Группа крови на рукаве

Глава 7

Полковника не было почти час. Я уже начал беспокоится. Какого хрена? Его там что пытают? Но Иван вскоре вышел из землянки и побрел к нам.

— Ну как? — я заметил, что лицо у него довольное, хоть Иван и старался казаться невозмутимым.

— Нормально, — кивнул полковник. — Командир согласился дать нам пять бойцов и проводить до расположения зенитчиков. Они тут в километрах полста. Смогут вызвать вертолет и доставить нас к своим.

— Отлично, — потер руки я. — А что взамен?

— Ничего. От них просто помощь, — пожал плечами Иван. — В конце концов мы же их землю защищаем. Больше расспрашивал о том, где мы встретили американцев, о зачистке деревни…

Я обрадовался. Никаких особистов, никаких проверок и допросов по поводу плена и прочей шпионско-диверсионной херни. Русский? Русский! Матрешка, балалайка, братья навек.

Кстати о братьях. Возле нас околачивался азиат, косо поглядывая. Форма зеленая, но крой уж сильно напоминает советскую гимнастерку. Да и красные петлицы на воротнике-стойке — не характерны для вьетконга. А этот красовался в мундире как новый рубль. Уже успел перекинуться парой слов с бабкой, потом с Лиен.

— Вон глянь на того персонажа — я аккуратно пихнул Ваню в бок со здоровой стороны

— Китаец — мрачно резюмировал полковник — Ошивается тут при отрядах.

— Не любишь ты их

— У нас с Мао сейчас не очень…

— Плюс за свой отряд их винишь? — догадался я

Полковник промолчал, а я задумался.

Старина Мао всегда был за помощь братским вьетнамским товарищам. Мужик молодец, считает, что Китаю отведена особая роль в изменении мирового порядка. Прикрываясь праведным гневом союзника угнетенных народов, отправляет войска на помощь Северному Вьетнаму. Вера в идеалы Мировой революции пока жива… Пока.

Китаец подошел к нам и что-то начал громко мяукать. Махал руками и показывал на Нгуен. Бабуля напряглась.

Чунг пытался с ним изъясниться на жестах и кривляниях, но понимал его плохо — с пятое не десятое. К нам подошел непривычно высокий вьетнамец, который в отличие от партизан оборванцев, одет был в сносного вида мундир. Он перевел нам слова китайца, о том, что раненых надо показать врачу.

Ну наконец-то заметили, что у нас раненые, еще и года не прошло! Если бы не китаеза, так бы и плевали жеваными травками себе на раны, наверное.

Чунг и переводчик тут же подхватили бабулю под руки и куда-то повели вслед за китайцем. Лиен бросилась следом, но я ее удержал, улыбнулся, объяснил, что лечить ведьму ведут, мол, не на костер, не волнуйся. Мою речь она не поняла, но успокаивающий тон — подействовал. Девушка нехотя осталась со мной. Зыркая, как ее пращурку завели в палатку, единственное брезентовое сооружение в лагере. Очевидно, помощь братской Республики. Китаец пропустил всю троицу вперед и нырнул в палатку следом. Не удивлюсь, что он врач и есть. Иначе нахрена он здесь околачивается в одну каску? Холеный и дымом не копченый.

Тем временем, в лагерь прибыл еще один отряд партизан. Видно вернулись с вылазки, вон как чумазые вьетнамцы пинают перед собой троих, еще более чумазых солдатиков в уже знакомой до мелочей амерской форме. Те понуро ковыляли со связанными за спиной руками. Один худенький в круглых очочках напоминал Леннона. Каждый раз вздрагивал, когда получал очередного пинка от пленителей.

Лагерь ожил. Буквально из всех щелей, как тараканы, повалил народ. Каждый хотел хапнуть дозу праведного гнева и наградить пленных зуботычиной или хотя бы плевком. Под хохот и крики пленных загнали в ямы, что была вырыты на краю лагеря и накрыты решетками, связанной из толстых бамбуковых палок.

Особо неугомонные вьетнамцы толпились возле ям и швыряли вниз камни. Подойдя к ним на “индейском”, т.е. жестами, попросил не изгаляться над пленными. Бесполезно. Пришлось рявкнуть. Народу, конечно, вряд ли известна Женевская конвенция, но мой мат подействовал. Истязатели поморщились, плюнули напоследок в яму и рассосались.

