Филарет - Патриарх Московский

Глава 28

Так, что про дочерей Темрюка?

— Салтан-Кул уже подходил с предложением послать сватов. Вон он с моим знаменем едет.

Царь показал на статного молодого воина, едущего верхом на вороном жеребце и поддерживающего полутораметровый шток с длинным прямым и скошенным вверх полотнищем, в центре которого изображался Спаситель, а на скосе — Ангел на крылатом коне.

— Одна у него сестра не замужняя осталась, самая младшая. Ей пятнадцать сейчас. Старшую Бек-Булат за себя взял ещё десять лет назад. Она ему одних сыновей рожала, да мало кто из них выжил. Вот и мои выживут ли?

— Чьи? Её, или Анастасии?

Царь снова нахмурился. Что-то расстраиваю я его часто…

— Настины.

— Выживут, — уверенно сказал я. — Тебя переживут.

— А мне сколько жить? — вдруг спросил он, глядя в снежную даль и, вроде, как бы, не обращаясь ко мне конкретно.

— Ещё двадцать пять лет проживёшь, — сказал я.

— Значит, успею увидеть, как наследники вырастут?

— Успеешь, — подтвердил я и вздохнул.

— Чего вздыхаешь, провидец? — скривившись, спросил он. — Тяжка твоя доля?

— Тяжка, государь-батюшка.

— А я сразу тебя понял, Федюня. Понял, что ты видишь то, что другим не дано — будущее. А знаешь, как понял?

Он смотрел на меня пристально-пристально, словно пытался проникнуть взглядом своих тёмно-серых сейчас глаз в мою суть. День был солнечный и глаза уставали от отражённых от снега лучей дневного светила. Но мне хотелось их закрыть не от солнца, а от напряжённого взгляда собеседника. Я кивнул.

— Потому, что ты точно знал, когда царица умрёт! И это не из-за предсказания волхвов. Ты сам знал «когда», и был рад, что Настя пережила этот день! Но потом я увидел твоё страдание, когда ты понял, что спасти её не сможешь и горе, когда это всё произошло. Я почувствовал это горе. Не страх передо мной, а горе. Страха у тебя не было. Ты сам шёл на заклание. Как Ной шёл на заклание своего сына, обещанного Богу. И этого я не забуду никогда. Ведь я хотел убить тебя, когда просил подойти. И ты знал это! Но подошёл. Знал ведь?

— Знал, государь.

— И я теперь знаю, что ты знал, что я не убью тебя. Знал ведь?

Помолчав и обдумав ответ, я сказал:

— Предполагал, но полной уверенности не было. Будущее можно изменить. Я очень боялся.

— Иисус тоже знал, что воскреснет, но полной уверенности у него тоже не было, и он тоже боялся.

— Я не мессия и даже не пророк, государь, и тем более не Господь Бог. Я простой человек, которому открыто чуть-чуть больше, чем другим. Чуть-чуть, государь. Всего лишь чуть-чуть больше. И тогда… Я очень боялся, потому что подвёл тебя и у тебя было право меня убить.

— Не думаю, что ты подвёл меня. Раз так случилось, значит так угодно Богу, а значит так угодно мне. Ты же понимаешь, что браки правителей, это игра. Игра, подобная шахматам. И, как не печально это признавать, все мы фигуры на этой доске. И не я играю вами, а Бог играет моими руками, ибо нет у него иных рук.

— Все мы руки Бога, — поправил я, — но гордыня есть, говорить сие.

— И снова верно сказал, — вздохнул и покивал головой царь, о чём-то задумавшись.

Мы надолго замолчали и меня уже стало клонить в сон, когда до меня вдруг «дошло», что государь уже сделал выбор будущей жены. Открыв глаза, я обернулся и посмотрел на горделиво ехавшего сразу за повозкой с гробом Анастасии сына Темрюка Салтан-Кула и на трепещущее над его головой знамя с изображением Спасителя и Ангела.

— «Ну и ладно», — подумал я и бросил взгляд на прикрывшего веки Ивана Васильевича. — 'Пусть будет так, как было. Э-э-э… Или пусть будет так, как будет? Э-э-эх! Казуистика, млять!

— Что, понял всё? — вдруг спросил царь-государь, не раскрывая глаз и удовлетворённо вздохнул. — Значит правильно Темрюковну выбрал?

