Москва

Глава 12

Но обо всём по порядку.

Я на ходу спрыгнул с подножки 24-го трамвая, на боку которого была изображена смычка города с селом: мускулистый рабочий пожимал руку крестьянину с длинной окладистой бородой. Добрые люди подсказали заранее где удобнее выходить, и потому мне осталось пройти всего шагов двести к зданию, где находилась школа пластического танца Айседоры Дункан.

Двухэтажный особняк по адресу улица Пречистенка дом 20 ещё издалека впечатлял роскошью и помпезностью в стиле классицизма. Колонны, фальшь-колонны, лепнина, украшения на фасаде в виде грифонов, орлов, львов.

Мимо суетливо, не поднимая головы, пробегали москвичи, для которых эта красота давно стала обыденностью и слилась с общим фоном.

Внутри оказалось не менее роскошно, чем снаружи, хотя первым впечатлением было, что я попал не то в детсад, не то в начальную школу.

Был перерыв между занятиями, из учебных классов высыпали девчушки от пяти до десяти лет, все босоногие и в одинаковых алых платьицах. Будущие примы балета устроили весёлую игру в догонялки, и в коридоре разом стало тесно.

На меня ученицы не обращали ни малейшего внимания, в отличие от суровой бабульки-вахтёрши, преградившей мой путь.

– Товарищ, вы куда? – поинтересовалась она, окинув меня недобрым взглядом. – Посторонним вход запрещён.

– Добрый день! Мне можно, я не посторонний, – усмехнулся я, показывая удостоверение.

Бабулька надвинула на нос очки, пробежалась глазами по удостоверению, потом посмотрела на фотографию, на меня, снова на фотографию и, похоже, удовлетворилась увиденным.

– Слушаю вас, товарищ Быстров, – бабулька аж покраснела от удовольствия, что может оказаться полезной милиции.

– Мне бы с начальством переговорить.

– Кабинет заведующей в конце коледора, – отступила вахтёрша.

Найдя нужную дверь, я постучал и, дождавшись ответа, вошёл.

Меня встретила высокая стройная женщина, даже вернее девушка, примерно моего возраста, если быть точнее – ровесница настоящего Георгия Быстрова, в длинном, струящемся до пола красном платье, стилизованном не то под тунику, не то под хитон. Больше всего в ней привлекали внимание большие, умело подведённые карие глаза.

Выразительностью они чем-то напоминали взгляд Мэри Пикфорд, чьё изображение на афишах синема, преследовало меня практически по всей Москве.

– Дратуйте! – с сильным акцентом произнесла она, и я понял, что нарвался на иностранку. – Кэн ай хэлп ю?

Я напряг память. Школьные и институтские занятия английским благополучно выветрились из головы за ненадобностью. На ум пришла только совсем неуместная фраза из учебника – «май нейм из Васья Петров». Боюсь, для обстоятельной беседы этого точно не хватит.

Видя моё замешательство, прекрасное создание перешло на немецкий, тем самым снова переоценив лингвистический запас старого опера. Правда, кое-что мне припомнить удалось.

– Нихт ферштейн, – честно признался я.

– Май гад! – закатила глаза к небу красавица.

Я, конечно, знал, что это обращение к богу, не ко мне, но некоторые, не столь продвинутые товарищи, оказавшись на моём месте, могли бы подумать, что их только что обозвали нехорошим словом.

Несколько секунд мы растеряно смотрели друг на друга.

– Чай? – внезапно спросила она.

Я закивал.

– Йес, йес! Э кап оф ти, плиз, – Я не узнавал сам себя, из каких же глубин памяти вынырнул этот оборот…

Меня жестами пригласили сесть за маленький столик. Я с удовольствием принял предложение и с не меньшим удовольствием наблюдал, как девушка грациозно разлила по фарфоровым чашечкам чай и присела напротив.

– Менья зовут Ирма. Ирма Дункан, – представилась собеседница.

– Георгий, – сказал я и продемонстрировал удостоверение. – Полис офицер, коп.

