Филарет - Патриарх Московский

Глава 25

— Тебя поставить над тайной сыскной службой? Не молод ты для сыска? Сыск — справа серьёзная. В ней и губной избе место и пыточной. Или ты думаешь, что человек, как лягуха? Не-е-е… Он не безмолвствует. Лягухам я и сам животы вспарывал в детстве. Не-е-е-т. С людишками труднее. Жалобнее они. Так прикинется овцой, что и не подумаешь, что измышлял злонамеренное. А на дыбе попрыгаешь и такое споёт, что уши завернутся. Стольких выдаст! А другие — других. Почитать бы тебе книги пыточные, что людишки рассказывают… Разуверился бы ты, Федюня, во всём роде человеческом.

Иван Васильевич. Тяжко вздохнул.

— И я тебе о том говорю, государь, что не кем управлять будет, ежели всех татей на убой пустить. С кем-то и поговорить по душам достаточно будет. А кого-то в ссылку за Урал сослать. К Едигеру…

— К Едигеру? Так они там соберутся и на Москву нападут.

— Нападут! Обязательно нападут! А для того в Перми твоя рать должна стоять.

И, поняв, что не нарочно получились стихи, добавил:

— Ядрёна мать!

Царь от такой матерщины оглянулся на спящую царицу.

— Ты чего это взъярился⁈ По матушке ругаешься⁈

— Рифма.

Царь отмахнулся.

— Всё тебя уносит к бесам! Рифма какая-то…

Иван Васильевич вздохнул.

— Не могу я не пойти на Полоцк. Всем сказал. И родичи твои жаждут…

— Родичам моим, лишь бы их имущество в Новгороде свеи или полочяне не тронули. А за то, чтобы идтина Полоцк, они с Шуйскими сговорились. Слышал я, как с отцом моим отец мачехи говорил.

— Александр Борисович, что ли? Шуйский? Ах ты ж… А ты говоришь твоих родичей привечай! И что он просил?

— Просил отца поговорить с царицей, чтобы та упросила тебя пойти войной на Литву.

— Давно сие было?

— Давно, государь. Я только-только на отцовскую половину перешёл. Уши грел на взрослых разговорах.

— Три года назад? В шестьдесят третьем году[22]? Вот и уговорили они меня тогда, паразиты! И сейчас продолжают. Получается, что прав Адашев? Надо от остатков Орды беречься?

— Так, государь. На западе всё понятно. Врагов много и все очень сильные. Весь запад против тебя. А почему?

— Знамо почему, — усмехнулся царь. — Лес и рухлядь мягкая их интересуют и другие, как ты их зовёшь, ресурсы.

— Да, государь. И в том числе и богатства Урал-камня, и зауралья. Строгановы туда хорошие дороги пробили, после походов воевод прадеда твоего Великого Князя Ивана Васильевича. Ведь он первый направил за Урал-камень отряды воевать Югорию. Полвека назад! И завоевали! Так сейчас-то что тебе мешает идти по стопам предков в ту сторону?

— Великий Новгород колеблется, — неуверенно проговорил Иван Васильевич.

Я вздохнул.

— Новгороду мало надо. Возьми под себя торговую часть города, причём, посади там собирать подати и информацию о заговорах жида, и Новгород твой.

— Жида собирать подати⁈ — откровенно раскрыл рот Иван Васильевич. — Какого жида? Изгнал я жидов. И из Новгорода изгнал, и из Москвы. Они же ересь свою и в Москву протащили. Скольких епископов и попов соблазнили.

Я вздохнул.

— То было давно. Еще при деде твоём… И то были христиане-еретики. Они хулили попов и церковь, а я говорю о простых жидах, что не верят в Христа, а верят в единого Бога. Ты же не гонишь Магометян, а они тоже в Бога-Христа не верят.

— Они деньги в рост дают.

Я пожал плечами.

— И монастыри деньги в рост дают. Сам видел, как на торжище монах торговал ссудами. «Кто больше в рост возьмёт!» — кричал. Мне ещё тогда показалось, не в рост, а в рот.

— Тьфу на тебя, малолетний охальник! — рассмеялся государь. — И вправду, царицу от тебя надо подальше держать.

— Ты что подумал такое, государь⁈ Фу-фу-фу! — я вроде как обиделся.

— Про жидов я знаю. Писал как-то Сигизмунду Августу ещё десять лет назад про то, что его купцов-жидов видеть не желаю, ибо, как ты говоришь: «Пользы от них, кроме вреда, никакой».

Царь засмеялся вставленной в лад шутке.

