Москва

Глава 11

Святая простота! Как же я был наивен, когда полагал, что установить личность пропавшей балерины – плёвое дело. Даже смеха ради сравнил с количеством извозчиков…

А теперь: хоть стой, хоть падай!

Оказывается, я просто не представлял весь масштаб проблемы. Стоило чуть углубиться в этом вопрос и выяснилось, что Москва повально сошла с ума на почве увлечения искусством, а особенно балетом.

Сюрприз!

Стоило чуть глубже копнуть эту тему, и у меня волосы стали дыбом.

Мама дорогая, во что я, рядовой советский сыщик, влип, причём на добровольной основе!

Только в газетах попались десятки рекламный объявлений от всевозможных балетных кружков и студий. Казалось, балет танцевала вся Москва. Было от чего сойти с ума и впасть в уныние. Тут можно годами копать и безрезультатно.

Теперь понятно, почему в годы советской власти по части балета мы были впереди планеты всей.

А ведь я сразу отказался от помощников.

Сам, всё сам! С усам, блин! Кажется, разгребать придётся долго и упорно.

То, что вроде бы не стоило выеденного яйца, начинало напоминать пресловутую иголку и не менее пресловутый стог сена, в котором она завалялась.

Интернет, к моему глубокому неудовольствию, ещё не придумали, загуглить – хоть тресни, не получится. Только традиционные оперативно-розыскные мероприятия, только хардкор.

И везде надо ходить ножками, телефонные звонки не проканают, поскольку принцип испорченного телефона существовал с самого зарождения этого вида коммуникаций.

У себя в кабинете я взял бумагу и карандаш и, под улыбками Бодунова и Бахматова, набросал примерный план действий.

Если голова не может придумать ничего путного, придётся работать ногами… Много работать.

Логично предположить, что лучше всего начать с основной балетной площадки страны – Большого театра. Именно туда я и направил стопы.

В отделе кадров сидела сухонькая мадам с идеально прямой спиной, осиной талией и вытянутой как у лебедя шеей. Тонкие губы были поджаты и не предвещали ничего хорошего. Всем видом она изображала ужасную занятость.

М-да, если пойти по стандартной процедуре: демонстрации ксивы и вопросам, ничего полезного не добьёшься, а каждое слово придётся вытягивать клещами.

Боюсь, у меня просто нет столько свободного времени, и к этой служительнице прекрасного надо искать подход.

Хороший сыщик всегда немного психолог и должен сразу понимать, с кем имеешь дело и как переломить ситуацию в свою пользу.

Попробуем просчитать психотип. В облике мадам всё кричало о том, что здесь у нас была не избалованная мужским вниманием старая дева.

И пусть сердце её кажется твёрдым как камень, на самом деле это далеко не так. Есть способы растопить его и сделать мягким, словно пластилин.

Поиграем в джентльмена.

Как только я приложился руками к её морщинистой ручке, мадам расцвела, мило защебетала как птичка, по моей просьбе притащила огромный гросбух и, пока я его изучал, стала делиться со мной последними новостями из мира искусства – уж такое хорошее впечатление на неё произвела моя галантность.

Ещё один сюрприз: Большой-то оказывается не такой и Большой! Даже наоборот – скорее маленький.

У меня сработали представления прошлой жизни, а в двадцатых многие реалии отличались от моих культур-мультурных стереотипов будущего.

В разговоре с хранительницей гросбуха выплыло, что судьба Большого висит практически на волоске. Его уже третий год пытались закрыть, причём инициатива исходила не абы от кого, а от человека, слова которого, про самое важнейшее из искусств – кино, мне регулярно попадались в фойе кинотеатров.

У творца революции, её теоретика и пока что первого лица в стране было своё отношение к балету, в частности к Большому и Мариинскому театрам.

Ленин считал, что и балет, и храмы искусств, где он ставится – «кусок чисто помещичьей культуры», к тому же слишком дорого обходится молодому и весьма небогатому советскому государству.

Невероятно, но факт! По инициативе Ленина на уровне Совнаркома приняли постановление: оставить в театрах несколько десятков артистов, не тратиться на ремонт здания и на спектакли, в идеале вообще – прикрыть эту «лавочку», а сэкономленные средства отдать на ликвидацию безграмотности и на читальни.

Владимир Ильич даже устроил хорошую выволочку Луначарскому, который пытался отстоять театр и вёл чуть ли не партизанскую борьбу с Совнаркомом.

Естественно, что во время этой затянувшегося сражения, Большой влачил жалкое существование. Перейти на самоокупаемость для огромного хозяйственного субъекта (одно только здание чего стоило!) было физически невозможно, государственные субсидии порезали в несколько раз, оставив сущие крохи.

Неудивительно, что к моему приходу, здесь действительно царила та самая разруха, что в головах, что в клозетах (лично проверил, когда заглянул по естественной надобности).

Здание стремительно ветшало и нуждалось в капитальном ремонте, нищие и не нужные государству артисты разбегались, кто куда.

И всё-таки Большой не сдавался, пытаясь ставить спектакли и сохранить главное, что в нём есть: людей, не могущих существовать без искусства.

От катастрофы спасло личное вмешательство, входящего во власть Сталина, когда в ноябре 1922-го Большой уже собрались окончательно закрывать. Эта информация сама всплыла в голове, после того как я вспомнил нашу давнюю экскурсию: Дашка тогда ещё не передумала становиться балериной, мы с ней специально ходили и в Большой и в Мариинку, чтобы так сказать, прикоснуться к святому.

Не то, чтобы я фанател от балета, но раз дочка болела им, я, как отец, был обязан разделять её увлечения.

