Филарет - Патриарх Московский

Глава 14

— Вот земщину вводим. Трудно идёт, медленно. Продолжают князья да бояре обирать люд, мешают жить по-новому. Разбойничать начали на дорогах. Соляные обозы грабят. А губным старостам не подчиняются.

Я молча слушал.

— Что мне с ними делать? Знаю ведь, что многие бежать в Литву настроились. Что делать?

— Ты меня спрашиваешь, государь?

Царь кивнул.

— Тех, кто бежит, — ловить и на кол сажать. Семьи и дворню не бить. Люди — пчёлы твои, государь. Вылетели из колоды, так поймать их надо и в другую колоду пересадить. Земель много неосвоенных. Взять, хотя бы по реке Воронеж, да на Дону. Пусть там городки и засечную полосу строят. На Туле железо роют.

— В полон их там заберут, — вздохнул царь.

— Крымский полон и литовские почести — две большие разницы.

— А ты откуда знаешь про железо под Тулой? Грек рассказал? — царь усмехнулся.

— Слышал где-то, — пожал плечами я. — Больше переселяй туда людей. С захваченных западных земель переселяй. Возьми те земли в опричнину. Сам ими владей и управляй.

— Как-кую, опричнину? — нахмурился царь, явно насторожившись.

— Ну ведь эти земли — Слобода — когда-то были опричными землями отца твоего — царя Василия и Елены Глинской. Управляли они ими так как хотели. Вон сколько чего понастроили. А ты, государь, сам сказал, что для твоих нововведений нужно много денег, поэтому и перемести часть «пчёл» в другой домик с другими правилами. Слабые земли оставь земщине и ненадёжным боярам, а богатые возьми под свою руку и посади на них своих пчёл. Тьфу! Людей! Ты же сам это говорил про Строгановские земли: соль и серебро.

— Тихо ты! — царь приставил палец к губам и осмотрелся. — Это слово даже молвить не смей!

— Я тихо.

— Они по губам читают.

— Понятно. Так от того и слово такое на ум пришло: «опричные земли». Другие значит.

— Пчелиные домики, говоришь? И пусть стоят рядом?

Царь посмотрел на мой очень даже симпатичный, свежевыструганный пчелиный улик.

— Так это же ещё придумать надо его! Тебе вон пришло на ум, как строить, а мне пока не пришло. Что хочу от пчёл — знаю, а как к этому прийти, не знаю. Не хватает денег.

— Оно само в голову постучится. Господь вразумит.

— И то так, — согласился государь и, приобняв меня за плечи, увлёк за собой в сторону строящегося длинного многоэтажного здания.

Мы прошли мимо него. Иван Васильевич спросил: «когда крышу покроют?». Данила Романович ответил в конце лета. Государь поднял «руки горе», словно взывая к всевышнему, а я отлип от Ивана Васильевича и потихоньку отстал, не желая присутствовать при взрослом разговоре. Группа «ответственных работников» тоже попыталась отстать, но царь-государь начал расспрашивать то одного из них, то другого, и им пришлось держаться к нему, как можно ближе. Из вопросов мне стало понятно, что это главы местных дворцовых «палат», «приказов», «изб» и всего остального дворцового управленческого аппарата и я напряг уши.

Царь распекал главу ямчужного[18] стола за то, что тот не уберёг мастера-фрязина, когда мне послышалось, что упоминаются Строгановы. Сочетание слов селитра и Строгановы, мне показалось странным. Прислушавшись, я понял, что их роль в процессе получения селитры и изготовлении пороха почему-то существенная. Кое-что о производстве пороха мой «спящий демон», видимо, знал, потому что сразу начал выдавать всевозможные рекомендации. Мне порох был не интересен, и я, отодвинув «демона» подальше, просто продолжил напрягать уши. Тут царь произнёс латинское слово «лабараториум», а следом русское слово «стекло» и, повернувшись к уже построенному полутороэтажному зданию, махнул в его сторону рукой, и я встал в «стойку».

— Да ты судья, или кто? — вдруг повысил голос царь. — Был у фрязина подмастерье, где он?

