Во славу русскую

* * *

К лету Строганов смог бы навещать Шишковых чаще, тем паче и повод появился — проведать Федю, быстро окрепшего и освоившегося, но дела не отпускали ни на час, порой и ночевал в присутствии на Лубянке, устроившись на кожаном диване.

И было с чего: бунт охватил Клязьминскую губернию, грозя перекинуться к Москве. Даже столь опытный губернский голова как Пётр Иванович Апраксин, бывший питерский полицмейстер, не справился и подмоги запросил.

Клязьминский поход возглавил сам Леонтий Васильевич Дубельт, растеряв в нём половину двадцатитысячного войска. Сколько полегло обывателей, никто посчитать не смог. То ли тридцать, то ли пятьдесят тыщ — мало ли что клевещут.

Павел Иванович, получив доклад о провале похода, вконец нервным стал, пугая соратников и оглашая залы Георгиевского дворца криками «аллес штрафен! аусроттен! эршиссен!», сиречь наказать, истребить и расстрелять всех… Соответственно Вышнее Благочиние денно и нощно трудилось, наполняя расплывчатое «всех» чётко прописанными именами, фамилиями и адресами.

Верховный фюрер затребовал перечень губерний, где подобный клязьменскому бунт возможен. Бенкендорф положил на стол Строганову лист со списком республиканских земель к западу от Урала.

— Стало быть, восточные губернии держим в узде?

— Найн, герр оберфюрер. Однако далеко туда казаков из центра слать, — практично рассудил ляйтер Вышнего Благочиния.

В данном виде «папире» попала к Пестелю, раздосадованному очередным покушением на его обожаемую народом особу. Прикрыв ладошкой ужаленное пулей ухо, он повелел издать приказ Верховного Правления о взятии заложников в склонных к бунту губерниях и волостях. Отныне везде заключить в лагеря видных граждан, коих казнить немедленно по случаю бунта. Лишь Клязьменская округа получила пощаду — ныне там и заложников трудно набрать.

Через выжженные земли Дубельт повёл пятитысячное войско из казаков, пушкарей и пехоты внутренней стражи к Владимиру-на-Волге. Государь Пестель велел ему заложников поволжских прихватить и соединиться с ополчением Павла Демидова. Затем через Волгу переправиться и навести шороху до Урала. Вот только вернулся Леонтий Васильич необычно рано, с казачьей полусотней всего и в порванном мундире, да так и вбежал в Большой Георгиевский фюреру на доклад.

— Вас ист дас? — рявкнул вождь. — Вы что, с ополчением не соединились?

— Так точно, мой фюрер. Даже слишком соединились. Пехота и пушкари восстали, к Демидову перешли, казаков они частью побили, частью рассеяли.

— Бунт?! Подавить! Расстрелять! Нижний Владимир сжечь!

— Яволь, мой фюрер. Только не бунт уже там, а война. Войско дайте мне большое, не казачьи зондеркоманды.

Пока копилась армия достойного размера, дабы раздавить крамолу до осенней распутицы, пришли тревожные вести с южных рубежей. Османы заявили о недействительности соглашений с Российской империей, ибо таковая приказала долго жить, и высадились в Крыму. Поляки и шведы зашевелились — потребовали назад земли, отобранные при Петре Великом и Екатерине Великой, почуяв слабость республиканской Руси. Пестель созвал Верховное Правление.

— Со всех сторон враги! — возопил вождь и предложил высказаться каждому партайгеноссе.

Дубельт счёл лучшим крепить оборону. Бенкендорф — бить поляков. Почему первыми именно поляков? Так их много раз уже били, авось турки и устрашатся. Строганов осторожно высказался за переговоры с Демидовым, дабы объединить русские силы перед иностранным нашествием. Но фюрер остался непреклонен.

— В единстве нации — сила. Поволжский мятеж рушит единство. Повелеваю: извести крамолу, потом истребим внешних врагов.

Соратники крикнули главному истребителю «Хайль Пестель!» и разошлись по установлениям готовить войну. 30 июля 1827 года республиканская армия числом тридцать тысяч штыков и сабель, главное — о пятидесяти пушках, встретилась с втрое меньшим войском демидовского ополчения близ города Муром на берегу Оки.

Александр Строганов, старший по близости к фюреру, возглавил поход. Рядом крутился Бенкендорф, верный Республике и как всегда недовольный, что вождь не его главным отправил, опытом пренебрегнув. Дубельт командовал конницей.

— Как думаете, господа, заслать ли к Демидову офицера? — вопросил командующий, оглядывая в подзорную трубу войско бунтовщиков за рекой. — Мы не жаждем крови, силы полагаю сберечь для осман и поляков.

— Нам нужно подавление бунта! — отрезал Бенкендорф. — Нас втрое больше против партизан. Пусть они просят у нас прощенья.

Дубельт опасался, что демидовцы сбегут, и тогда ищи-свищи их по всему Поволжью. Так что никто с белым флагом во вражий стан не поехал; войско разбило лагерь в ожидании завтрашней битвы. За ночь повстанцы навели мосты и переправились на левый берег, явно налаживая полки для атаки.

Строганов снова навёл подзорную трубу на бунтовщиков.

— Нечто новое, камрады.

