Конторщица-3

Глава 12

А через два дня пришло письмо от «демонической» Олечки.

Но лучше расскажу всё по порядку.

В общем, приезжаю я в город (всё ещё на электричке, итить её! Ведь права выдадут лишь на следующей неделе). Время — всего-то шесть утра с небольшим хвостиком. Логично, что я сразу направилась домой, на Ворошилова: сейчас попью кофе, наведу марафет, а возможно и подремать полчасика ещё успею. Как раз небольшой такой релакс перед работой у меня получится.

На лавочке у подъезда по обыкновению несли боевое дежурство соседки — старушки-веселушки Клавдия Пантелеймоновна (та, что подарила мне когда-то на новоселье горшок с вонючей гортензией, в которой Римма Марковна души не чаяла и не позволяла мне её выбросить) и Марфа Иннокентьевна.

— Лида! — обрадовались они мне. И даже о семечках забыли.

Я поздоровалась. После обмена любезностями и выяснения ряда подробностей о том, как проходит дачный отдых у Риммы Марковны и Норы Георгиевны, какие платья они там носят, тщательно сравнив какие цены на молоко и овощи в Малинках и у нас, и прочие, не менее важные и необходимые в хозяйстве вещи, Клавдия Пантелеймоновна сообщила трагическим голосом:

— Лида, вчера тебя ждала какая-то женщина. Долго.

— Ага. Сидела тут на лавочке, — поддакнула Марфа Иннокентьевна.

— Что за женщина? — нахмурилась я (ненавижу вот такие вот сюрпризы. Жизнь показала, что это всё как-то нехорошо заканчивается. Для меня, по крайней мере).

— Ну, такая она… не наша… не советская… — задумалась Клавдия Пантелеймоновна и сделала неопределённый жест рукой, — фифа такая. Вся в импортной одежде и очки большущие и чёрные, прости господи.

— А клипсы-то какие, с перьями! Срамота одна, — добавила Марфа Иннокентьевна осуждающим голосом и максимально незаметным жестом мелко перекрестилась.

Я про себя хмыкнула. Вспомнила, как в мои времена ходил анекдот о Наташе, которая всегда здоровалась с бабушками у подъезда и поэтому считалась у них самой вежливой проституткой.

— А что она хотела? — спросила я, пряча улыбку.

— Тебя увидеть, — пояснила Клавдия Пантелеймоновна, — а больше ничего выяснить не удалось.

— Ну, и ладно, — пожала плечами я и пошла домой. Решила не ломать голову, мало ли кому что от меня надо. Если сильно надо будет — найдёт.

В конторе депо «Монорельс» весь день была суета как обычно. Рабочую размеренность нарушил лишь небольшой инцидент со Щукой. Она, по обыкновению, вошла ко мне в кабинет без стука, «чеканным кавалерийским шагом». В открытой двери с жадным любопытством маячили Лактюшкина, Акимовна и Швабра.

— Лидия Степановна! — с кривоватой улыбкой Джокера выплюнула моё имя Щука. — У нас все показатели за этот месяц упали. А вот при Иване Аркадьевиче такого никогда не было!

При этом вид у неё был как у человека, попавшего в сад с райскими гуриями. Остальные коллеги с алчным интересом прислушивались к разговору (ох, чую, сейчас шепотки поползут по конторе).

— Прям все? — уточнила я с деланным равнодушием. — Или, как обычно, только в вашем подразделении, Капитолина Сидоровна?

Лицо у Щуки перекосило:

— Что вы хотите сказать?!

— Ну, я же когда-то у вас работала, — с невинным видом ответила я, перекладывая папки. — И прекрасно помню, как вы частенько в конце месяца завышали статистику.

Щука покраснела, воровато оглянулась на остальных, не слышат ли, но главный вопрос таки задала, причём отчётливо громко:

— Так что теперь делать, Лидия Степановна? Опять завышать?

— А это разве я должна за вас думать? — изумилась я и даже бросила перебирать документы. — У вас есть два варианта, Капитолина Сидоровна: не сдать отчёт и быть уволенной, или же сдать отчёт с дутыми показателями и быть уволенной. Вот и выбирайте.