— Ха! — вырвался у меня восхищённый возглас. — Ну, ты и хитёр-бобёр, государь. Как поймал меня!

— Да, кто тебя ловил? Сам, как стерлядь на красную тряпку на крючке поймался и теперь дергаешься. Так, правильно? — повысил он голос.

— Правильно или неправильно, того не ведаю, но что так было когда-то — это правда.

— Ну и как она?

— В общем сказать, то не плохо. Но может не надо тебе знать всё. Вдруг поменяешь что, и всё не так пойдёт? Давай, лучше потом тебе скажу? Пусть всё своим чередом идёт. Я тебя и так от Ягелонки отговорил, и теперь Бог знает, как оно дальше будет?

— Ничего ты меня от Ягелонки не отговорил. Пошлём сватов к Сигизмунду Августу обязательно. Пусть он мне откажет! Я ему яйца-то откручу! Чем не повод для войны? А заодно и твои предсказания проверим. За кого, говоришь, она замуж выйдет?

— Да не говорю я ничего, — сказал и тихо, и, чтобы никто не слышал, рассмеялся.

— А ты скажи-скажи, — настаивал царь.

Я, восхищаясь, покачал головой и сдался.

— За Юхана — князя Финляндского — брата Эрика — короля Шведов.

— Не князя, а герцога, — поправил Иван Васильевич задумчиво, — это у них почти король, но это не столь важно… И что он получил в приданое? Ливонию?

— Частично, — продолжал я «колоться». — Семь замков в Ливонии.

— Ха! — он, что стал вассалом Сигизмунда?

— Станет, государь.

— Эрик ему голову оторвёт.

— Так и будет, но не оторвёт, а посадит в темницу на четыре года.

— Интересно ка-а-ак… Может ещё, что расскажешь?

— А может не надо? Эти знания не влияют на твою политику.

— Что такое «политика»?

— Политес — отношения между царями.

— Понятно. Расскажи про Юхансона и Ягелонку.

— Давай потом, а?

Царь посмотрел на меня сурово.

— Не уж-то на дыбу хочешь? Я с чародеями, которые не хотят говорить, поступаю просто. Пятки поджигаю. А ты мне и точки болевые показал…

Я вздохнул.

— На дыбу я не хочу. Что ждать от тебя знаю так же хорошо, как и будущее. Поэтом скрывать от тебя ничего не буду. Просто ты можешь изменить настоящее и тогда может измениться будущее, и я не смогу быть тебе полезным. Я…

— Будущее нельзя изменить, — покрутил головой царь. — Смерть царицы это подтвердила.

— Ты не прав, государь. Анастасия должна была умереть девятого августа, а умерла четырнадцатого ноября. А ежели бы я начал лечить её раньше, могла бы вообще выжить, и ли умереть так поздно, что твоя Темрюковна вышла бы за кого-нибудь замуж. И тогда конец. Я уже сейчас сразу вижу всё будущее, касающееся моей жизни, государь. Моей жизни и жизней окружающих меня людей, — соврал я. — Словно я уже жил её когда-то. А если что-то изменится, то всё! Домик разрушится. Как тот, что мы строили из игральных карт.

— Ладно, — махнул на меня рукой царь. — Рассказывай, что ожидает меня сейчас.

— Не всё будущее доступно мне, государь. Я не ворожея и не могу узнать, что будет сегодня или завтра.

— А! Ну, тебя! — снова раздражённо махнул на меня рукой он и, закрыв глаза, прилёг на подушку и замер.

— Давай я тебе, лучше, расскажу про то, что будет с твоими землями в Сибири.

Царь помолчал, потом спросил:

— Я Полоцк-то хоть возьму?

— Возьмешь, но тебе придётся очень сильно постараться, и ты можешь положить там, я тебе уже говорил, около шестидесяти тысяч крестьян и около двенадцати тысяч воинов. Брать крепости можно по-разному. Подскажи, когда Казань брали, долго стояли, пока не привезли немца, который сделал подкопы и взорвал стены? Или то — неверная правда?

— Как это, — удивился царь, — неверная правда?

— Понимаешь, то, что касается меня и моей жизни, я знаю точно, а то, что знаю о других — это чьи-то рассказы или читанное из книг. А это может быть неверная правда.