В общем, как всегда – пришёл Иосиф Виссарионович, и всех спас.

Коли начал поиски с Большого, так тому и быть. Отложив в сторону книгу, стал расспрашивать собеседницу насчёт тех, кто меня интересовал в первую очередь. Узнав, что я расследую жуткое убийство, женщина безумно заинтриговалась и стала охотно помогать.

Под описание миниатюрной брюнетки с длинными волосами подходили сразу три балерины, однако все они были живы и здоровы, и к тому же задействованы в тех постановках, что шли прямо на сейчас подмостках.

Новости, конечно, замечательные, особенно для этих девушек, однако не для меня. Не фарт.

Выходит, пропавшую придётся искать в другом месте.

В принципе, я не надеялся, что смогу напасть на след, такое даже в фильмах редко бывает, а в жизни и подавно. Та же жизнь приучило к философскому: отрицательный результат – тоже результат.

Я простился с собеседницей, пожелав все благ и процветания ей лично и театру, в котором она служит. Заодно получил от неё несколько любопытных наводок, и сразу же воспользовался ими, откорректировав планы.

Дальше путь лежал в Московский Камерный балет.

И снова всё не слава богу! Тот, кто мне был нужен, оказался жутко занят: проводил репетицию и не собирался заканчивать.

Битый час я болтался за дверью, слыша звуки фортепиано и высокий требовательный голос, изрекающий что-то вроде:

– И раз! И два! Выше ногу, выше, ещё выше! Тянем носочки, тянем…

Я усмехнулся, представив себе, что там творится. На месте балерин я бы уже, наверное, пополам порвался от их растяжек.

Когда меня окончательно достала эта канитель, и я ощутил острый приступ желания плюнуть на хорошие маневры и прервать затянувшиеся занятия, за стеной наконец-то раздалось:

– Так, репетиция закончена. Все свободны.

Томительное ожидание вознаградилось сторицей. Челюсть отпала сама собой, когда мимо пропорхнула вереница практически голых девчонок: никаких тебе классических балетных пачек или платьев, на танцовщицах были телесного цвета трико практически в облипку, которые не скрывали от посторонних малейшие нюансы.

Врать не буду, даже на меня, умудрённого опытом и всякими злачными местами, увиденное произвело впечатление. И ввергло в некоторый культурный шок.

Каюсь, я даже слегка обалдел, гадая: это балет или стриптиз-шоу? Я точно попал по назначению в Московский Камерный балет или ошибся дверью и угодил в какой-то бурлеск?

Да, я давно знал, что нравы в первые годы советской власти были ещё те, куда хлеще тех, что царили в наши девяностые. Стараниями некоторых товарищей обоих полов Октябрьская революция приобрела дополнительное измерение сексуальной и это далеко не шутки. Нравы местами царили, мягко говоря, свободные, тем более в творческой среде, где сам бог обязывает. Народ, а особенно богема массово и с удовольствием раскрепощался от условностей старого мира. В общем, хиппи с их «секс, наркотики и рок-н-ролл» – отдыхают.

До суровых нравов сталинского империума ещё далеко. Советская Россия первой половины двадцатых – просто образец демократии, свободы нравов и либерализма.

Но одно дело слышать об этом, и другое лицезреть собственными глазами.

А посмотреть было на что: девицы хоть и не походили на модельных красоток из будущего, но в целом оказались весьма и весьма аппетитные. Правда, худеньких среди них не было, почти все несколько «в теле», но это скорее в плюс для представления.

Похоже, Камерный балет знал, чем завлекать широкую публику, в отличие от Большого.

Пока я стоял, открыв рот, подошёл невысокий, начавший лысеть мужчина лет тридцати, с широким открытым лицом, высоким лбом и глубоко посаженными глазами.

– Добрый день. Это вы из уголовного розыска? – с недовольной интонацией спросил он.

– Здравствуйте. Да – я из уголовного розыска. Моя фамилия Быстров, – Я показал удостоверение, которое не произвело на деятеля искусств особого впечатления.

Он не испугался, а скорее удивился моему визиту.

– Голейзовский, Касьян Ярославович, – представился собеседник.

Судя по апломбу, явно не последняя величина в нашем балетном хозяйстве. Мне его ФИО ничего не говорили, но не удивлюсь, если бы какой-нибудь искусствовед из будущего замлел бы и хлопнулся в оборок от счастья.

– Руководитель мастерской балетного искусства, а ныне Московского Камерного балета, – продолжил он. – Вы по какому вопросу, товарищ Быстров. Насчёт контрамарок?

– Увы, нет, – признался я. – Всё больше по делам нашим скорбным. Но если позволите – всё-таки задам один вопросик не по делу: а вам не кажется, что ваши балерины… ну, как бы это сказать… несколько не одеты, что ли?

– А вы что – ханжа, товарищ Быстров? – недоумённо протянул Голейзовский.

Я пожал плечами.

– Не знаю. Всё может быть.

– Мне нравится вся честность, – хмыкнул Голейзовский. – Обычно все старательно мотают головой и заявляют, что они точно не ханжи… Что ж, отвечу вам с той же честностью. Спектакль, над которым я сейчас работаю, призван показать зрителю, как прекрасно и одухотворено обнажённое тело. Нагота естественна, она не должна отвлекать от великой мудрости и абстрактности вдохновения. Я называю это эксцентрической эротикой. Надеюсь, вы ничего не имеете против эротики? – вопросительно уставился он на меня.

– Не имею, – заверил я.

– Приятно слышать. А теперь, готов выслушать, что за дело, помимо моих эротических экзерсисов в искусстве, привело вас сюда.