Право палача

VIII. Жить наособицу

Гнилые яблоки поросли мехом первого снега. Разрушенная башня, вывалив язык из битого камня, глядела одним уцелевшим узким глазом, сучьим и злым. Казалось, она тяжело дышит проломом в боку. Костёр чадил палёными перьями, изрыгая лишь дым.

Простой старый танец: двигаться вместе со всеми вправо, влево, вперёд и назад, затем трижды сменить пару по кругу. Рука у Каспара цепкая, верная и лёгкая. Где он только научился танцевать турдион лучше Тиля, покачивавшегося в кругу точно напротив?

Шаг вперёд, шаг назад. Под ногами снова хрустят семенные коробочки яблок. Будто нельзя было выбрать иное место для развлечений.

Что-то упало на землю. Клавдия присмотрелась: почерневшие пальцы отломились у той самой женщины, которую они вытаскивали из чумного дома. Как же она танцует, если наверняка мертва?

Без музыки сложно уловить ритм, но никто не сбивается. Вот другой взял Клавдию за руку. На груди белый крест портупеи — стало быть, солдат. Какой же он грязный! Поверх кровавых корок на лице прилипли комья земли.

Вперёд, назад. У одной из женщин вдруг оголились рёбра, половина груди вывалилась из рваного корсажа и распалась, показались желтоватые горошины жира на лоскуте отпавшей плоти. Она лишь невозмутимо перекинула вперёд свою свалявшуюся тусклую косу.

Все в кругу были мертвы и распадались. Танец ускорялся, входил в бешеный ритм, и вот от некоторых остались уже одни костяки, как от томлёных рождественских гусей к утру. Целыми были только трое. Тиль и Каспар выглядели спокойными, они лишь рассеянно обводили глазами танцующих, будто всё в порядке.

— Мама, мамочка! — крикнула Клавдия, но сквозь толщу равнодушной тьмы её голос не смог пробиться.

Что-то липкое сунули в рот и её едва не вырвало.

— Давай, давай! Четверговая свеча помочь должна! Проваливай из неё, Сатана!

Кусок свечи удалось выплюнуть, мир в глазах Клавдии изменился на более привычный. Клеманс бережно держала её голову над подушкой.

— Ты точно живая? И Томасин? И Каспар? — графиня в ужасе заглядывала в глаза то одной, то другой насельнице.

— Иисус, Мария и Иосиф! — пробормотала Тома. — Мы уж думали, в тебя бес вселился. Металась как кликуша, переполошила всех.

— Мне приснился страшный сон.

— А вот нечего спать на спине! — успокоившись, Клеманс поднялась и отряхнула сорочку. — Никому не рассказывай, примета плохая! Перевернись на бок и спи дальше. Тебе с Каспаром ещё идти искать больных в новом квартале. Там головой придётся работать, буквы писать.

Буквы явно страшили её куда сильнее одержимости дьяволом.

Несмотря на потрясение, уснуть во второй раз Клавдии удалось. Она так и не перебралась со своего тюфяка у печки назад в общую кровать с того самого дня, как едва не простыла. Когда она проснулась и вытянула руки, разгоняя в теле кровь, то случайно толкнула небольшую бумажную коробочку, лежавшую на полу.

«Откуда это здесь? Кто-то уронил?».

Сев и убрав от лица волосы, она потрясла находку, внутри сдвинулся увесистый предмет.

«Как интересно! Если я аккуратно распакую, то никто не догадается».

Подцепив крышку, Клавдия приподняла её. Внутри коробочки обнаружилась белая чашка. Когда удалось вынуть и оглядеть её, стало ясно: подарок подбросили именно ей. На дне поразительно скверно вылепленной посудины темнел цветок, ужаснувший бы любого ботаника, а окрас его опережал по унылости выходное платье Томасин.

— О-о-ох, мсье Краммер! — тихо проговорила Клавдия сквозь смех, сдавивший ей грудь. — Где только вы выискали эту жуткую поделку? Что это, белая глина? Да такой чашкой можно проломить голову насмерть! Глазурь шершавая, не оцарапать бы губы.

