Москва

Глава 4

В дверь после стука зашёл секретарь.

– Феликс Эдмундович, к вам товарищ Трепалов. Приглашать?

– Конечно. А ещё организуйте нам, пожалуйста, чайку на троих, – попросил Дзержинский.

Услышав знакомую фамилию (да и какой нормальный мент не слышал о самом Трепалове?) я присвистнул. Ух ты! Первый начальник МУРа! От такого количества легендарных исторических личностей, можно сойти с ума!

А если мне ещё и предстоит работать под его начальством… Да у меня просто нет слов. Неужели я действительно познакомлюсь с легендой сыска, настоящим советским Шерлоком Холмсом?!

Бывший матрос, который по сути с корабля на бал угодил в уголовный розыск, не имея ни малейшего опыта оперативно-розыскной работы. И всё-таки у него получилось, во многом ещё и благодаря тому, что Трепалов не стеснялся пользоваться опытом старых кадров, учился у них всему.

А время было трудное. На улицах Москвы царила преступность, бандиты смело разгуливали по городу и убивали милиционеров. МУР по сути пришлось создавать с нуля: теми небольшими силами, что имелись. В первом штатном расписании тогда было аж целых пятнадцать человек.

И уже через короткое время московские сыщики смогли добиться немало успехов, во многим они были обусловлены организаторскими талантами и бешеной энергией Александра Максимовича Трепалова.

Но он был не только прекрасным организатором, ему принадлежала одна очень характерная муровская фраза: «Навстречу опасности первым идёт старший!». Александр Михайлович, пользуясь тем, что его ещё плохо знали в мире московского криминала, лично внедрился в одну из банд и провернул операцию, достойную учебника: уговорил сразу несколько бандитских шаек объединиться для крупного дела. Само собой, всю преступную кодлу тогда удалось накрыть разом. В 1920-м Трепалова наградили высшей наградой молодого советского государства – орденом Красного знамени.

К сожалению, оборвалась жизнь Александра Максимовича весьма трагически. В 1937-м, когда Трепалов работал заместителем самого Орджоникидзе – наркома тяжёлой промышленности, после смерти товарища Камо, легендарного сыщика арестовали по ложному обвинению и расстреляли. Надо отметить его стойкое поведение во время допросов: Александр Максимович не признал себя виновным и не стал никого оговаривать. Думаю, эти факты многое говорят о его личности.

В дерном проёме появился Трепалов. Невысокий, коренастый, с типичной матроской походочкой вразвалку. Правда, сейчас на нём был хороший шерстяной костюм с тщательно подобранными галстуком и рубашкой. Чувствовалось, что Александр Максимович следит за своей внешностью. Чёлка из светло-русых, начавших уже редеть волос, аккуратно уложена слева на право.

На вид ему было лет тридцать-тридцать пять.

– Товарищ Дзержинский, – проговорил Трепалов, не забыв окинуть меня пронзительным взглядом.

– Здравствуйте, товарищ Трепалов, – улыбнулся Феликс Эдмундович. – Позвольте вам представить товарища Быстрова – бывшего главу рудановской милиции.

– Добрый день, товарищ Быстров!

Мы обменялись рукопожатиями.

– Сейчас принесут чай, и мы поговорим. Надеюсь, вы понимаете, что ваша встреча с товарищем Быстровым не случайна, – сказал Дзержинский.

– Догадываюсь, – усмехнулся Трепалов, по-прежнему не сводя с меня глаз.

Появился секретарь с подносом, на котором стоял большой жестяной чайник и три алюминиевых кружки[1], вместо сахара или сахарина на бумажке лежали несколько слипшихся леденцов.

Да… небогато питаются наши чекисты.

Ловко разлив содержимое чайника по кружкам, секретарь удалился так же тихо, как и вошёл.

– Угощайтесь, товарищи, – произнёс Феликс Эдмундович.