— Зря ты заступаешься за этих пидорасов, — проговорил Иван. — Союзники могут не так расценить.

— Теперь это не враги, — возразил я. — А пленные…

— Угу, только помнишь, как они нам чуть носы не отрезали, когда мы тоже были пленными?

— Они ли? Ты глянь, эти совсем воробушки. От маминой титьки только-только оторвали, призвали, остригли и бросили письками меряться с мировой революцией. Уверен, что их никто не спрашивал, надо ли им это…

— Они палачи.

— Зато мы нет… Или да?

Иван задумался. Было ясно, что мои слова тронули его. Видно было как за широким лбом шевелятся мозги.

— Не все так просто… — наконец проговорил он. — Мы тоже здесь, как бы не совсем воюем. Официально нас нет. Так советуем. Советники хреновы. Только нас убивают, и мы убиваем, или мы, или нас...

— Так я ж не против убивать. В бою… Но так — это совсем другое дело.

— Правильный ты какой-то, — усмехнулся полковник.

— Спасибо на добром слове, так меня еще никто не обзывал.

Из санитарной палатки вывели Нгуен. На ее ноге красовался свежий бинт цвета снегов Эвереста. Бабка уже не зыркала злобным взглядом, успокоилась и ковыляла на самопальном костыле. Сколько бляха муха в ней жизненной силы!

Лиен подбежала к ней и обняла. Если так бабулю любит, представляю, как она мать свою жалует. Хотя матери скорее всего уже нет в живых.

Молодой парень-переводчик пригласил нас на ужин. Мы расселись на лавки за бамбуковым столом, под навесом из пальмовых листьев, как голодные галчата в ожидание червячков.

Шустрый малый расставил перед нами простые глиняные миски с каким-то дымящимся варевом. Боец размером с подростка и плоским лицом без единой морщинки показался слишком узкоплечим. Я пригляделся получше, елы-палы! Так это ж не парень — девка! А на груди два “прыщика” замаскировались, бедра виляют, волосы собраны в пучок, но если распустить, то длинные будут.

Приглядевшись к партизанам получше, рассмотрел среди них еще несколько псевдо-подростков. Ну не привык я чтобы у женщин ноги коротюсенькие были и штаны как у хлебороба ставропольского, широкие, из грубой ткани.

Лиен в этом плане выгодно отличалась от своих соотечественниц. Учительница все-таки. “Плугом или сохой” не сгорблена, спинка ровная, ноги точеные, грудь — яблочки переростки, личико ясное, носик вздернутый. Барби, да и только. Откуда только такая в глухомани взялась? Может от переопыления во время войны с французами? Хотя, мне кажется, Лиен постарше будет, того времени, когда первые лягушатники высадились в джунглях.

Похлебка на вид напоминала выжимку из застарелых портянок. И пахла также. В мутном бульоне угадывались рисинки и мелкие части какой-то тушки. Слишком мелкие чтобы быть кабаном или оленем. Не буду спрашивать, что это. Дареному коню в жопу не заглядывают. Я задержал дыхание, сморщился как стручок засохшего гороха и залил в себя первую ложку. Не понял. Попробовал еще уже дыша и принюхиваясь. А ничего себе так. Хлебнул снова. Бля! Вкуснотища! Специи, всякие корешки-приправы…

Самое главное, не смотреть в тарелку и не задаваться вопросом, чьи это я только что коготки схрумкал. Будем считать, что не коготки это вовсе, а хрящик свиной лытки.

Иван даже глазом не моргнул. Уплетал за обе щеки. Все-таки амеровские консервы по сравнению с “домашней” жрачкой — фуфло. Ну раз, ну два поесть можно, а потом приедаются. Если уж на, то пошло, самая лучшая “консерва” это родной китайский “Дошик”, тысячи студентов, командировочных и прочих гастарбайтеров выживали на этих бич-пакетах. Глутамата там столько напихано, что не приедается лапша. Наоборот. Как у кошек вырабатывается стойка на “Вискас”.

Под ночлег нам выделили отдельный шалаш. Судя по запаху, в нем совсем недавно обитали “прожженные” партизаны. Сейчас шалаш свободен. Очевидно не вернулся из боя отряд. Много вьетнамцев полегло, а сколько еще поляжет?

