Алый флаг Аквилонии. Итоговая трансформация

Жена плантатора из Джорджии Лора Питерсон (40 лет)

Господи, за что мне эта злая судьба? Какой ужас, какой позор! Лучше бы мне умереть! Но, увы, я не распоряжаюсь своей жизнью, я теперь - рабыня, подневольная, и вынуждена от зари до зари заниматься унизительным трудом, словно какая-то негритянка! Да могла ли я когда-либо подумать, что буду под палящим солнцем выполнять отвратительную, грязную работу, которая не могла мне присниться даже в самом изощренном кошмаре?! Немного утешает, что не я одна этим занимаюсь. Все леди, что были на том пароходе, теперь вместе со мной месят ногами глину для этих чудовищ -этих «аквилонцев», как они себя называют. О, это даже не люди... это нелюди, дьяволы, исчадия ада! Дикие варвары, перевернувшие с ног на голову все человеческие устои. Да будьте вы прокляты, мерзавцы! И вы, сестры Пирсон, тоже будьте прокляты, и весь ваш род! Будь моя воля, я забила вы вас плетью до смерти! Наверное, наслаждаетесь, видя мои страдания? Радуетесь, что сами избавлены от тяжкого труда? Быстро же вы признали себя ничтожествами... Ползаете теперь на брюхе перед своими господами, лижете их сапоги? Где ваша гордость, где ваша честь? Почему вы так быстро забыли о своем происхождении, о морали и совести? Гадкие приспособленки! Такие, как вы, не могут быть истинными аристократками! Грязная кровь течет в вас, и поэтому вы так быстро влились в это низкое общество злодеев и убийц!

Ничего... Господь не потерпит такого чудовищного глумления над справедливостью! Пусть сгорит эта Аквилония со всем сбродом, что здесь собран! А я буду смотреть на это и смеяться... смеяться...

Так думала я, топча ногами чавкающую жижу, и только эти мысли помогали мне хоть как-то держаться. При этом в глубине души у меня крепло холодное чувство обреченности. Более того, было похоже, что у этого странного государства имеется очень сильный небесный покровитель. Слишком уж тут все было упорядоченно. Все здесь работало словно хорошо выверенный механизм: спокойно и без суеты. Непонятная мне жизнь мерно текла, и суровый порядок не был нарушаем противоречиями, свойственными любому человеческому обществу. И от этого уверенного спокойствия ужас подступал к моему сердцу. Точно впереди разверзлась пустота... ледяная бездна, которая медленно засасывает меня... Мне казалось, будто здешний незримый покровитель все время пристально смотрит на меня, и ни одна мысль, ни один порыв не останутся для него незамеченными. И от этого у меня возникало чувство, как бывает во сне, когда ты вдруг оказываешься голой посреди улицы...

Лишь ночью, после адского труда, когда я засыпала раньше, чем моя голова касалась подушки, это чувство переставало преследовать меня. Мне ничего не снилось, я просто отключалась от реальности. Удивительно, ведь меня почти всю жизнь мучила бессонница.

Да и просыпалась я посвежевшей, и это было странно, ведь от тяжкой работы я должна была бы чувствовать непреходящую усталость, ведь я - белая женщина! Работать - это удел негров. Они не умеют больше ничего, они не далеко ушли от животных, таких, как волы или быки.

Впрочем, тут, в этой Аквилонии, так не считают. Они держат этих полуживотных за людей! Более того - за людей, равных себе. Даже сами так называемые вожди имеют в своих гаремах чернокожих жен! Стоило мне об этом подумать - и меня передергивало от отвращения. Ведь это вообще за гранью, это просто извращение! Но, несмотря на эти чудовищные обычаи, как и на многое другое, небесный покровитель этой колонии благоволит им - и чтобы в этом убедиться, не нужно быть семи пядей во лбу. Я, собственно, не вижу здесь ни принуждения, ни особой жестокости - все местные как будто вполне добровольно исполняют свои обязанности, и даже выглядят довольными.