К счастью, в кружке всё-таки был чай, причём нормальный, не морковный или того хуже – обычный кипяток. Да и мятные леденцы тоже оказались вполне ничего.

На минуту установилось молчание. Если Дзержинский пил быстро большими глотками, Александр Максимович отпивал по чуть-чуть и явно смаковал напиток. К леденцам он не прикоснулся.

– Как вам ваша должность – заместителя начальника экономического управления ГПУ, товарищ Трепалов? – спросил вдруг рыцарь революции.

Трепалов поморщился.

– Что, задел за больное? – понимающе кивнул Дзержинский.

– К сожалению, товарищ Дзержинский, – вздохнул тот. – Я, конечно, понимаю, что это важный фронт работ, и наводить там порядок нужно, но… Не моё это, товарищ нарком внутренних дел. Устал я от бумаг, хочется снова с людьми поработать. Чтобы как прежде – в поле выйти, увидеть противника в лицо, – мечтательно протянул он.

Я не смог сдержать улыбки. Поневоле вспомнился персонаж, сыгранный Шакуровым в нашем советском истерне «Свой среди чужих, чужой среди своих», его взрыв эмоций: «Вот она, моя бумажная могила! Зарыли! Закопали славного бойца кавалериста!»

Разумеется, в словах Трепалов не было такой отчётливой экзальтации, всё произнеслось намного спокойней, кино – это кино, там без африканских страстей привлечь зрителя сложно, в реальней жизни всё не настолько бурно. Но… глядя на его лицо, я понимал, какие сложные чувства обуревают сейчас Александра Максимовича. Как ему плохо на бумажной работе, как тянет его помахать шашкой и как хочется заниматься делом, привычным мужским делом…

– Но, если партия считает, что я нужен именно здесь, буду терпеть, Феликс Эдмундович. Скрипеть зубами, но терпеть.

– Не надо скрипеть зубами, – тихо сказал Дзержинский. – Я понимаю, что вы, товарищ Трепалов, справитесь с любым заданием партии, даже с этим. Но что, если я предложу вам вернуться к тому, с чего вы начинали?

– Предлагаете опять возглавить МУР? – удивился Александр Михайлович.

– Тепло, но ещё не горячо, товарищ Трепалов. Милиция и уголовный розыск многое делают, чтобы искоренить преступность в стране. Мы уже можем говорить о некоторых успехах в этом непростом деле. Это, конечно, хорошо, однако почивать на лаврах ещё рано. Да, ловить обычных преступников потихоньку научились, как и громить целые банды. Но, к сожалению, опыта и профессионализма у наших с вами товарищей бывает недостаточно, особенно для случаев, которые мы называем нерядовыми. Мы не можем себе позволить такую роскошь – оставить преступление без наказания. Это не по нашему, не по-советски. Поэтому я принял решение: создать при наркомате внутренних дел особую летучую оперативно-розыскную бригаду, которая будет заниматься теми самыми нетривиальными преступлениями. Задача этой бригады – помогать и направлять товарищей на местах, которые в силу определённых обстоятельств не справляются с раскрытием. Почему не справляются? – задал вопрос Дзержинский и сам же ответил на него:

– Где-то по причине нехватки опыта. Где-то – и я не исключаю, что таких случаев до сих пор будет много, – из-за явного саботажа. Работа будет интересной, работы будет много, причём не только в Москве, а по всей России. Подчиняется эта бригада непосредственно наркому внутренних дел. Вам, товарищ Быстров, я предлагаю стать оперативным сотрудником бригады. А вас, товарищ Трепалов, прошу (именно прошу, а не приказываю) возглавить её. Времени на раздумья нет, товарищи. Прошу ответить прямо сейчас.

– Я готов, – непроизвольно вырвалось у меня.

Дзержинский одобрительно кивнул, перевёл взгляд на Трепалова.

Тот весь подобрался, даже поправил узелок галстука.

– Не имею права отказаться, товарищ народный комиссар внутренних дел. И не хочу, – весело добавил он.