Стемнело. Разлеглись валетом на подстилке из вороха травянистых волокон, напоминавших мочалку. Я поворочался. Захрапел Чунг. Я вздрогнул. Не Чунг, а Илья Муромец целый… Раньше за ним такого не замечал, видно на расслабоне мужик.

Скоро доберемся до своих. А что дальше? Ну допустим зенитчикам по-барабану, кого-там Иван с собой приволок. Их дело маленькое. Этим полковник может задвинуть, что боец секретный какой-нибудь. Поверят. Потом нас перебросят на базу побольше и поважнее. А ГРУ-шников там пруд пруди. Каста маленькая — не так давно созданная. Все друг друга знают. Еще со времен училищ, да и Войны. Поди ветераны то еще в строю. Особенно те, кто начинали в 41-м молодыми или потом призвались.

А у меня ни документов, ни легенды сносной. Легенду, конечно можно придумать, документами разжиться, вот только рожа моя далеко на под каждый докУмент сойдет. Рубленый подбородок как у Валуева ни с чем не спутаешь. Надеюсь Иван что-нибудь придумал. Надо поспрашивать его с пристрастием, а то все как-то руки не доходят.

Поворочался еще немного. Не спится. Влажная, жаркая ночь. Да и цикады спать не дают. Встал на четвереньки и выбрался из шалаша. Хилый месяц бросал мертвенно-бледный свет на поляну. Одинокая фигура часового возле ямы с американцами светила красной точкой сигареты. Я вытащил свою пачку. Закурил и подошел к часовому.

Тот заулыбался и что-то начал мне рассказывать. Я кивал, курил и улыбался в ответ. Иногда говорил: “Да, брат, согласен, хорошая погода, и воздух чистый, не то что в Москве”.

Часовой поправил допотопную трехлинейку (где он только откопал этот раритет, с ним, наверное, еще дед Мазай зайцев гонял) и помахал рукой в сторону, вопросительно на меня уставившись.

Хрен знает, что ему надо, но на всякий случай кивнул в ответ. Часовой радостно снял с плеча винтовку и вручил ее мне.

— Э-э-э… — опешил я. — Служивый? Я тебе что? Смена боевая? Что удумал пестрокрыл раскосый?

Вьетнамец что-то добродушно лопотал, тыча на землянку в стороне, потом показывал, как загребает невидимыми палочками невидимую еду в открытый рот.

— А-а-а… Так ты пожрать хочешь? Хочешь, чтобы я тебя подменил?

Часовой, словно понял меня, закивал. Да… Службу тут волокут не напрягаясь уставами.

— Давай мухой, набивай брюхо, только не долго. Моя па-анимай? Жри быстрее говорю, я тут всю ночь куковать не намерен. Ферштейн? У нас и так завтра марш-бросок дня на два как минимум.

Вьетнамец стал тыкать в винтовку, показывая где у Мосинки предохранитель.

— Да знаю я как курок на боевой взвод ставить. Оттянуть и повернуть, — похлопал я пальцем по круглой головке.

Часовой радостно закивал и растворился в темноте. Я закинул трехлинейку за спину и заглянул в ближайшую яму. Чернота пахнула сыростью и помоями.

— Эй, гайз, хау дую ду? — склонился я над ямой.

Послышалась возня.

— Дую спик инглишь? — раздался в ответ несмелый голос.

— Дую дую.

Я объяснил пленным, что убивать их никто не собирается (надеюсь это так). Сам я репортер независимой газеты — благо они не знают, что не бывает таких в СССР и готов передать их анкетные данные представителям Красного креста.

Должна же где-то быть во Вьетнаме их организация. Ладно, с этим потом разберусь. Хотелось подарить этим молокососам надежду. Только Бог знает сколько мне придется еще убить их собратьев. Но лично я в плену был бы рад, если бы какой-нибудь, например, солдат Джон, в прошлом фермер из Аризоны, подбодрил бы меня добрым словом и сказал бы, что сообщит обо мне в гуманитарную организацию. Я бы, конечно, не поверил, а эти поверят. И чем черт не шутит? Может и вправду удастся напороться на Красный крест…