Божья коровка 2

* * *

Статью в «Известиях» Шимко прочел с утра — секретарша принесла газету. Отложив ее, он закурил, придвинув керамическую пепельницу в виде башмака — подарили в День милиции. Вот же ж твою мать! Неприятности посыпались как бульба из лукошка. Для начала он огреб от Григоровича. Секретарь горкома не стеснялся в выражениях, заявив, что защищать Шимко не собирается. Сам в говно залез, пусть сам и выбирается. Он же, Григорович, ничего не знал и добро на дело в отношении Коровки не давал. Так и скажет, если спросят. Это означало, что прикрытия со стороны горкома ждать не следует, отвечать придется самому. Злость Шимко сорвал на Мурине, вызвав его в кабинет, где орал на лейтенанта, обещая ему всяческие кары. Следователь попытался переложить вину на дознавателя, дескать, тот все это замутил, но подполковник лишь повысил голос. То, что именно Пинчук его подставил, он и сам прекрасно понимал. Только дознаватель на службу не явился, а когда домой к нему отправили посыльного, жена сказала со слезами: муж исчез. Ночевать не приходил, где он пребывает ныне, знать не знает. Такое поведение капитана наводило на печальные мысли. Прячется или в бега подался. Чует, сволочь, статью над головой. Оставалось лишь надеяться, что бури не случится и все устаканится само собой. Шимко, возможно, отругают в УВД и слегка накажут, этим все ограничится. Начальству тоже не с руки раздувать такое дело.

Статья в «Известиях» надежду эту отобрала. Ее прочтут в ЦК и в министерствах — республиканском и союзном. Для них начальник РОВД — удобная мишень для гнева. Он виноват во всем: не проконтролировал, не обеспечил соблюдение законности. Погоны с плеч долой — вперед в народное хозяйство. И это в лучшем случае. Если докопаются, что дал добро на фальсификацию дела в отношении Героя, то могут посадить. Тогда всему конец. Сына исключат из Высшей школы МВД и выгонят из органов — отец-то уголовник. С таким пятном на биографии нигде не примут. На рядовую должность в исполкоме и то пути закрыты, не говоря о прокуратуре и суде.[42] А сын у подполковника вырос умным и красивым. Они с женой в нем души не чают. Испортить ему жизнь? Шимко себе такого не простит…

Словно подтверждая эти мысли, издал трель телефон прямой связи с УВД. Подполковник снял трубку с аппарата.

— Шимко. Я слушаю.

— Статью прочел? — спросил, не поздоровавшись, начальник УВД.

— Прочел, товарищ генерал-майор.

— Что делать собираешься?

— Капитана Пинчука, виновного в фальсификации доказательств в отношении Коровки, представить к увольнению из органов милиции по компрометирующим обстоятельствам. Ходатайствовать перед начальником следственного отдела о наказании лейтенанта Мурина, проявившего халатность в расследовании уголовного дела. Он молодой совсем, в отделе служит всего год. Почему его непосредственное начальство не контролировало, не могу знать. Как наказать меня, решайте сами, товарищ генерал-майор.

— И решу, — хмыкнул собеседник. — Легко отделаться желаешь, подполковник. Хотя, возможно, обойдется лишь неполным соответствием. Мне звонил министр. Что он сказал, я повторять не буду, но генерал не заинтересован раздувать историю и хочет побыстрее отчитаться перед ЦК о принятых им мерах. Но нужно, чтоб Коровка написал на его имя заявление об отсутствии претензий к органам дознания. Дескать, понимает: произошла ошибка, и просит не наказывать вас слишком строго. Понял?

— Так точно, товарищ генерал-майор!

— Поезжай к нему и привези бумагу. Что хочешь говори, как хочешь убеждай, но без нее сюда не появляйся. Погоны снимешь. Понятно объяснил, Шимко?

— Так точно.

— Действуй!

В наушнике послышались гудки. Шимко стал действовать: сел в дежурную машину и отправился по адресу, где проживал Герой Советского Союза. «Газик» заскочил во двор дома по улице Седых. У нужного ему подъезда стояла «Волга». Находясь под впечатлением от разговора с генералом, Шимко не обратил на автомобиль внимания. Вышел, поднялся по лестнице и позвонил в квартиру. Дверь ему открыл парень лет двадцати.

— Борис Михайлович Коровка? — уточнил Шимко, ступив в прихожую. Получив кивок, продолжил: — Я начальник Советского РОВД Минска. К вам по делу.

— Слушаю, — сказал Коровка.