Тут стоит отметить, что над нами нет никаких надсмотрщиков. Местные девицы работают вместе с нами. Их семь человек, из них три чернокожие, но друг с другом они ведут себя как сестры. Я и четыре мои товарки с того парохода стараемся держаться подальше от них, но это очень затруднительно, когда приходится месить глину в одной яме. Эти девицы делают свое дело так, словно развлекаются на занимательном аттракционе. Они перешучиваются между собой, порой разражаясь взрывами хохота, а иной раз начинают петь. Мне непонятны слова их дикарских песен, для меня все сливается во что-то вроде: «А-а-а, уггга! Чача-ча, йохххо! Эй, лей, фей! Акка, дикка, олло!» И при этом они принимаются двигать телами в одном ритме, задаваемом песней, ноги их быстро топчут коричневое месиво, на их лицах вспыхивают улыбки. И эти улыбки вызывают во мне злость... и изумление. А еще зависть. Да-да, зависть. Никогда я не могла бы подумать, что грубый физический труд может доставлять удовольствие. Ведь для меня он был унизительной пыткой...

Мои товарки косились на этих девиц со смешанным выражением презрения и удивления: все эти благочестивые леди, банкирши-плантаторши, рассуждали точно так же, как и я. Нас злило беззаботное веселье этих дикарок. А еще больше злило то, что сами мы были неспособны вот так же петь и танцевать в грязной яме... хотя никто из нас не признался бы в этом. Мы страдали. Наши изнеженные руки нещадно жгло солнце, делая их смуглыми, наши бедные ноги гудели, спина болела. Наши головы, обритые наголо, прикрывали косынки из грубой ткани... Мы были похожи на арестанток. И в собственных глазах мы были мученицами, несправедливо обиженными злой судьбой.

А по этим разнузданным девкам было видно, что они считают себя счастливицами... И мы бросали на них полные ненависти взгляды, словно желая испепелить их, но те не обращали на нас никакого внимания, словно мы для них и не существуем. И это задевало, как бы я ни старалась внушить себе безразличие. Ведь мы привыкли, что наши рабы трепещут перед нами... Но тут рабов не было. Тут вообще все было перевернуто с ног на голову, все было чудовищно искаженным - так, что даже в самых абсурдных фантазиях невозможно было додуматься до подобного. И нам предстояло здесь жить... А это означало в первую очередь быть живыми. Ибо нам было сказано, что если мы не пройдем некий Путь Искупления, то нас вышвырнут в дикий мир, прочь с этого единственного островка какой-никакой цивилизации, или попросту отрубят голову. Тут считают, что если человек неисправим, то ему вроде и незачем жить.

А жить мне хотелось. Прошло всего лишь несколько дней, наполненных работой, и я вдруг ощутила в себе такую жажду жизни, что решила во что бы то ни стало остаться среди тех, кого не изгонят и не казнят. Но я не представляла, какие критерии я должна для этого пройти, и это меня тревожило. Впрочем, мои товарки тоже не могли высказать никаких внятных предположений, и их догадки казались мне крайне нелепыми.

С некоторых пор я стала чувствовать, что со мной происходит что-то странное. Сердце стало биться как-то по-другому, в теле словно прибавилось силы... Иной раз меня начинали томить какие-то смутные, стыдные желания... Словно в молодости, когда я была горячо влюблена... Неужели это из-за работы?

Мои сестры по несчастью тоже стали замечать нечто подобное.

- Это все из-за тех уколов, которые нам ставят каждый день! - в один из вечеров трагическим шепотом сообщила миссис Кэмерон, когда мы укладывались спать в своей палатке. - Эти дьяволы проводят на нас эксперименты! Наверное, из нас хотят сделать негритянок! Мы становимся сильными и выносливыми, как животные, и они будут пахать на нас свои поля, словно на волах, и возить груз, словно на ослицах! Вы заметили, как много мы стали есть?

