В тени Алтополиса

Глава 4. В осаде.

Лука Лукич редко демонстрировал эмоции. Казалось, в высушенном жизнью бобыле не осталось ничего человеческого, способного радоваться, горевать или удивляться. Единственной вещью, вызывающей в нем хоть какие-то чувства, было старое немецкое ружье. То самое, что каждый вечер брал с собой на обход.

Мне строго-настрого запрещалось дышать рядом с ним, не то, что трогать руками, но я все же не вытерпел - нарушил запрет. Дождался, когда бобыль отлучится по делам и прокрался к висящему на стене оружию. Разглядел на массивном ложе клеймо в виде гор с латинской буквой S. Колодка оказалась покрыта вязью рисунка с изображением птиц, выпорхнувших из кустов и охотничьих псов, вставших в стойку. Вышло красиво, прям как в книжке… Механизм ружья выглядел громоздким и устаревшим, но в нем по-прежнему чувствовалась сила – та самая огневая мощь. В каждом болтике, в каждом винтике… Не то что в современных поделках, слепленных из пластика и прессованных металлических опилок. А еще от него веяло покрытой мхом древностью, тем прежним временем, когда благородство было в чести и дворянский род славился не только страстью к кутежам, но и поступками.

Немецкий «Зимсон» семьдесят третьего года выпуска… Что и говорить, дорогое ружье, обласканное вниманием и заботой.

Когда я вернулся с улицы, Лукич как раз заканчивал очередную чистку. В воздухе стоял тяжелый аромат оружейного масла, от которого моментально запершило в горле. На газетном листе была разложена мелочевка вроде щеточек и пуховки. И конечно же на углу стоял стакан остывшего чая.

- Есть что по делу? – спросил Лукич, не отрывая взгляд от ствола.

Как он догадался? Неужели звериное чутье? Говорят, у некоторых людей оно вырабатывается с годами, особенно у тех, кто живет в постоянной опасности. Жизнь Лукича казалась размеренной и спокойной, но это сейчас - кто знает, чем он занимался пару лет назад. Опять же ружье… Не станет нормальный человек столько времени с железякой возиться. Пускай и очень красивой.

- Давай, выкладывай, - приказал бобыль.

Я сел и рассказал имеющуюся информацию про красный внедорожник – всё что удалось узнать от Тоши. Описал чудаковатого хозяина, упомянул про местные номера и время приезда – хаотичное, не имеющее никакого порядка.

Лукич внимательно слушал, отложив дела в сторону. Изредка тарабанил пальцами, черными и блестящими от оружейной смазки.

- У меня всё, - закончил я свой доклад. Ожидал хоть какой-нибудь реакции, но Лукич своим привычкам не изменил. Кивнул – мол, информация принята к сведенью и вновь взялся за чистку. Обидно… Столько времени было затрачено, столько сил, а он даже спасибо не соизволил сказать. Что взять с человека, живущего с ружьем. Бобыль, он и есть бобыль.

Я вернулся в коридор и принялся готовиться ко сну: разложил поскрипывающее от времени раскладушку, вытащил из шкафа теплое одеяло. После новостей о Гриньке настроение окончательно испортилось. Даже не знаю, что было хуже: неосуществимость планов мести, что вынашивал и лелеял последние дни или удачливость гаденыша. Получается, ты у нас теперь особенный, Гриня? Скоро станешь бегать быстрее ветра и по две страницы текста запоминать? Ну ничего-ничего, когда в следующий раз увидимся, тебе это не поможет, Трусом родился, трусом и умрешь. И ни одна молекула, ни один маркер в мире не способны этого изменить.

На следующее утро подоспела новость – латиняне порезали двух казачков. Казалось бы, привычное дело для поселка, живущего в условиях постоянных разборок. В ответ казачки должны были посадить на ножи двух бразил, исходя из принципа: око за око, зуб за зуб. Но все пошло наперекосяк…

Громом среди ясного неба прозвучало известие о разбойном налете на лавку благовоний, принадлежащую Диего Косте – известному генералу из Фавел. К армии тот не имел ни малейшего отношения, а назывался так из-за иерархии, выстроенной в бразильских трущобах на армейский манер.