— Сбежал, великий государь. Прикинулся, говорят, иноком, и сбежал.

— Да, что ж такое? Куда не кинь, всюду клин! Данила Романович, ты воевода… Почему у тебя люд через ворота ходит без спросу?

— Это надо судью стрелецкого приказа спросить, — шмыгнув носом, как дитя малое, сказал воевода и главный дворецкий.

— Ну, так спроси! — Вскрикнул царь и повернулся к «пороходелу». — А ты, сучий сын, где хочешь, а мастера ямчужного найди. Нам здесь порох нужен.

— Где ж я такого мастера найду. Он ведь ямчуг из Строгановской соли выпаривал.

— Значит сам в Ватикан езжай и проси другого мастера!

— Этот подмастерье с англичанами якшался. С ними и уехал вслед за вами. Провели расследование… На заставе его видели, — сказал дядька Василий. — Прости, государь, не углядел.

Царь посмотрел на него и сплюнул.

— Что мне от твоего: «Прости⁈». Чтоб вам всем пусто было! Работнички!

— Да я-то причём, государь? — возопил глава ямчужного стола. — Он ведь сам преставился, фрязин-то. По зиме ещё заболел горлом. Потом поправился. Свои порошки пил. А тут, перед приездом твоим, хрипеть стал и сгорел за два дня. Лекарей-то у нас нет, а попы к ворожеям и травознатцам обращаться не дают. Епитимьей грозят.

— И этого отравили! — сказал царь, матюгнулся, снова в сердцах сплюнул и решительно зашагал дальше. Я же уверенно направился к ямчужной избе. Или пороховой? Пока ещё не разобрался.

Здание оказалось запертым на висячие замки. Оно имело два двухдверных входа: один через невысокое крыльцо, другой в нижний этаж. Оба этажа имели хоть и узкие, но стеклянные и вполне себе прозрачные бесцветные окна. Я попытался, однако что-то разглядеть через них у меня не получилось. Подёргав замки и поняв тщетность попыток попасть вовнутрь, я побежал во дворец. Надо было кормить царицу.

Сервировав блюда и позволив слугам забрать разносы, я направился вслед за ними и, естественно, в царицыной трапезной увидел Ивана Васильевича. Царица сидела по левую руку от царя, царевич по правую. Когда царь отсутствовал, его кресло пустовало.

Кроме моего «лечебного меню» на столе присутствовали и другие «яства». Для разнообразия. Рис я варил на разных бульонах и взварах, добавлял ягоды и сухофрукты, даже смешивал с другими крупами, например с гречкой, и к нему привыкнуть было невозможно. Я мог приготовить его минимум двумястами разными способами. Так же, как и другие крупы. С отварными говядиной и курицей я тоже «изгалялся» разным образом, делая из них и жаркое, и котлеты, и… Да чего только нельзя сделать с хорошими продуктами. А главное — соусы. Их я наварил несметное множество и забил ими почти все свои холодильные шкафы.

Царь и царица обедали чинно. Царевич то и дело подмигивал мне и строил крепости из каши. Я, как обычно, сидел в уголке и наблюдал за царицей. В её симптоматике за семь дней ничего не изменилось, да и не могло измениться, однако контроль за руками у царицы улучшился. И всё благодаря китайской гимнастике.

Судя по всему, царь с царицей провели эту ночь вместе и к обоюдному удовлетворению. Это я понял по то и дело бросаемых Анастасией взглядов на Ивана Васильевича и лёгкой улыбке на её устах во время приёма пищи. Царь же, наоборот, был строг, но настроение у него не испортилось, даже после общения с членами правительства. Он тоже, но значительно реже, бросал на царицу свой взор и его лицо в этот момент становилось мягче.

После трапезы царь откинулся на спинку кресла и, тихонько рыгнув в полотенце и перекрестив рот, сказал:

— Удивляться я уже перестаю, Фёдор. Думал, что царица нахваливает тебя, чтобы утешить меня, но теперь сам вижу, что и в приготовлении яств ты зело горазд. Но боюсь, что ты сожжёшь дворец своей печью. Да и заставишь ты свою камору вскорости сундуками со льдом, кои текут, и вода с них протекает сквозь пол вниз на первый ярус. Надо тебе перебираться в отдельный терем.