Миссис Кэмерон не блистала умом, однако ее слова ввели остальных в панику, и по нашей палатке пронесся настороженный ропот.

Уколы, о которых упомянула супруга скотопромышленника, нам действительно делали, три раза в день, не объясняя, для чего это нужно. Мы поначалу опасались, что это пойдет нам во вред, однако вскоре убедились, что ничего особенного не происходит. Да и зачем им причинять нам вред, ведь мы на них работаем... И вот теперь слова миссис Кэмерон заставили нас с ужасом всмотреться в лица друг друга. При тусклом свете масляной лампы мы пытались обнаружить в своем облике признаки ужасных метаморфоз.

Некоторое время стояла тишина. А потом миссис Морган ошарашенным шепотом проговорила:

- Нэнси... а где твоя бородавка?

Мы все устремили взгляды на миссис Кэмерон. Превратности судьбы настолько сломили нас, что мы не особо общались меж собой, и тем более избегали разглядывать друг друга, будучи в столь жалком положении. Во время работы мы чуть ли не до глаз кутались в свои косынки, словно стремясь спрятаться от этого враждебного мира. И снимали их только перед сном, да и то не всегда: оголить безволосую голову казалось чем-то постыдным.

И вот теперь обнаружились удивительные вещи... Нэнси Кэмерон имела на своем выдающемся подбородке черную бородавку. Не очень большую, но весьма заметную, делающую ее слегка похожей на ведьму. И вот теперь эта бородавка исчезла...

В изумленном молчании мы смотрели на миссис Кэмерон, которая в это время недоуменно, и вместе с тем радостно, терла свой подбородок. Мы вдруг заметили, что вообще все ее лицо как-то изменилось... Щеки ее округлились, глаза как будто стали больше, а тонкий нос приобрел неуловимое изящество. Да ведь она помолодела! Это было так очевидно, что мы вдруг, необычайно возбудившись, стали вновь внимательно разглядывать друг друга, трепеща какой-то мистической радостью. Скупое освещение мешало нам сделать заключение о том, как выглядим мы сами.

- Нет ли у кого-нибудь зеркальца? - спросила миссис Морган.

Но зеркальца не было. И мы продолжали выискивать друг в друге признаки чудесных изменений.

- У меня шрам от ожога исчез, - подала голос семнадцатилетняя миссис Бишоп, оттягивая край свой майки-топа. - Он был вот тут, над грудью... Смотрите, его нет!

Мы посмотрели: и правда, никакого шрама не было, лишь виднелось небольшое пятно чуть более светлого оттенка, чем остальная кожа.

- А я больше не нуждаюсь в лорнетке, - произнесла миссис Холмс, что была всего на два года старше миссис Бишоп. Она моргала своими огромными голубыми глазами и счастливо улыбалась. -Я это еще дня два назад заметила. С самого детства я была близорука как крот, и вот теперь это прошло...

Тут миссис Кэмерон и миссис Морган, мигом отбросив свойственную истинным леди стыдливость, принялись себя ощупывать.

- Моя грудь! - воскликнула миссис Морган. - Она снова упруга - почти так, как в юности!

- И у меня! - радостно отозвалась миссис Кэмерон. - И живот... Я думала, после троих детей я так и останусь каракатицей... - И она засмеялась... Ее довольный смех прозвучал так странно, учитывая наше положение, что я непроизвольно вздрогнула.

- А у вас, Лора? - спросила она меня. - Вы ведь, кажется, старшая среди нас - вы видите изменения?

Теперь мне стало ясно, почему в последнее время я чувствовала себя так хорошо. Конечно же, я давно замечала, что моя грудь начинает наливаться, а живот подтягивается. Но я все же склонна была считать причиной физический труд и старалась об этом вообще не думать.

И только теперь я готова была согласиться, что все дело в уколах. Но зачем ИМ это надо? За вторую молодость многие дамы из нашего мира отдали бы половину своего состояния... А нам это за какие заслуги? Что-то тут нечисто...