Всего генералов было двенадцать – ровно столько же, сколько и учеников у Христа, но в отличии от апостолов эти персонажи ничем хорошим не прославились. Торговля наркотой, грабежи, убийства – вот лишь малый перечень преступлений, совершенных по их прямому приказу. Фавельские генералы не брезговали ничем, даже работорговлей. Ходили слухи, что они переправляли живой товар через Среднюю Азию в Эмираты. Взрослых не трогали, а вот дети ценились, в особенности белокурые девочки, не достигшие половой зрелости – ходовой товар среди арабских шейхов.

Генералов ненавидели и одновременно боялись, пуще стригунов и малажских ватажников, потому последние хоть и зло, но зло известное, взращенное на местной почве. А чего ждать от заокеанских головорезов? Вроде Христа почитают, но как-то не так, не по-человечески. И праздники с нашенскими не совпадают, и крестятся шиворот-навыворот - латиняне, одним словом.

Поэтому, когда малажские грабанули лавку благовоний, народ поначалу обрадовался, а после призадумался. Не слишком ли крутым получился ответ? Нельзя за вырванный клок волос лишать пальцев, а за пару избитых шестерок выносить магазин, еще и принадлежавший столь одиозному генералу.

Плохо, очень плохо… Но что хуже всего, нападение было совершено в серой зоне, служащей своеобразным буфером для противоборствующих сторон. В Сермяжке, где умудрялись договариваться на разных языках, где дети от межрасовых браков считались за норму, и на прилавках рядом с пестреющей тканью латинян соседствовали поделки малажских мастеров. Все вокруг говорили о нейтралитете, забывая, что в случае войны усидеть на двух стульях не получится. Ты или с нами, или против нас - другого не дано. Трудный выбор, в особенности, когда торговля налажена, сын на знойной бразильянке женат, а сосед Луише каждый праздник с bolo de fubá (примечание от автора: кукурузный пирог-кекс) в гости приходит.

Забурлил разнородный котел Сермяжки. Повылазило всякое дерьмо наружу, требуя пустить пришлых на колбасу. Пришлые таковыми себя не считали, поэтому принялись сбиваться в кучи и готовить дома к осаде: обзаводиться оружием и съестными припасами.

- Только бы обошлось без погромов, - вздыхал хозяин пекарни, укладывая в пакет чесночные булочки – все что осталось от утренней выпечки. Нынче хлеб на прилавках не залеживался. Народ в ожидании войны сметал все. Дошло до того, что спичек в магазинах не осталось, а у ворот церкви появилась надпись «свечки не продаем».

Кипел котел, постукивал крышкой… На улицах поселка появились самозванные пророки, пугающие охочий до всяких страстей народ. Дескать и иконы в храме замироточили и безголовую черную курицу на окраине видели - верный знак приближающейся беды, а люди стояли и слушали пооткрывав рты. Когда еще доведётся этакое представление услышать.

Кликуш на рыночной площади хватало с достатком, но хуже всего были агенты-провокаторы от социалистов. Те пользовались любой возможностью, чтобы расшатать и укрепить недоверие к власти среди народных масс. Их изгоняли, их били, но они лезли и лезли, как тараканы на белый свет, требуя революции и свержения царя.

Ой что будет, что будет… Лука Лукич только на первый взгляд казался отшельником, далеким от настоящей жизни. Когда дошло до дела, он первым сообразил, к чему все идет: велел собирать манатки, да переселяться в автомастерскую. Я долго пытался понять, о каких вещах идет речь. Окромя одежды, которую носил, и не было ничего. Как говорится, нищему собраться – только подпоясаться.

- А спать на полу будешь? – поинтересовался бобыль, увидав недоуменное выражение на моем лице. – Или думаешь, отдельный диван выделят?

Я ничего такого не думал, поэтому схватил тяжеленую раскладушку и потащил верхом на спине. Благо тащить было недалеко – дом бобыля вплотную примыкал к зданию автомастерской. Оставалось лишь пересечь двор и зайти с черного хода.