Сохраняя весёлое настроение, Клавдия наскоро оделась и заглянула на кухню в поисках провизии. Каспар раздувал угли в очаге, щурился от дыма и тихо ругался под стук посуды. Он делал вид, что на кухне один, но вскоре принялся варить яйцо, нервно расколотив его о миску.

Показывать ему чашку было бесполезно, в таком настроении мортус не оценил бы всего фарса.

Устав от молчания, он одёрнул рясу и проговорил:

— Ваш кавалер, мадам, сбежал, поджав хвост. Милостиво прошу дождаться, когда вас накормят перед дорогой туда же. По всему городу солдаты, бояться нечего. Добунтовались.

— Не удивительно. Он говорил мне вчера, что уйдёт.

— А, вот как. Меня никто в известность, разумеется, не поставил, — кивнул подмастерье. — Благодарю покорно. И где теперь искать двоих отчаянных вам на замену?

— Одного. Я никуда не пойду. По крайней мере, пока.

— Ну и кавардак у тебя в голове! Чего ради оставаться? Получать десять су за таскание трупов и хлама? Ливр за хождение по чумным домам?

— А ты сам чего ради здесь обретаешься?

Мортус иронично закатил глаза.

— Мой фамильный замок загадили болонки, а в загородной резиденции завелись пауки и теперь мне негде жить. И питаться тоже не на что, папенькино наследство ушло на одеколоны.

— Тебя держит только безысходность?

— Нет, мне нравится медицина. Не то чтобы я мог действительно стать врачом, но уже умею работать с веществами. Мейстер — единственный на свете человек, которому я нужен, так почему бы не служить ему за всё добро?

— Я хотела о другом… — лицо Клавдии обрело непривычно серьёзное выражение, столь трудно ей давалась искренность. — Лично меня то-то манит в самую гущу болезни. Кураж, волнение, близость смерти. Так просто не откажешься. Ведь придумали моряки водолазный колокол, чтобы нырять за кораллами и губками, приручили океан, примирились с ним. Нет у тебя того же чувства? Откуда оно берётся?

Каспар задумался, чуть опустив голову, но не уступил:

— Я не дурак с тобой откровенничать, но поддержу сказанное. Раз остаёшься, то быстрее доедай, нас ждут. Сейчас главное — оценить риски и всё зафиксировать в бумагах.

Новый квартал был чуть ближе к центру и немного чище. По крайней мере, не приходилось брести по горам мусора и обходить подозрительные лужи, питавшиеся мутными ручейками со дворов. В домах молчали или тихо плакали, пекли к обеду лепёшки, натирали окна войлоком, чтобы лучше видеть улицу. Былая сытость и благополучие ещё не покинули тех стен.

— Господин! Дорогой господин, вы же мортус, так? — донеслось откуда-то сверху.

— Вы поразительно внимательны, — отозвался Каспар, задрав клюв и придерживая капюшон на макушке.

Из окна наполовину высунулся неопрятный мужчина, чей силуэт резали бельевые верёвки.

— Мсье, я заперт здесь по злому умыслу, клянусь!

— А почему так безобразно пьяны?

— У меня иссякли все запасы, кроме спиртного. Мсье, не бросайте меня здесь! Вы дом-то стороной обойдите, там служивый стережёт, не выпускает.

У парадного входа и правда стоял молодой военный. Он подчёркнуто уважительно поздоровался с Каспаром и доложил:

— Велено все дома с крестом на двери и надписью стеречь. Капитан стражи приказал, исполняем по всей форме.

На массивной двери красовалось:

— Domino salwum nobes! ¹ — Каспар мрачно хохотнул. — Что это за stercore²? Три ошибки в трёх словах. Какого чёрта здесь происходит?

Солдат сам открыл дверь перед инспекцией.

— Хвала богородице! — заорал хозяин охрипшим от коньяка голосом и отсалютовал бутылкой, чуть не упав с лестницы. — Кто б мог подумать, что я вам так обрадуюсь!

— Вы живёте один? — подмастерье внимательно огляделся в прихожей.

— Один! Всю жизнь один, горький бобыль и пьяница.

— Кто к вам приходил, почему дом заперли? Для чумного вы чересчур бодры.