Щука позеленела и выскочила из кабинета, хлопнув дверью.

После работы я вернулась домой, на Ворошилова. По дороге лишь заскочила в магазин, прикупила продуктов согласно составленному Риммой Марковной гигантскому списку. Получилось две огромные авоськи. Я их еле-еле тащила, сгибаясь под тяжестью. Сдуру нагребла всё сразу, чтобы дважды не бегать. Блин, хоть уж поскорее права мне выдали, заколебалась я в руках это всё таскать и пешком по магазинам ходить. Кстати, нужно будет завтра после работы обязательно сходить посмотреть в гараж Валеева к машине, я уже два месяца там не была...

Мои мысли были бесцеремонно прерваны: у подъезда меня ожидала «та» женщина. То, что она ждёт именно меня, стало ясно с первого взгляда. Вид у женщины, действительно, был донельзя импортный и «не наш». Старушки-веселушки не ошиблись. И дело здесь даже не в экзотическом для нашего города прикиде. Возможно, проявлялось некое превосходство в глазах, какой-то донельзя чванливый апломб, примерно также, очевидно, смотрели солдаты из экспедиции Кука на аборигенов под пальмами, пытаясь выменять у дикарей бриллианты на стеклянные бусики. До тех пор, пока аборигены их не съели, конечно же.

Я уже даже отвыкла от таких взглядов. Взглядов, которые бывали у многих нуворишей, стремительно взлетевших «из грязи в князи» в моём прошлом мире.

— Добрый день, — первой поздоровалась я, — это вы меня ждёте?

— Лидия Горшкова — вы? — вопросом на вопрос ответила женщина, не поздоровавшись, зато смерив меня откровенно оценивающим взглядом.

— Я, — ответила я, решив посмотреть, что последует дальше.

— Что вы так долго? — нелюбезно обозначила она своё недовольство.

— В магазин зашла, — кивнула я на авоськи, которые пришлось поставить на землю: разговор явно обещал затянуться.

— Я вам письмо привезла, — сообщила она мне таким тоном, словно молодой альпинист после покорения Эвереста.

— Так вы на почте работаете? — не удержалась от лёгкой шпильки я.

Женщину передёрнуло. Ну а что, ты, милая, думала. Я же тебе не простой советский человек, открытый в своей наивности. Раз решила укусить — получай ответочку.

— Я из Чехословакии привезла, — сообщила она мне величественным тоном и уставилась с ожиданием, что я, наверное, сейчас должна упасть в обморок от переизбытка чувств.

— От Кафки? — с максимально наивным видом опять подколола я и даже глазами похлопала для убедительности.

— Какой кафки? — не поняла она.

— Ну как же, Франц Кафка, «Письма к Фелиции»? Разве нет?

Судя по выражению лица этой женщины, «кафку» она если и знала, то только «грефневую».

— От Ольги Дворжак, — процедила она неприязненно.

Я уже сообразила, что это «демоническая» Олечка и чуток напряглась.

Женщина вытащила из модной сумочки чуть примятый конверт и проворчала, протянув его мне:

— Обратно я уеду через неделю. Подготовьте ответ. Я зайду в среду, в это же время.

— Хорошо, спасибо, — пробормотала я, сгорая от любопытства.

Женщина поднялась уходить, и я не удержалась от вопроса:

— А своей матери она письмо тоже передала?

— Нет, — равнодушно сказала женщина и ушла, не прощаясь.

Дома, я, едва сбросив туфли и не переодеваясь, плюхнулась в кресло и аккуратно вскрыла конверт, на котором ничего не было написано. На колени выпал листок, мелко исписанный торопливыми строчками:

«Лида!» — гласили прыгающие строчки, — «Люция едет к родственникам, и согласилась передать письмо. Я устроилась хорошо. Вышла замуж и теперь живу в пригороде Праги. Мой муж очень богат и владеет собственной пивоварней. У нас есть слуги и большой дом на семь комнат (а не говенная коммуналка на Механизаторов!). Отдыхать мы ездим в Карловы Вары, на воды. У Томаша своих детей нету и не будет, но он очень хочет семью. Поэтому я решила забрать Светлану. Ей с нами будет лучше. Напиши ответ и передай Люцией. Томаш сказал, что всё устроит, у него есть большие связи, и Светлану можно будет перевезти к нам. От тебя нужно только письменное согласие и её документы. Это много времени не займёт. Готовься. Ольга».