— Так то купцов-жидов, а то собирателей подати. Они всю душу с новгородцев вытрясут, а подати до копеечки соберут, ибо будут жить с процента и под страхом, что ты их отдашь на растерзание купцам.

Иван Васильевич призадумался, а я пока повытаскивал иглы и пробудил царицу.

— И ещё, — оборотился я к царю. — С тех пор много воды утекло и англичане сегодня получили столько привилегий и льгот, что никакому купцу не снилось, а уж они-то вреднее намного больше, нежели жиды.

— Так от них и пользы много…

— От жидов пользы не меньше будет.

— Да, где же я тебе жида в Московии найду? Выписывать, что ли у Сигизмунда?

— Да, я тебя умоляю, государь! Думаешь в Московской Немецкой Слободе живут немцы?

— А кто? — удивился царь.

— Я уверен, что там половина жидов, а скорее всего они все жиды. Их язык очень похож на немецкий. И ещё… Жидам сделать вид, что он христианин, как два пальца обос… э-э-э… Ну, ты понял! Хочешь, сделаем облаву в субботу и посмотришь. На Яузе-реке ты разрешил строиться пленным немцам. Думаешь там нет жидов? Только присмотреться, кто не работает в субботу, и всё сразу станет ясно. Хочешь, я тебе найду жидов? Ты только кинь клич, что разрешаешь жидам свою веру чтить и посмотришь, сколько «добропорядочных христиан» окажутся жидами.

Я подошёл к нему ближе и резко, выставив вперёд руки с согнутыми, как клыки волков пальцами, сделал «р-р-р». Иван Васильевич испуганно дёрнулся от меня, а я улыбнулся.

— Получилось! — сказал я довольно. — Отыграл-отыграл!

— Тьфу на тебя! Напугал! — воскликнул и рассмеялся государь. — Подловил, шельмец! С меня копейка.

— Что это вы про жидов вдруг заговорили? — спросила царица. — Не нужны они нам. Они кровь младенцев пьют.

Я распахнул глаза и раскрыл рот.

— Чего? Это кто сказал?

— Митрополит Макарий говорил, — тихо сказала, потупив глаза Анастасия.

Я оглянулся на Ивана Васильевича и развел руки в сторону.

— Конечно! Кровь пьют, людей живьём едят. А Макарий чист, как солнышко? На соборе десять лет назад запретили монастырям деньги в рост давать, но те так и продолжают давать, аж на 'пять шестой'[23]. И земли вроде как не покупают, а в дар берут. Хотя запретил ты им!

Царь нахмурился. Потом вдруг глубоко задышал и стал рьяно растирать уши.

— Всё-всё-всё, государь-батюшка. Молчу-молчу-молчу… Ухожу-ухожу-ухожу…

— Посиди… — Проговорил царь. — А то вдруг мне опять худо будет?

Я сел и, виновато вздохнув, начал читать сказку Пушкина:

— У Лукоморья дуб зелёный,
златая цепь на дубе том
и днём и ночью кот учёный
всё ходит по цепи кругом.
Пойдёт направо — песнь заводит,
налево — сказку говорит…
Там чудеса, там леший бродит,
русалка на ветвях сидит.

У Ивана Васильевича от удивления начал приоткрываться рот, словно он действительно увидел русалку на ветвях. А я продолжал. Мне надо было успокоить ситуацию.

Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей;
Избушка там на курьих ножках
Стоит без окон, без дверей;
Там лес и дол видений полны;
Там о заре прихлынут волны
На брег песчаный и пустой,
И тридцать витязей прекрасных
Чредой из вод выходят ясных,
И с ними дядька их морской;
Там королевич мимоходом
Пленяет грозного царя;
Там в облаках перед народом
Через леса, через моря
Колдун несет богатыря;
В темнице там царевна тужит,
А бурый волк ей верно служит;
Там ступа с Бабою Ягой
Идет, бредет сама собой;
Там царь Кащей над златом чахнет;
Там русский дух… там Русью пахнет!

— Ты это чего? — спросил меня царь-государь. — Тоже кровь, или что иное в голову ударило?

— Сказка на ум пришла. Вот и придумал. Царица сказала про кровь младенцев, а мне навеяло про Бабу Ягу, Кащея… У-у-у-у…

Я снова поднял руки со скрюченными пальцами

— Страшно⁈

— Тьфу на тебя, — усмехнулся царь. — Всю слюну на тебя сегодня потратил, а ты говорил, что плеваться — вредно для здоровья.

— Вредно для здоровья, но полезно для нервов, — улыбнулся я.

— Для чего?

— Сосуды такие в голове и во всём теле. Всё хорошо? Ну и хорошо! Пошёл я.

И я пошёл.