Внутри царило непривычное оживление. Большинство мастеровых решило переждать неспокойные времена на работе. Кто привел семью, кто друзей и знакомых. Спальни оборудовались в машинах, а кому не хватило места – прямо на полу. У ворот организовали постоянное дежурство, а меня, как самого глазастого, отправили на крышу – дозорным.

Работа оказалась легкой, знай себе – сиди и смотри. Мне даже настоящий армейский бинокль выделили. С ним и развлекался, осматривая ближайшие окрестности. Жаль только, с высоты третьего этажа многого не увидишь: лишь окрестные улицы, да крыши соседних домов. Ну еще зеркальные столпы вавилонских многоэтажек, ставших особенно заметными на фоне закатного неба. Интересно, находящиеся внутри небожители знают о том, что творится внизу или опомнятся только, когда поселок полыхнет, затянув верхний город невыносимой гарью?

Среди ночи ко мне заглянул сменщик – вихрастый парень по имени Еремей.

- Чего там? - без особого интереса спросил он. Долго зевал, кутаясь в теплую куртку. Ворчал на плохую погоду, от которой вечно в носу свербит. Я уже думал он обратно уйдет, досыпать остаток ночи. Но тут на крышу заглянул Лука, и парень был вынужден заступить на службу. Взяв протянутый бинокль, нехотя произнес:

- Вали уже.

Я сбежал вниз по лестнице и нырнул в тепло ждущей меня раскладушки - хорошо! А на утро спящее здание автомастерской разбудили истошные вопли. Тут же заплакал младенец на первом этаже, заволновались встревоженные женщины. Вскочив на ноги, я принялся метаться в поисках укромного уголкп, думая, что вот оно – началось. Но по итогу это оказались не погромщики, а мой горе-сменщик, которого в ходе проверки обнаружили спящим на посту. За что и наградили тумаками.

Еремей заметно прихрамывал, когда спускался вниз, а под глазом ярким цветом наливался фингал.

- Где бинокль? – спросил я о насущном.

Еремей лишь зло зыркнул в ответ – мол, а не пойти ли тебе... Я бы пошел, но без оптики путешествие не выглядело таким уж заманчивым. Скучно целый день на крыше торчать.

Бинокль нашелся рядом со спальным местом Еремея. Парень оборудовал его прямо у карниза, натащив толстую стопку картона и одеяло. Дурак-человек, зачем столь явно нарушать дисциплину? Он бы еще подушку приволок вместе с матрасом.

До полудня ничего интересного не происходило. Поселок привычно дремал, а до ушей долетал лишь гул далеких улиц города. Над степью белым маревом стелилась загадочная дымка, напоминая о былых временах, когда жив был дед Пахом. На востоке туман ложился плотнее – сплошным покрывалом, а на западе шел рваными клочками, оставляя большие просветы, сквозь которые проступали комья бурой, не успевшей зацвести земли. Ну ничего, недолго до весны осталось. Пройдет неделя и наполнится воздух ароматами степного разнотравья. Потянуться к солнцу стебли, пойдет гулять ковыль беспокойными волнами под порывами ветра. Застрекочут потревоженные кузнечики, запоют цикады свою песню, столь же вечную, как и сам мир. Уж нет деда Пахома, так любившего слушать их хор по утрам, и бабушки Лизаветы, а они все поют и поют…

Несколько раз на крышу поднимался дядька Степан - старик с густыми усищами, закрученными на гусарский манер. Он считался главным среди мастеровых, поэтому всеми командовал, если не брать в расчет Лукича, и тетку Сафиру – на редкость вредную, и злую повариху. Той сам черт был не указ: вечно со всеми цапалась и ругалась. Мне чуть по шеям не надавала, дармоедом обозвала, стоило попросить лишний кусок ржаного к похлебке. Обидно, честное слово… Какой же я дармоед, ежели занят общественно полезным делом? Службу свою несу исправно, за подходами наблюдаю и в отличии от некоторых на посту не сплю.