторые хитрецы вздумали по второму и третьему разу приходить под его благословение. В этом ничего плохого для них-то нет, зато многие и по первому разу не приходили.

«Товарищи» эти прятались в толпе, даже парики зачем-то надевали. Глупые, он же по аурам их видит. Благословил пару раз… крестом. А дни-то идут. То есть, не то, что он совсем торопится, но не всю же жизнь он будет в поездке?

Еще одной некоторой проблемой стали жертвоприношения, так называемые милостыни. С этим он привык еще в Санкт-Петербурге. По его указанию в Священном Синоде была выделена статья доходов и расходов святоо, а при нем довольно большой штат чиновников. Но он не ожидал такого масштаба и разнообразия милостыни! Несли все — дворяне, чиновники, купцы, крестьяне, даже нищие. Короче все, кто побывал на проповедях и молитвах и что-то с этого получил. А ведь это миллионы людей! И православная церковь уже который век учила — обратился к Богу — отдай милостыню, хоть деньгами, хоть имуществом, даже крепостными людьми, а пожертвуй, ибо надо!

Святой сначала откровенно опешил, а потом решил, что он не революционер и нечего тут, хм прелестями крутить. Объявил, что милости им принимаются за одним исключением — сам святой для себя не берет. Церквям же и различным богоугодным учреждениям можно. Синод также принимает по статье 17 бюджета.

Купечество на этом не успокоилось, отрядило большую делегацию, как водится, с богатыми дарами. Что же делать? Купечество он, разумеется, благословил, дары — золотой сервис на сто с чем-то тарелок — принял. Но потом объявил, что пойдет это как именной дар московского купечества в церковный бюджета святого.

— Поймите, почтенные, и на Земле и на Небе я уже богат и знатен и мне уже ничего больше не надо, а вот простому люду надо, особенно детям и нищим, — разъяснил он купцам, — дарите им, и я буду вам расценивать, как подарки себе!

На эту встречу он специально пришел в служебном мундире со знаками действительного тайного советниками и регалиями министра. Купечество и оробело. Одно дело подносить хотя бы простому человеку, пусть и святому, а совсем другое — высшему сановнику страны! Попробуй ему откажи! Он ведь духовно очень высоко по сравнению их, что они заранее согласилось, но и в светской сфере!

Но наиболее проблемным и затратным по времени оказалось для него старообрядство. С XVII веке эту ветвь христианства, в о числе и в Москве, как только пытались согнуть. И лаской, путем дарования им возможности хорошо заработать, административно, кнутом и ружьем подавляя их и даже духовно, натравливая на них официальную церковь и не давая отвечать.

Все тщетно. Старообрядчество выживало и даже крепло. И государство ничего не могло сделать. Сгибая и, может быть, покупая отдельных их представителей, оно вынуждено было терпеть течение в целом.

Появление святого, как они обозначали поездку Макурину, они тоже поняли, как очередной шаг государства, которому они прямо никак ответить не могли, но пассивно, разумеется, собирались.

Что же, он был не против. На православные собрания, сборища, как отмечали их старообрядцы они, естественно, не показывались. Тогда он пришел сам и не на моления старообрядцев, туда бы его они не пустили ни в коем случае. Попросил приказном порядке к старообрядческим старикам (так он прозвал их про себя). Прошение в категорической форме было написано самим Макуриным, все равно лучшего не было, и на форме губернатора.

Конечно, они согласились, правда, только через два дня и, как он понял позже, яростных дискуссий. Впрочем, ему было уже все равно. Понимал ведь, как можно мирно согласиться с феодальным государством? Да беспркословно встав на колени!