— Ко мне вообщ-щ-щ-ще никто вроде вас не являлся, — пьяница с силой мотнул головой, — прихожу это я из своей красильни, а на двери уже намалёвано, и пёс этот меня вынудил безвылазно тут сидеть. Я здоровее некуда!

Каспар бегло оглядел и ощупал красильщика. Тот качался из стороны в сторону, пришлось взять его за плечо, но это не помогло, и мортус, поймав нужную амплитуду, заключил:

— Не вижу совершенно никаких признаков болезни. Более того: медики условились больше не запирать людей в домах на верную смерть. При обители есть лазарет, туда свозят больных, а дома очищают. Что за самоуправство?!

— Господин эскулап, это всё конкуренты мои, у них тоже красят материю. Кубы — дрянь! Сукно — дрянь! — жестикулируя, хозяин дома облился коньяком. — Я своё всё из-за границы заказывал, у меня берут, у них — нет, вот и решили от меня избавиться. Не в первый раз такое, через дом живёт белошвейка, вы её тоже проведайте. Здоровёхонька!

Красильщик не обманул. Через четверть часа Каспар и Клавдия уже освобождали из-под стражи разбитую горем молодую женщину. Она пришла в такое отчаяние, что с ночи так и осталась в постели в исподнем и теперь, причитая, прижимала траченное мышами одеяло к своей тощей груди.

— Ко мне нынче всё равно никто не будет ходить! На что я буду жить?

— По крайней мере, вы не обречены, — задумчиво отозвалась Клавдия, наблюдая за тем, как по полу маленькой спальни крадутся мокрицы.

— Так кого вы успели увидеть? Нужны подробности, — произнёс Каспар, подойдя к маленькой кроватке, сделанной из ящика.

Грудной ребёнок, на редкость тихий, только с интересом разглядывал существо, которое пыталось исследовать его тельце на предмет признаков болезни.

— Я сидела, как обычно, с иглой у окна, шила заказ, и тут… заметила, что к двери подошёл мортус. Он быстро поставил крест и исчез, а я совсем оцепенела, даже не окликнула. Потом пришли из стражи и запретили покидать дом, а у меня малыш! И воды из колодца нет про запас!

— Как вы поняли, что это мортус?

— Ну, он был одет как полагается, только вместо маски — харя из холста. Та ещё образина, не то что у ваших милостей. Как облезлый хвост собачий, только спереди на морде.

— Вот жулики! — пожаловался Каспар ребёнку.

В двух других домах обнаружились лишь безжизненные тела. Одних смерть настигла в постели, других за повседневной работой — до того беспощадной дочерью обыденности была в то время чума. Женщины гибли за кроснами и прялками — осенней своей рутиной, мужчины засыпали вечным сном в мастерских, так и не успев заработать лишний денье на еду и лекарства.

— А я говорил секретарю, что мы должны решить вопрос с полномочиями, — прокряхтел мейстер, стягивая с помощника балахон. — Любой ряженый может прийти к капитану стражи и заявить, что он-де обнаружил больных, а тот, и без того весь в заботах, даст отмашку. Я самолично посещу Гартунга и Бланка, мы приведём дела в порядок, иначе последствия могут быть чудовищными для всех.

— Если моя помощь больше не нужна, могу я сходить к себе домой? — осторожно поинтересовалась Клавдия.

— И поминай как звали? — сощурился старик.

— Нет. Думаю, нет.

— Удерживать тебя я права не имею. Ступай.

Он дал Клавдии в дорогу пропуск, который позволял свободно выходить из квартала в город. Ей страшно не хотелось снова увидеть, как в страшном сне, руины башни и облезлый старый сад. Караульные долго рассматривали бумагу, но, наконец пропустили за баррикаду из ящиков и бочек.

За спиной оставался новообретённый ею мир непроглядного дна людской жизни, и даже ниже дна он теперь казался. С каждым шагом улицы распахивались шире, публика менялась. Ей стали попадаться на глаза такие же, как она: потрёпанные, запуганные люди с невыразимо трагическими лицами, с шагом и осанкой аристократов, но угасшими глазами. Они искали родных и заговаривали друг с другом, сбиваясь в тихие стайки.