Филарет - Патриарх Московский

Въехав за стены кремля позже царской полутысячи, мы долго не знали, где нам спешиться, но подошедший к нам Иван Васильевич, поманил меня пальцем и я, оставив свою лошадку и вещи на попечение Баранова, зашагал вслед за уходящей от меня царской персоной.

Я сначала разозлился резкой перемене ко мне его отношения, а потом, успокоил себя тем, что вот такое оно… э-э-э… царское, мать его Елену Глинскую, величество. Другого нет и не будет. Терпеть, терпеть и терпеть! И смирить гордыню. Смирите гордыню, Миша, подумал я, вдруг вспомнив своё «прошлое» имя. О! Миша! Меня звали — Михаил Иванович! И тут я, почему-то, развеселился.

— Хорошо, что не Мойша Моисеевич, — подумал я.

Было бы в двойне обидно еврею попасть под управление царя, борющегося с «ересью жидовствующих» и уничтожившему в не наступившем пока 1566 году в Полоцке шести тысяч, как писали европейские источники этого времени, жидов.

Мы с царём по семи гранитным ступенькам взошли под навес украшенного золотом и многоцветными, покрытыми глазурью, изразцами царского крыльца, прошли раскрытыми перед нами стражей, дверьми и поднялись по широким ступеням на второй этаж. Пройдя коридором мимо нескольких, охраняемых рындами, дверей, мы остановились возле самых дальних, перед которыми царь несколько замедлился, но в которые вошёл решительно.

— Ах! — услышал я, отстав от царя намеренно на два шага. — Я ждала тебя, Ванюша!

Войдя, и увидев перед собой сидящую в кресле миловидную женщину и стоявшего рядом с ней мальчишку, я остановился.

— Как ты, душа моя? — спросил Иван Васильевич, чуть дрогнувшим голосом.

— Не очень хорошо, Ванюша. Совсем слабая стала, боли головные измучили, сердце словно запутавшаяся в силке птица трепетает, — произнесла царица тихим голосом, сильно смущаясь.

— Врачи английские были?

— Вчера прибыли. Смотрели меня. Говорила я с ними.

— Снова на латыни разговаривали?

— Они всегда либо на ней, либо ещё на каком-то непонятном для толмачей языке говорят.

— Предлагали что выпить?

— Нет, Ванюша. Ой! А это кто с тобой? — спросила царица, словно только заметив меня.

— Это сын брата твоего, Никиты. Фёдором кличут. Он зело грамотный. Говорит, что может распознать болезнь твою.

— Так он же отрок, — удивилась царица. — Никите много сынов Господь дал. Это, какой?

Иван Васильевич оглянулся и посмотрел на меня вопросительно.

— Варвары Ховриной я сын, государыня царица.

— А, старшенький плмянник! Ну подойди-подойди.

Я посмотрел на царя. Тот разрешающе кивнул головой. Подойдя ближе и увидев протянутые ко мне худые дрожащие руки, я мысленно вздрогнул, но шагнув ещё ближе, взяв их в свои ладони и прижал к своему лицу. Из моих глаз потекли слёзы.

— Ну, что ты племянник, что ты? Не плачь Фёдюня. Может я ещё, с Божьей помощью, поправлюсь?

В её словах звучал вопрос.

— Конечно поправишься, матушка-государыня, — сказал я, вытирая слёзы, — только не пей больше никаких лекарств. Пей больше воды и взваров всяких. Перекормили тебя лекарствами. Продрогла, наверное ранее, грудь застудила, а тебя вредными снадобьями заморскими почивали. Они лихоманку отогнали, а кровь отравили. Нет лекарств безвредных. Одно лечим, другое калечим, говорят травознатцы.

— Распознал хворобу, Фёдор, — спросил царь грозно?

— Распознал, государь. Вот прочти.

Я вынул из-за пазухи свёрнутый в несколько раз лист бумаги.

— Что это?

— Я написал, как проявляется отравление ртутью. Сегодня утром написал.

Иван Васильевич прочитал, бросил лист бумаги на пол, топнул по нему ногой и так скрипнул зубами, что мальчишка, стоявший у кресла матери вздрогнул. Он явно боялся отца.

Крутанувшись вокруг своей оси на одном месте, царь сделал шаг и упал на колени перед женой, бросив свою голову ей на колени.

— Ну, что ты, что ты, Ванюша? Вон, Федюня говорит, что я поправлюсь. Ты сказал, ничего не пить, кроме воды… И всё?

Государь обернул на меня заплаканное лицо и посмотрел на меня с такой надеждой, что я, чуть разведя руки в сторону, только и смог произнести:

— Можно уголь древесный… Тот что у кузнецов… Он многие яды из кишок выводит… Он даже ткани отбеливает.

— Но прежний лекарь оставил порошки.

— И ты, государыня, продолжаешь их пить?