Впереди марширующих колонн двигалось упомянутое нечто, коему сторонники Пестеля не смогли слова подобрать. С виду оно походило на железный дом на колёсах с высокой печной трубой, из которой валил чёрный дым. Странный круг наверху с поблёскивающими бронзовыми стволами маленьких пушек явно ничего хорошего не сулил солдатам Республики. Вдобавок это «нечто» катилось в количестве двух штук.

— Вроде как англицкие речные пароходы, только по земле ходячие. Другое скверно, — Дубельт повёл трубой вдоль строя мятежников. — Гляньте на хоругви их.

Строганов с Бенкендорфом поняли, что имеет в виду Леонтий Васильевич, и оба посмурнели. На двух пароходах и над шеренгами развивались огромные полотнища с ликом Спасителя. Армию-то на другое готовили — с изменниками земли нашей воевать, с антихристами.

— Александр Христофорович, к орудиям. Как приблизятся, непременно шесты посбивайте. На несущих Иисуса у наших рука не подымится, — про себя глава похода проклял день, когда Пестель пресёк созданье «дикой дивизии» К.Г.Б. из мусульман-кавказцев. Сейчас бы диких в центр пустить, порубали б смутьянов в капусту, не взирая на хоругви.

В подзорную трубу он видел множество знакомых лиц. Немолодой уже и никогда на ратном поле не бывавший, сидел на лошади двоюродный дядюшка Григорий Александрович Строганов, у которого жили с Руцким в Москве летом 1826 года, здесь же два сына его, все трое при ружьях. И даже Пушкин прискакал, достал и поглаживает пистолет: как знатный дуэлянт, поэт с двадцати шагов попадает в центр игральной карты; и он туда же.

Среди крамольников гарцевали Демидов и Руцкий. «Что же вы творите, Павел и Платон?!» — простонал внутри себя Строганов. Сейчас Бенкендорф как даст залп…

И орудия грянули, но странно. Ядра да гранаты в сторону унеслись или запрыгали мячиками пред коптящими самоходными избами. Глава Вышнего Благочиния завопил про измену, повелел зарядить орудие и сам принялся целить, а затем самолично подпалил фитиль.

Пушка грохнула; ядро пролетело над крышей парохода, попав в Святой Лик. Меж бровями Иисуса прорвалась дыра.

— Ладен! Фоер! — скомандовал Бенкендорф, призывая пушкарей заряжать и стрелять; тут почувствовал толчок в спину и узрел трёхгранный кончик штыка, раздвинувший ордена на груди. Упала шляпа, скрывавшая смешной зачёс на лысину, её владелец повалился на лафет усами вперёд.

— Братцы! — закричал солдат, выдернув штык из генеральской спины. — Оне по Христу палить загадали! Бей нехристей!

На глазах изумлённых вождей Благочиния орудия повернулись в сторону казачьей гвардии и командования… Строганов кинулся наземь, на миг чувств лишился, когда гранаты рванули, оглушая близким разрывом. На мундир просыпалась земля. Он скатился с холма, пытаясь найти лошадь. Заговорили пушки и ружья бунтовщиков. Верные Республике части ответили вяло и вразброд.

Поймав, наконец, полубезумную от грохота кобылу, Строганов с трудом укротил её, вскочил в седло; верхом погнал на левый фланг, к казачьей коннице Дубельта. Лишь один удар её сбоку к повстанцам — и битве конец. Но не случилось.

Уральцы разделили своё и без того невеликое войско. Половина с одним пароходом и скачущим Демидовым во главе ударила во фланг, обтекая смолкнувшую артиллерию Республики. Другая половина пошла на обхват, ведомая Руцким и московскими Строгановыми.

Адская машина меж тем приближалась. В передней части медленно крутилось колесо с малыми пушечными стволами. Как только пушка смотрела вперёд, она палила картечью, а ствол уезжал назад на половину длины. Солдаты метили в неё, но куда там! Пули не несли ей никакого вреда. А мятежники шли под христовыми ликами, стреляли, порой валились убитые или раненые, но всё одно — казались частью несокрушимого парохода, не ведающего жалости.

Потом передняя шеренга упала, вторая опустилась на колено, третья подняла ружья на уровень груди. Кошмарный по силе залп буквально смёл изрядную часть всё ещё остающихся верными Пестелю людей. Строганов поискал глазами офицеров, чтоб привели уцелевших в чувство и бросить их в контратаку, ибо бунтовщиков с Руцким всё равно — мало. Но тут случилось ещё более нежданное, чем явление железных кораблей. Новый залп прозвучал буквально через несколько ударов сердца. Остатки республиканского батальона опрометью бросились бежать.

Под командующим пала лошадь. Потеряв треуголку, сбитую пулей, Строганов помчался со всех ног назад, к обозам. Его обгоняли конные, бегом неслись пешие. Армия Республики расползалась, как гнилая тряпка, быстрее, нежели умирала под пулями и картечью.

Испуганно заплясала лошадь под Дубельтом, уронившим голову на чёрную гриву. Красное капнуло с синего мундира на белые рейтузы. Рванула граната, кобыла заржала и встала на дыбы, сбросив седока под копыта драпающей казацкой полусотни.

Эх, Леонтий… Но горевать о камраде было не с руки, и Строганов, поймав жеребца без седока, озаботился своим спасением. Чуть не загнав скакуна, он выбрался к волостному посёлку Гусь, где расквартирован верный Пестелю гарнизон. Ну, пока верный…