Я молча слушал.

— Что скажешь? Согласен?

— Согласен, государь. Не дело поганить царские палаты готовкой еды, но у меня не было другого выхода. Надо было для царицы готовить особую еду. Объяснять твоим поварам, как надо варить, было некогда, да и тягостно. Не воспринимали они меня за ровню. Отказывать не отказывали, но делали вид, что не понимают. Теперь, увидев, что моя еда не хуже их, сами пришли и спросили, как я готовлю. Думаю, что сейчас они и сами справятся. Так что, варить еду я в твоих палатах прекращу.

— А сыр? — усмехнулся царь.

Я развёл руками. Сыр (обычный) сегодня присутствовал на царском обеденном столе, удивив и царицу, и царевича своим вкусом и твёрдостью.

— Сыр варить надо и для этого нужны большие печи, чаны, холодильник и склады. Если строить под сыроварню дом, то я нарисую чертёж.

— Нарисуй-нарисуй, — сказал, улыбаясь царь. — А пока перебирайся в ямчужную избу. Всё равно мы мастера-алхимика не скоро найдём. Да и найдём ли когда? Ключи у судьи Гаврилы возьми. Истопники и прислуга там есть.

— Там жил кто-то?

— Жил мастер-ямчужник, да отравили его. Помер. А подручный сбежал. Так что, ты один там хозяйничать будешь. В подвале тот алхимик разные зелья варил. Соль, что Строгановы возят, переваривал в ямчугу.

— Простую соль переваривает в ямчугу? — удивился я.

— Не простую. На простой соли сверху лежит тот же ямчуг, что в ямах собирают да амбарах варят, но плохой. Его с поташем смешивают, тогда он порох добрый даёт, а так, ежели смешать с серой и углем, мокнет быстро.

Вот оно что, подумал я, припоминая подсказки «демона». Они тут натриевую селитру переделывают в калиевую! Очень интересно! Не знал, что так на Руси делали порох! Читал только про способ получения селитры из отхожих ям.

— Ты там осторожно. Не перепутай «белую соль» с обычной. В еду не брось. Сильно худого не будет. С нею хорошо капусту квасить, стоит и не закисает долго, а для еды она дрянь.

— Я могу, государь, сейчас пойти посмотреть терем свой?

— Иди, смотри, только ключи возьми. Гаврила Кузьмич на первом ярусе обитает. Я говорил ему.

— Могу уйти? А то он отдыхать заляжет.

— А ты, значит, не заляжешь? — хмыкнул царь.

— Дел много, — скривился я. — Если сейчас залечь, можно до вечерних колоколов проспать.

— Ну-ну, — усмехнулся Иван Васильевич. — Устои рушишь? Ступай!

Он махнул на меня рукой.

— Спасибо, за обед, Фёдор.

— На здоровье, государь, — сказал я и, поклонившись, вышел.

Гаврила Кузмич видел, как меня по отечески обнимал государь, а потому отнёсся ко мне очень благожелательно. Он, конечно, очень важничал передо мной и дул свои полные щёки, раскрасневшиеся от обильного разговения, но отдал ключи с искренней радостью и со словами: «Владейте, Фёдор Никитич».

Кремль вымер и я позволил себе добежать до своего нового дома, перепрыгивая ямы и бугры, не встретив ни одного встречного-поперечного. Только возле самой избы я притормозил. Обойдя вокруг, я посчитал шаги: по фасаду шестьдесят четыре, по торцу — пятьдесят восемь.

С волнением открыв замок первого этажа и войдя во внутрь, я прошёл по небольшому коридору с двумя дверями по обе стороны. Открыв правую я увидел проходную комнату, а в ней прямо ещё дверь. Справа имелись узкие прозрачные окна. Угловая комната имела дверь на левой стене. Далее шли три тоже проходные комнаты, оканчивающиеся санузлом: отхожим местом, и мыльней, имевшей выход в большой почти квадратный зал с четырьмя колоннами.