— Произошла ошибка, Борис Михайлович, — сказал Шимко. — Вас привлекли к ответственности незаконно. Я разберусь и строго накажу виновных. Но из-за статьи в газеты пострадают люди, которые не при делах. У них же семьи, дети. Вы можете помочь.

— Как? — спросил Борис.

— Напишите заявление на имя министра МВД. В нем сообщите, что у вас нет претензий к органам милиции. Понимаете, что произошла ошибка. Еще попросите не наказывать виновных строго. Текст я продиктую.

— Я ничего писать не буду, — подумав, сообщил Коровка.

— То есть? — подполковник изумился. Он привык за годы службы, что милиции не принято отказывать — и, тем более, в какой-то там бумажке. — Почему?

— Не хочу. Разговор окончен, до свидания.

Подполковника приливом захлестнула ярость. Как он смеет с ним так говорить!

— Ты, пацан, наверное, не понял, — процедил с угрозой в голосе. — Думаешь, раз сам Герой, а адвокат-еврей добился оправдания в суде, так теперь ты можешь на милицию плевать? Ошибаешься. Дело можно возбудить по вновь открывшимся обстоятельствам, и отправишься ты в камеру к дружкам-рецидивистам. Не то они соскучились по молодому петушку…

Он не договорил: за спиной хозяина квартиры послышались шаги, и в прихожей появился человек, чье лицо Шимко узнал мгновенно. От страха онемел — встретить здесь главу республики он никак не ожидал.

— Я все слышал, — сообщил Машеров, встав плечом к плечу с Коровкой. — Не пытайтесь оправдаться, подполковник. Только что вы угрожали герою-пограничнику посадить его в тюрьму по сфабрикованному делу. Я ведь не ошибся?

Подполковник не ответил — язык не подчинился.

— До сегодняшней минуты я предполагал, что случившееся ранее — досадная ошибка, — продолжил первый секретарь. — Теперь же убедился: столичная милиция забыла про закон, воротившись к временам, когда дела в отношении невиновных граждан штамповали пачками. Кто велел вам взять такое заявление? Говорите!

— Начальник УВД, — сиплым голосом произнес Шимко. — А ему — министр.

— Ясно, — зло прищурился Машеров.

Подполковник понял, этим двум несдобровать, а ему теперь — тем более. Машеров перевел взгляд на китель подполковника, где рядком висели орденские планки.

— Партизанская медаль?[43] — он поднял бровь.

— Вторая степень, — подтвердил Шимко.

— В каком отряде воевал?

— Соединение «Тринадцать».

— У Гришина?[44] Ну, что ж ты, партизан?.. — Машеров потемнел лицом. — Помнишь, как в войну мечтали: хотя бы месяц мирной жизни? За это умереть не страшно было. Минуло четверть века без войны — живи и радуйся, а вы что творите? — он помолчал. — Вот что, подполковник. Погоны ты, конечно, снимешь — милиции такие не нужны. Пойдешь в народное хозяйство. Но, если вдруг узнаю, что приложил руку к аресту невиновного, отправишься в колонию. Ты понял? Прочь с глаз моих!..

Шимко не помнил, как спустился, сел в машину, приехал и вошел в свой кабинет. Хотя теперь уже и не его… Сегодня же последует приказ по министерству. Машеров слов на ветер не бросает и на расправу крут. А тут еще его упрек… Все было так, о мирном времени они мечтали. Считали, кончится война, начнется замечательная жизнь. Они забудут грязь и кровь, ожесточение и смерть. Счастливо будут жить. Так все и вышло. Шимко отправился учиться, затем — служить в милицию. Старался, рос в звании и должности. И не заметил, как собственное благополучие и карьера отодвинули в сторону то, чему он раньше присягал. Закономерный крах судьбы… И ладно бы своей, в конце концов, не воевать пошлют. В отряде было пострашнее. На зоне тоже жизнь… Но сын, которому отец — пример для подражания… Его за что?

Подполковник размышлял недолго. Машеров прав, он хорошо пожил — и не месяц — четверть века. Жаловаться грех. Надо дать возможность пожить и сыну. Его отец не будет изгнан из органов с позором и не отправится в колонию. Умрет на боевом посту. По какой причине — второстепенно. С мертвых спроса нет. Сын окончит школу и получит назначение. Пусть служит, радуется жизни. Там, в лесах, они за это воевали…

Шимко взял лист бумаги, ручку, написал большими буквами: «Прошу партию меня простить. Не наказывайте сына». Положил на стол записку и достал из сейфа табельный «Макаров». Снял с предохранителя и загнал патрон в патронник. Выдохнул, поднес к виску и нажал на спуск…