Ирма оживилась, что-то прощебетала на английском, но, как и в предыдущий раз, я ничего не понял и лишь отрицательно замотал головой. Ну как объяснить этой девочке, что это не более чем словесный мусор, застрявший в башке после просмотра кучи голливудских боевиков, где все копы – непременно полицейские офицеры?!

Ещё немного и пришлось бы удаляться не солоно не хлебавши, но положение спас смуглый мужчина с тонкими бровями и чуть женственным ртом. На нём был серый скучный костюм-тройка, деловая рубашка с галстуком и безукоризненно начищенные ботинки.

Мужчина совершенно зашёл в кабинет, даже без стука. Чувствовалось, что он тут частый гость.

При виде его моя собеседница затрепетала, вошедший явно ей нравился.

– Добрый день, Ирмочка! Дай я тебя поцелую, – он хотел поцеловать девушку в губы, потом всё-таки изменил намерения, чмокнув в щёку и, приобняв.

Закончив, с интересом посмотрел на меня.

– Это вы из милиции?

– Да. Моя фамилия – Быстров. Представлю здесь особый оперативно-следственный отдел при наркомате внутренних дел.

– Очень приятно. Илья Ильич Шнейдер, секретарь и переводчик Айседоры Дункан. Пока хозяйка вместе с мужем в Америке, меня оставили здесь… так сказать, на помощь Ирмочке. А Ирмочка у нас, увы, так и не преуспела в русском. Ну да вы уже поняли это, – улыбнулся он.

Я кивнул.

– Да, чтобы вы понимали: Ирма – не случайный человек. Она – одна из лучших учениц Айседоры и её приёмная дочь.

– Приму к сведению, – пообещал я.

Когда-то краем уха мне приходилось слышать, что поскольку своих детей у знаменитой танцовщицы не было, Айседора Дункан удочерила нескольких талантливых девочек из разных стран. Ирма, судя по произношению, показалась мне скорее немкой или скандинавкой, нежели американкой.

– Вы пришли сюда, чтобы переговорить насчёт учёбы для своего ребёнка? – быстро затараторил Шнейдер. – Заверяю вас – это самое правильное решение в вашей жизни. Девочки в школе учатся не просто танцевать, их учат выражать танцем мысли и чувства. Они будут летать, как птицы, гнуться, как юные деревца под ветром, радоваться, как радуется майское утро, дышать свободно, как облака, прыгать легко и бесшумно, как кошка… Им предоставляется полный пансион с едой и жильём, весь второй этаж переоборудован под спальни. На лето классы выезжают на дачу, но, поскольку мы не хотим, чтобы наши ученицы маялись от безделья, они будут не только учиться танцу, но и трудиться на огороде. Это будут всесторонне развитые и гармоничные люди будущего. Ну, а Ирма, например, преподаёт им пластику.

Он по хозяйски обнял девушку.

– Звучит крайне привлекательно, – заверил я, – но я пришёл по служебной надобности.

– Что-то случилось, раз мы вдруг заинтересовали милицию? – напрягся Шнейдер.

– Случилось, – подтвердил я и рассказал о цели своего визита.

Илья Ильич слушал и параллельно переводил мои слова Ирме. Узнав, о страшной находке, та вздрогнула и с ужасом поглядела на меня, словно это я отрубил той несчастной голову.

– Поскольку мы установили, что жертва занималась балетом, то обращаемся во все театры и танцевальные школы за помощью, – заключил я.

– Не возражаете, если мы немного переговорим с Ирмой? – спросил Илья Ильич.

– Конечно.

– Благодарю.

Несколько минут Шнайдер и Ирма общались между собой на английском. К сожалению, из их беседы я не смог понять ни бельмеса, хоть и жадно вслушивался в их речь, надеясь выхватить хотя бы какое-то знакомое слово.

– Кажется, у нас есть для вас кое-какие сведения, товарищ Быстров – наконец произнёс Шайдер. – Думаю, они вас заинтересуют. Дело в том, что примерно две недели назад уволилась одна из наших преподавательниц – Ольга Мартынюк. И она как нельзя лучше соответствует вашему описанию: молодая брюнетка с длинными волосами, невысокая и стройная.