Первое время я молча сидела и тупо пялилась на стенку. В голове стало пусто-пусто, зато сердце стучало как отбойный молоток.

Я с трудом сглотнула. Руки тряслись. За это время Светка стала мне родной.

Я задумалась. И вот как теперь поступить? Год назад «демоническая» Олечка категорически отказалась от ребёнка: я вспомнила первое своё знакомство со Светкой — донельзя замурзанная, в полуспущенных застиранных колготках и байковой кофточке некогда желтого цвета, заляпанной вареньем и кашей, со спутанными до состояния войлока волосенками, где сиротливо болтался полуразвязанный гипюровый бант. В то время Ольга ребенком не занималась вообще и с удовольствием откупилась за «тридцать серебряников».

А с другой стороны, она же её родная мать! Возможно, Ольга осознала, что плохо относилась к дочери; прошел год, Ольга, наконец, повзрослела, материнская любовь проснулась. И вот какое я имею право не отдать ей родную дочь?

А с третьей стороны, я же обещала Валееву перед его смертью, что выращу Светку, воспитаю, поставлю её на ноги. Да и странный мой сон, где я вернулась обратно и увидела Светку в телевизоре. Вряд ли Ольга сможет воспитать её правильно.

А с четвертой стороны, имею ли я право лишать Свету тех возможностей, которые даст ей обеспеченная жизнь в Европе? Совсем скоро здесь наступят лихие девяностые, и я совсем не хочу, чтобы она это проходила и в этом жила.

А в-пятых, вдруг меня опять забросит обратно? Уже ведь меня туда-сюда изрядно помотало. И что тогда? Кому эта Светка нужна будет здесь? Римме Марковне? Так сколько ей самой осталось? А что будет потом?

Голова шла кругом: вопросы, вопросы… Как же быть?! Как же мне быть?!

Я так расстроилась, что передала авоськи Роговыми, которые обычно меня подвозили на дачу в Малинки, а сама осталась дома, отговорившись, что завтра очень важное совещание и я готовлюсь. Римма Марковна, конечно же будет недовольно ворчать, но пусть лучше так, чем я расплачусь при ней.

Неприкаянная, потерянная, ходила я из угла в угол. Из угла в угол. Перебирала все пять вариантов. Думала. Рассуждала. Моделировала. А решения не было.

Накапала корвалолу. Не помогает. Дрожащей рукой я вытащила из дальнего ящичка полупустую пачку дукатовских папирос, которые когда-то курила Римма Марковна. После появления Светки у нас дома, курить она категорически бросила (хоть курила с войны). Считала, что непедагогично ребёнку дурной пример показывать. Но папиросы не выбросила: иногда использовала их в кладовке или антресолях как средство от моли. Вот мне сейчас и пригодились.

На балкон я не пошла — домовитая Римма Марковна заложила его на лето какими-то очень необходимыми в хозяйстве коробочками, кульками, что-то у неё там сушилось, хранилось. Я накинула спортивную кофту (прошел дождик и было сыровато) и вышла во двор.

Затянувшись, я сильно закашлялась — я и в той-то жизни курила редко, а Лидочка так вообще (при моей памяти) курила всего один раз. А папиросы были крепкие, настоящий ядрёный табачище.

Вторая пошла значительно лучше. Я медленно выдохнула сизоватый дым и тупо смотрела как он тает кверху.

— Лидия Степановна! — послышался мужской голос.

Я обернулась. На меня удивлённо смотрел сосед Иван Тимофеевич. До памятного нападения Горшкова я подрабатывала у него в газете, вела свою колонку красоты для советских женщин. И мы с ним были очень даже по-хорошему.