— Странный ты! Тут правда, тут неправда, тут помню, тут не помню. Ты — точно не волхв. Те тоже туман напускают, но не сознаются, что это туман. А ты… Не понимаю я тебя.

Я хмыкнул.

— А представь, как я себя не понимаю. Живу себе, живу, и, вдруг, начинаю думать, что знаю будущее. Вот ты бы себе поверил?

Царь хмыкнул и покрутил головой.

— Было у меня такое, когда меня повенчали на царство. Я уже рассказывал, как меня тогда «пёрло» наверх. Не знаю, что это было, но я просто улетал на небеса, когда меня окуривали ладаном.

— Есть такие дымы, с которых можно очень далеко улететь, но не на небо, это точно…

— Да знаю я! Тогда я был совсем юн. Потом только узнал, что меня маком окуривали и коноплёй персидской. Дым у неё совсем другой, нежели у нашей.

— Хуже то, что человек привыкает к такому дыму и уже не может без него.

— Я запретил ввозить ту коноплю. А церковников тех в монастыри сослал. Ладно, сказывай про Сибирь.

— Про Сибирь я знаю немного, государь. Главное, что я знаю, это то, что за Урал-камнем лежат земли на тысячи вёрст до Восточного моря-океана. Океан тот так широк, что плыть до его края нужно столько, сколько ехать посуху до края Сибирской земли. Но если подойти к берегу океана на севере, то там будет пролив, который можно перейти зимой по льду. А через тот пролив лежит большая-большая земля. На ту землю, называемую Америкой, аж сто лет тому назад приплыли испанцы и уже сто лет отбирают у тамошнего населения золото.

— Это я слышал от фрязинов. Да и послы наши карты привозили. Та земля слишком далека.

— Так она и сама так велика, что даже до Сибири достаёт.

— То есть, ты хочешь сказать, что с нашей стороны можно попасть посуху туда, куда приплыли Испанцы?

— Да, государь. Но идти придётся очень долго, ибо земли Сибири огромны и населены разными очень воинственными народами.

— А северным морем туда есть путь? Англичане всё ищут, да найти не могут.

— Путь морем есть, но почти всегда закрыт плавающим льдом, что пройти им возможности нет. Лучше бить дороги посуху и по рекам. Вон, до Урал-камня же пробили. И со стороны Перми, и со стороны Казани. За месяц можно легко добраться. Но и той земли, что уже под твоей рукой так много, что удержать её трудно. Про Эдигера я уже говорил. Не удержится он в правителях, а Кучум сначала признает твою власть, но как почует, что ты слаб, не только перестанет платить ясак, но и начнёт разорять твои городки и прииски. А там, как мы уже знаем, есть серебро. А ещё там есть золото.

Царь, до сих пор лежавший с закрытыми глазами, открыл их и уставился на меня.

— Где там золото?

— Где точно, сказать не могу. Знаю только, что это не со стороны Перми, а гораздо южнее. Где-то, в верховьях реки Самарки и её притоков. Это на самых южных отрогах Урал-камня. На Самарке очень хорошие земли для вспашки полей. Ногайцы, конечно, будут против, но земли, хотя бы по над рекой, надо выкупать. И тут я хочу тебе напомнить про жидов. Они — самые лучшие управляющие. Отдай в аренду им земли, и они сами всё на этой земле наладят. Пригонят работный люд, наберут войско и будут защищать эти земли.

— Что такое аренда?

— Временное право пользования.

— Не хочу с жидами возиться. Хочешь — сам с ними якшайся[28].

— Зря ты, государь. Они такие же люди, как и все вокруг тебя. Они нисколько не хуже поляков, которые на половину жиды, фрязинов, которые на три пятых — жиды, крымчаков — которые на четыре пятых — жиды. Вокруг, государь, очень много жидов. Только ты их, почему-то, не замечаешь. Думаешь твои Глинские не жиды в третьем поколении? А твоя бабка Софья? Греки почти все — жиды. Мать киевского князя Владимира — была дочерью крымчакского кагана. За что тебе их не любить? За то, что не верят в Иисуса? Так у тебя на Руси, особенно в Сибири, больше половины даже не крещёные. А те, кто покрестились, носят жертвы своим богам. Покрестились они, но суть их не меняется. И не изменится.