– Так-так, – у меня от напряжения чуть руки не зачесались. – И что с ней произошло? Она пропала?

– Как вам сказать… официально она уволилась, но видите ли, – Шнайдер замолчал, формулируя фразу. – В общем, Ольга увольнялась не сама. Заявление об уходе принёс её жених, некто Вик Суровый.

– Простите, кто?

– Вик Суровый… Насколько я понимаю, это не настоящее его имя, а псевдоним. Он поэт, возможно, вам приходилось читать его стихи – их иногда публикуют в «Гудке»?

– Не читал, – признался я.

– Так вот, дело в том, что отношения между Ольгой и Викой были, мягко говоря, далеки от идеального. Не раз нам приходилось видеть Олю в слезах, Вик жутко её ревновал. Доходило и до синяков с побоями.

– Вот как, – внутренний голос заговорил, что вероятно – это и есть наш клиент.

Хотя, конечно, сто процентной гарантии давать нельзя.

– Увы, – вздохнул Шнайдер.

– А что – поводы для ревности имелись?

– Красивая женщина – сама по себе повод для ревности, – философски заметил Илья Ильич. – А Ольга – настоящая красавица, не при Ирме будет сказано, – скосил он глаза в сторону иностранки.

Я усмехнулся.

– Нет, вы не подумайте, у нас с Ирмой всё серьёзно. Мы собираемся пожениться в самом скором времени.

– Поздравляю, – сказал я.

– Спасибо.

– Расскажите побольше об этом Вике.

– Хорошо. Сам Вик хоть и строит из себя поэта, всё равно остаётся всего-навсего эпигоном Сергея Есенина. Причём эпигоном бездарным, жалкой и лишённой таланта копией. Пытается во всём ему подражать. Одевается как Есенин, ведёт себя как Есенин, в стихах подражает. Он и с Олей-то наверное закрутил, потому что Сергей познакомился с Айседорой. Да он бы и в блондина перекрасился как Серёжа, вот только сколько рыжего не крась, а толку всё равно мало, – усмехнулся Шнайдер.

– Рыжего? Вы сказали рыжего? – во мне во всю ширь развернулся и заиграл охотничий инстинкт.

– Ну да. А что вас так сильно удивило?

– Вы сказали, что Вик Суровый рыжий…

– Да. И готов это подтвердить, сколько угодно. Знаете, такой деревенский увалень, волосы кудряшками, похожие на медную стружку, всё лицо в конопушках. Как говорят американцы: можно вывезти человека из деревни, но вывести деревню из человека – никогда, – вздохнул Илья Ильич.

Я, правда, слышал это выражение немного в другой редакции, но кто его знает, этих американцев – может и вправду так говорят, или Шнайдер на свой лад перетолмачил.

– Мне Ольга рассказывала, как однажды, закончив работать за письменным столом, Вик дунул на электрическую лампочку, словно на свечку. Когда не сработало, щёлкнул по ней пальцем, и уж только после этого догадался и выключил. А таких деревенских причуд и замашек у него пруд пруди. В общем, вы меня понимаете, что это за человек!

– То есть саму Ольгу вы, когда она решила увольняться, не видели. Заявление принёс Вик, он же забрал все её документы. Я правильно говорю?

– Всё именно так и было, – кивнул Илья Ильич. – Мы тогда удивились, почему Ольге вдруг приспичило увольняться, но Вик сказал, что скоро они сыграют свадьбу, и Ольга переехала к нему, будет сидеть дома и вести хозяйство, как полагается нормальной женщине, а не плясунье. Знаете, меня тогда очень удивило его лицо… такое злобное, с гримасой. Его аж перекосило в тот момент. Он словно ненавидел всех на свете. После ваших слов о той несчастной, которую выловили в реке без головы… Знаете, а ведь Вик точно мог бы убить, если бы захотел! Есть в нём что-то злое, но не инфернальное, а примитивное, пещерное, я бы сказал.