– Я так и думал, – облегчённо выдохнул Дзержинский.

– Только у меня вопрос, – заговорил Трепалов.

– Уверен, что не один, – усмехнулся Феликс Эдмундович. – Задавайте, конечно, товарищ Трепалов.

– В бригаде будут всего двое: я и товарищ Быстров?

Дзержинский отрицательно покачал головой.

– Мы, в комиссариате внутренних дел, не настолько наивны, чтобы предполагать, что столь малочисленная бригада будет способна справиться с теми задачами, что на неё возлагают. Предлагаю вам, товарищ Трепалов, подумать над будущим штатным расписанием. Вы сами определите будущую численность бригады. Но, кое о ком мы заранее подумали. Завтра из Петрограда прибудет товарищ Бодунов. Уверен, он окажется ценным сотрудником.

– Иван Васильевич? – радостно вскинулся я.

Феликс Эдмундович спросил с удивлением:

– Да, Иван Васильевич Бодунов. Вы с ним знакомы, товарищ Быстров?

– Знаком, – подтвердил я. – Довелось не так давно пересечься. Вместе брали одного субчика.

– Взяли?

– Так точно, взяли, – улыбнулся я, вспомнив, как расследовал загадочное убийство, в котором обвинили мужа моей сестры.

Тогда волей обстоятельства я познакомился с прототипом главного героя из книги и многосерийного телефильма «Рождённая революцией» Сергеем Кондратьевым и его сослуживцем Иваном Бодуновым. Так получилось, что вместе с этими парнями я участвовал в задержании преступника Сеньки Борща.

– Ну и как он вам показался? – спросил Трепалов.

– Толковый оперативник, – заверил я. – Один из лучших в петроградском угрозыске.

– Понятно. Надеюсь, петроградские товарищи не будут в обиде, что мы обескровили их уголовный розыск? – сказал Трепалов.

– Скажу по секрету: было не просто, – признался Феликс Эдмундович. – Как и товарищ Быстров, Иван Васильевич Бодунов – один из лучших и ценных кадров. Таких отрывать от сердца никто не любит.

– Выходит, нас уже трое, – прикинул Трепалов. – Немного, но работать можно.

– Чем могли, помогли, – сказал Феликс Эдмундович. – Может. У вас есть ещё какие-нибудь кандидатуры на примете?

– Товарищ Дзержинский, а что если… в порядке бреда? Я знаю, что наш знаменитый шахматист Алехин сейчас находится заграницей, в Германии. Но можно ли поговорить с ним, как-то успокоить и вернуть в Россию? Он ведь несколько лет назад работал следователем Центророзыска… Думаю, человек с его аналитическим умом и фотографической памятью нам бы не помешал, – сказал и тут же прикусил себе язык я.

Надо сказать, что отношения гениального шахматиста с советской властью были, мягко говоря, непростыми: Алехин успел и в тюрьме побывать, и пройти по обвинению в нескольких как уголовных, так и политических дел. Но при этом чувствовалось, что ему покровительствовали и неоднократно спасали высокопоставленные люди в органах власти.

Называлась фамилия Вячеслава Менжинского, ещё одного поляка в руководстве ЧК, а потом ГПУ, преемника Дзержинского. Не сомневаюсь, что и сам Феликс Эдмундович приложил руку к тому, чтобы вывести Алёхина из-под удара.

Но это были лишь предположения, реальный расклад мог оказаться совсем другим.

Пока что все предполагали, будто шахматная гордость России ненадолго покинул страну, никакой речь об эмиграции не шло. Потом, в тридцатых, Алехин начнёт тосковать по родине, будет заливать горечь от ностальгии водкой. Будет неприятная история участия в матчах, организованных нацистами, международный шахматный бойкот…

Умрёт Алехин в номере португальского отеля перед матчем с другим выдающимся шахматистом – Ботвинником при довольно загадочных обстоятельствах, в его смерти будут подозревать спецслужбы.